Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 5-6
Я не знаю, как оно было, но, скорее всего, им руководила жесточайшая обида за сестру его и страстное желание показать всему миру, насколько же идиотским выглядит весь этот идиотизм войны, который всегда начинается с непонимания одних людей другими и всегда заканчивается ненавистью и войнами, зверствами и страшными убийствами детей. Это была форма его борьбы, которая в книгах работает, быть может, не так быстро, как автомат, но когда в тексте слышится биение сердца, – против этого ни одна бомба ничего сделать не способна.
Не будем под конец нашей встречи разбирать такие вещи, как политику и деньги (да и зачем? Лично я в этом вообще не разбираюсь, потому и говорить на эти темы не буду), хоть всегда, наверное, вещи эти с войной неразрывно связаны. Но давайте как в жизни. Все любят застолья, праздники, но вряд ли кто-то искренне любит драки или мерзкие перепалки супружеских пар, которыми славятся у нас любые массовые торжества. Да, мы смотрим на это – глаз не можем оторвать, но где-то внутри себя самое пакостное, что мы подумаем, так это радость от того, что все это происходит не с нами… И ссоры, и ненависть, и обиды, и, конечно войны, и даже писатели, такие как Канта Ибрагимов, – как ни странно, тоже в этом списке появляются по одним и тем же причинам, о которых мы с вами и поговорили сегодня, знакомясь с личностью и творчеством Канты Ибрагимова.
После того как я прочитал за 2 ночи роман «Аврора», я еще долго обдумывал прочитанное, и мне было и неловко и жутко одновременно. Мне почему-то все чаще вспоминалась та самая книга Ремарка «Искра жизни», где я хорошо помню, наверное, каждый второй абзац, и мурашки по коже будут ползать, наверное, всю жизнь теперь… И героя главного – этого 509-го помню, и его Жажду Жизни эту невероятную я и помню и будто чувствую, вспоминая иногда героя и их беседы… а еще помню мальчика из Чехословакии по имени Карел, который питался трупами, чтобы выжить. Это был ребенок на войне, такой же ребенок, как любой другой, кто ровно в этот час ест что-то вкусненькое. Дети понимают друг друга везде и всегда, но знаете, почему я побоялся читать книгу Ибрагимова «Детский мир»? Знатокам творчества автора скажу прямо – мне случайно попался абзац, в котором Канта Хамзатович описал такую примерно сцену. В самой гуще военных действий маленький мальчик, лишенный детства уже навсегда и обреченный почти уже наверняка, оставаясь при этом всем ребенком, мастерит из кусков досок и вообще всего, что под руку попадется, – скрипку. И, как и все дети, делает вид, что играет.
И вот закрыл тогда я эту то ли статью об этой другой книге Ибрагимова «Детский мир», то ли это был отрывок из книги – это не важно, и снова вспомнил Ремарка и этого его маленького героя, мальчика из Чехословакии – Карела. Я сидел при свете лампы своей, глаза ныли и затекла шея, курить хотелось жуть – но в такие моменты я сначала терплю долго, заставляя доделать ту работу, для которой время пока только по ночам, а чуть позже вообще забываю о сигаретах и вообще обо всем, кроме текста, который пишу иногда, будто это и не я писал вовсе…
В общем, заканчивал этот рассказ о писателе Ибрагимове так. Дело было около 2-х ночи, несколько часов назад, как всегда, поругавшись с бывшей женой (иногда я думаю, что она зомби или тайный агент-робот, лишенная всяких человеческих чувств и эмоций, но я верю до сих пор: она вот-вот исправится и станет моему сыну хорошей мамой однажды… До сих пор зачем-то верю…), я отвел своего сынишку сначала на первую в его жизни тренировку (тайский бокс. Хороший тренер, дружные ребята и классный зал, да и вообще – вроде все хорошо там у них) в то место, которое он называет, как и прежде, – своим домом. То место, откуда я ушел примерно год назад и куда уже никогда не вернусь, и… и вот передо мной открыт текстовый редактор, я, как всегда, переживаю за него и думаю: а в чем бы я мог быть получше для него и как стереть из его детской еще памяти все то, чего он, как и все дети, хочет, иногда говоря это вслух (я, бывает, плачу как последний мудак после таких его слов. Да мне и не стыдно за это, больно разве что). А хотят дети совсем немного, но чтобы было это честно: родителей, которые любят и защитят их, внимания немного по вечерам от них же да солнца над головой. Ну и море еще, наверное, – думаю я, они ведь все на море хотят всегда поехать… А потом я думаю, что взрослым надо ровно то же. А потом я не хочу дальше думать, но не могу вас обмануть сейчас, перед самым прощальным рукопожатием…
