Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год
Возбуждение на судне тоже достигло высшей степени. Оно заставило вылезть на палубу даже моего заболевшего приятеля — Эрика: я увидел его — в лице ни кровинки — подымающегося по трапу при поддержке Лейфа. Эрик был страстным фотографом и обладателем самого дорогого немецкого фотоаппарата, который висел у него сейчас на ремешке. Но не успел он сделать и двух шагов по палубе, как вдруг оторвался от Лейфа и прижался к борту — его стошнило. Через минуту ему, видимо, стало лучше — он поднял голову к «вороньему гнезду» и махнул мне слабо рукой. Я обрадовался и помахал ему в ответ и стал снова смотреть на море.
Это произошло так быстро, что я не успел уловить момент: невдалеке под углом к поверхности моря всплывал наш кит — в нескольких румбах правее судна.
Опять Свенд не увидел его, а Горджес по моему крику нацелил судно туда, куда я показывал.
Моментом позже из воды прямо впереди нас стремительно поднялся первый фонтан. Он с такой силой вырвался из китовых ноздрей, что оглушил меня больше, чем свист пара, выбивавшегося через предохранительный клапан. Этот пронзительный свист продолжался целых пять секунд, свидетельствуя о том, как сильно нуждались легкие кита в воздухе. Потом последовали второй и третий фонтаны. Я ждал четвертого, но его не было...
Сейчас, основательно перепуганный, кит нырнет. На расстоянии пятидесяти ярдов от нас его огромная темная спина начала выгибаться над водой... Самый подходящий момент. Гарпунеры в те дни предпочитали стрелять в преследуемое животное не дальше, чем за сорок ярдов. Прицеливание и стрельба из гарпунной пушки — великое искусство, ибо катапультируемый пушкой гарпун летит по траектории, и надо целиться поверх китовой спины; насколько выше — это зависит от глазомера, силы ветра, угла наклона платформы во время выстрела и так далее. Сейчас не было ветра, но гарпунера от цели отделяло слишком большое расстояние, да и бортовая качка стала больше обычной. И вот Ларсен, который вел прицеливание неотступно — фонтан за фонтаном, — нажал спусковой механизм как раз в тот момент, когда синевато-стальная громадина начала серпом изгибаться над водой.
Я подумал, что он взял слишком высоко. Гарпун действительно сначала взлетел очень высоко над китом — с привязанным к нему линем, который развертывался в воздухе как желтая кобра, устремившаяся к своей жертве, — и я был уверен, что капитан промахнулся. Но гарпун быстро достиг высшей точки своей траектории — как раз над спиной кита, поднимавшейся прямо ему навстречу из воды... И в тот момент, когда арка выгибающегося кита также достигла своего максимума, готовая превратиться снова в длинную скользкую спину, чтобы погрузиться в глубины моря, гарпун вонзился в самую середину ее, значительно ниже спинного хребта.
Это был замечательный выстрел на таком расстоянии, жаль только, что гарпун попал в кита ниже, чем следовало бы. Позже я узнал, что идеальным считается такой выстрел, когда гарпун вонзается в китовую спину на такой высоте, что взрыв его боеголовки разрывает спинной хребет. Но винить Ларсена было не за что, ибо казалось чудом, что он вообще попал.
А вот результаты этого выстрела произвели на меня удручающее впечатление. Как только «цель была поражена», произошел взрыв. Облако белых брызг и пены поднялось в воздухе около кита, затем наверх полетели большие и малые куски разорванных внутренностей, как комья глины, вышвырнутые из сырой земли взрывом минометного снаряда.
С разорванными внутренностями, терзаемый страшной болью, кит сделал отчаянную попытку избежать смерти, сидевшей внутри, и рванулся прямо вперед. Гарпунный линь быстро ушел весь под воду, и пружина, при помощи которой линь на шкиве был прикреплен к фок-мачте и которая выдерживала нагрузку более двадцати тонн, очень быстро вытянулась до предела.
Можно было залюбоваться в эти решающие мгновения согласованными действиями всей команды, которым по-своему обучил ее капитан Ларсен. Каждый делал именно то, что ему нужно было делать, без единого слова и даже взгляда с его стороны. Он же немедленно после выстрела перезарядил гарпунную пушку при помощи специального матроса, который уже был тут как тут, и, пока Ларсен возился с пушкой, неотрывно следил за китом, несшимся по океану с бешеной скоростью рысака, решившегося во что бы то ни стало выиграть скачку в забеге между Жизнью и Смертью. И помощник капитана на мостике тоже не отрывал глаз от линя, шкива, пружины и человека у лебедки. В момент, когда кит был поражен, он сбавил скорость «Курта Хансена». Сейчас, когда пружина готова была вот-вот лопнуть, он увеличил скорость. В тот же момент лебедчик выбил тормозную колодку из лебедки, и с ее барабана начал постепенно разматываться и уходить под воду стальной трос — пока он не вытянулся больше чем на полмили. Наш «Курт Хансен» стал своеобразным механическим «удилищем» с длинной леской и действовал как заправский рыболов, подтягивающий к берегу попавшуюся на крючок рыбину. Ни фута лишней веревки или добавочной скорости, если это не диктуется крайней необходимостью. Так прошли два измазывающих часа, прежде чем «Курт Хансен», выигрывающий тем, что на нем не было никакого груза, а единственной помехой (но и тормозом!) при быстром преследовании являлся его собственный вес, улучил момент, когда кит обессилел, и спокойно, сажень за саженью подтянул его лебедкой к своему борту.