Наверное, лучше сказать об этом. Ибрагимов описывает то, во что веришь. Ремарк описывал то же самое. Мы сравниваем друг друга, и поэтому нам легче иногда. И вот я о чем. Сегодня я отвел сына на первую тренировку. Ему 7 лет, и там был такой же паренек, только он вроде дагестанец. У моего сына «Лего», а у того – ничего. Они вместе пришли на серьезную тренировку, я попросил их тренера – молодого парня, явно зараженного своим ремеслом бойца (он карачаевец вроде) посидеть первый раз, понаблюдать с сыном. И вот они разминаются, бегают, терпеливый их тренер в сотый раз показывает им простые движения, которые, как обычно, тяжелее всего даются нам и в жизни, и вот за секунду до того, как я отвлекся и смотрел куда-то в пол, чтобы перевести взгляд на своего сына и его погодка-друга, я вспомнил снова про события «Авроры» и тут же Ремарка и его мальчика Карела. Вспомнил тот момент, когда герой книги «Детский мир», мальчик маленький, собирал скрипку на войне, и сразу вспомнил Карела из романа «Искра жизни» Ремарка, который тоже был ребенком, но у этого все было не просто хуже, а страшно и жутко. Я живо представил себе картину, где среди трупов маленький пацан примерно возраста моего сына, на которого я вот-вот посмотрю, знает, что единственный его рацион и надежда на выживание – это есть печень трупов. Как писал Ремарк – это единственное, что можно есть у мертвого человека. И едва я вспомнил это, меня охватила дрожь и пальцы онемели. Я просто подумал о том, что этот мальчик, Карел, как бы жить ни хотел, даже если они выберутся из этого ада, в свои 9 лет навсегда останется несчастным и даже на скрипке не заиграет, которую собрал другой мальчик, как ни странно, и я извиняюсь, если это звучит цинично, но все же герой Ибрагимова хотя бы собрал эту скрипку свою…
И вот я поднимаю глаза и вижу своего сына, сидящего по-турецки но новеньких батутах… Только что они занимались серьезным видом спорта, а уже играют в конце зала и катают по очереди машину, пообещав друг другу дружить. Я пожал их тренеру руку, и мы немного приобнялись по-свойски. Если честно, я только сейчас, заканчивая эту статью, вспоминаю, какой он точно национальности, тренер их, и вообще все, кто там был… А если еще честнее – я сейчас думаю, что это я делаю в последний раз и при вас, потому что я плевать хотел на все это, зная, что у меня и у моего сына появились новые друзья, и я заканчиваю эту статью, понимая, насколько у нас время с вами классное и будет еще лучше, если мы будем чаще вспоминать, что мы живем в большой стране, где есть столько удивительных и сильных людей, что узнавать их – это как новые континенты открывать. Один из таких – автор романа «Аврора», открывший, если хотите, для меня и для вас новый континент. Недавно там были мои друзья, и говорят, люди там – просто класс, а таких гор нигде не видели. Насчет этих вещей утверждать не стану, а то, что в Чечне есть классные писатели, – это уж точно. Проверьте сами: отвечаю за каждое свое слово, как говорится…
Критика
Наталья Пахсарьян
Профессор МГУ Наталья Тиграновна Пахсарьян о романе Анатолия Ливри «Апостат», Москва, «Культурная революция», 2012 http://www. bookin.org. ru/book/2574194
Увлекательность трудного чтения, или Новый Лотреамон
Роман Анатолия Ливри «Апостат» уже своим названием, использующим не привычное многим слово «отступник», а известный более узкому кругу читателей его греческий аналог, выдает филологическую выучку автора – по своим научным исследованиям, прежде всего, – эллиниста. Античные ассоциации столь многочисленны и разнообразны в книге, что не случайно они становятся основным способом внесения в рассказ мифологических коннотаций – впрочем, далеко не единственным. История, изложенная в «Апостате», если воспринимать только фабульные события, – достаточно обыкновенна, если не сказать, незатейлива: главный герой летит из Парижа в Америку навестить отца после десятилетней разлуки, проводит там некоторое время, не занимаясь ничем особенным (разве что сбривает усы) и возвращается обратно. События при этом носят подчеркнуто банальный, бытовой характер: паспортный контроль, посадка в самолет, семейный обед, прогулка по окрестностям и т. п. Даже происшествия, с которыми сталкивается рассказчик (уличная авария, например), лишены какой-либо романической авантюрности.
Тем затейливее способ рассказывания этой истории: ассоциативно-метафорическая насыщенность текста, лексическое разнообразие, создающее впечатление свободной импровизации словотворчество как будто раздвигают романное пространство, придавая ему своего рода эпический масштаб: размах эпического действа приобретает и мытье в ванной, и бритье, и посадка в самолет, и утренняя трапеза и т. п. Одновременно с эпизацией сюжета (не случайно Алексей Петрович едет к отцу по происшествии десяти лет, подобно Одиссею, через тот же срок после Троянской войны вернувшемуся в Итаку – однако очевидно и различие этих путешествий, в одном случае предполагающем возвращение домой, во втором – кратковременный визит из дома, или, точнее, из места более или менее постоянного проживания апостата и апатрида) происходит его лиризация: повествование разрастается за счет пристального вглядывания, вчувствования в каждую деталь, действие – свое собственное или окружающих, в интерьеры и пейзажи, вслушивания в малейшие реакции собственного организма, стремление передать запахи, цвета, объемы, контуры. Разбегающиеся дорожки ассоциаций, включающие мифологические, исторические, политические и культурные параллели, причудливые контаминации переворачиваемых наизнанку или неожиданно «сдвинутых» мифологических сюжетов, выдают не только широкий круг чтения автора, но и жадное вбирание им составляющих этого круга: Гомера и Гоголя, Сартра и Ломоносова, Шекспира и дАннунцио, Чехова и Хемингуэя… К этому перечислению можно прибавить еще целый ряд живописцев, композиторов, артистов, политических деятелей.