Как только началось подтягивание кита к «Курту Хансену», вся его команда собралась на палубе, чтобы посмотреть, какую добычу принесла многочасовая морская мистерия.
Битва кита за жизнь продолжалась так долго, и он был так тяжело ранен, что можно было диву даваться, как он еще держится, когда агония давно уже должна была кончиться! В нем с новой и новой силой возбуждался порыв к свободе, и он делал все новые и новые попытки удрать — даже с нашим недвижимым судном на буксире.
Я наблюдал за всем этим с душевной тревогой, и мне такая процедура стала казаться в какой-то степени ненужной и неуместной, а старый метод ручного загарпунивания кита — лучше, потому что там преследование кита велось на вельботах с копьями, чтобы вонзить эти копья в его жизненно важные органы и умертвить как можно быстрее (как я читал об этом в книгах) — во всяком случае, менее жестоко, чем наша игра в механическую «удочку-лебедку» и вспарывание живота киту. Безусловно, при ручном гарпунировании опасности для человека больше, однако в этой нашей охоте не было ни грана честной игры, которая наличествовала раньше в соперничестве человека и животного. А какой она должна быть, честная игра, в нынешних условиях? Это мне самому пока было неясно, и, кроме того — что греха таить! — у меня не было в те минуты времени искать ответ на подобные вопросы.
Все мои чувства обострились до предела, когда ярдов за семьдесят до судна кит «впал в панику», так называют китобои последние конвульсии этого огромного млекопитающего. Он крутился, изгибался и перевертывался; он вздрагивал, дрожал, содрогался всем телом, как гора от землетрясения. Там, где жемчужный пар бил недавно струей из его носа, сейчас густые струи крови — индийский рубин на солнце — пламенели в воздухе. Его двухлопастный хвост — это изящное, элегантное изделие самого талантливого мастера — Природы — поднялся, чтобы шлепнуть по воде, как бы стучась в поисках убежища в уже запертую для него дверь...
Потом внезапно он утихомирился и перевернулся на спину кверху своим желто-белым гофрированным животом, из-за которого английские китобои прозвали эту разновидность семейства китовых желтобрюхим китом, и в тот же момент последняя его живая кровь, алая на солнце, сверкая, подобно шелковой мантии, широко и далеко разлилась по поверхности воды. Уже я заметил спинной плавник акулы у кромки этой мантии, тут же исчезнувший под водой. Ощущение смерти стало таким близким, что затмило в моих глазах день, который так великолепно начинался. Но солнце висело уже низко над горизонтом, а свет его лучей был пронизан даже каким-то ангельским золотом.
Я посмотрел на Свенда. Ему, должно быть, такое зрелище было не впервой, и он по простоте душевной не смог, встретившись с моими глазами, скрыть выражения вины и совестливости на своем честном лице.
Я думаю, ему понятно стало, какие чувства владели мной, и, может быть, в качестве оправдания, он вдруг неловко заметил, как бы отвечая на мой вопрос:
— Видишь ли, парень, поймать такого кита, особенно такого большого кита, — очень много значит для нас. Он сможет прокормить много людей у нас на родине...
Я наблюдал, как кита пришвартовывали к борту судна. Круглая репица его хвоста как раз в том месте, где она плавно переходила в два совершеннейших, как будто изваянных скульптором, хвостовых плавника, разлетавшихся в стороны, подобно птичьим кры-лам, была крепко захвачена петлей троса и надежно принайтовлена тяжелой сдвоенной цепью из продетых в металлические трубки перлиней к фальшборту. Судно было оборудовано захватывающими приспособлениями, рассчитанными на двух китов. Я видел, как матросы затыкали чем-то похожим на хлопковый угар (1 Угар — в текстильной промышленности отходы, образующиеся при прядении.) дыры в теле кита, образовавшиеся от взрыва боеголовки гарпуна. Затем длинным острым ланцетом, называемым фленшерной лопатой, они проткнули брюхо мертвого кита, в образовавшуюся новую дыру вставили наконечник шланга от воздушного компрессора и стали накачивать кита, как футбольный мяч, — чтобы он держался на плаву. Закончив эту операцию, они тщательно законопатили дыру.
