Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 1-2
Накануне дня рождения мы занимались готовкой. Я собирался сделать карбонады по-фламандски и бил нещадно куски мяса, которые затем предстояло тушить в светлом пиве со специями, а моя пигалица в основном путалась у меня под ногами.
Кухонный уголок был невелик, но прекрасно оборудован, и если бы не моя помощница, то я бы уже давно поставил скороварку на сенсорную плиту и покуривал бы себе на террасе.
Чтобы найти бестолковице какое-нибудь полезное занятие, я предложил научить ее делать торт под названием «Счастливый эльф». Вообще-то назывался он иначе, и потчевала меня им когда-то одна очень милая дама (именно дама, а не просто женщина), с которой я расстался по собственной глупости. Она была красива, интеллигентна, хозяйственна, чистоплотна и по-немецки аккуратна, хотя и не имела в своем роду ни одного немца. Увы, я просто оказался недостойным ее, потому что являл собой полную ей противоположность, будучи неаккуратным, нехозяйственным, неинтеллигентным, ну, и так далее… Возможно, она бы и смирилась с этим, если бы я хотя бы был похитрее и нахваливал ее почаще, и говорил ей нежные слова, но и здесь мне не хватило ума. А ведь я по-своему любил ее и одновременно отравлял своим цинизмом и дурацкими шутками. Закончилось все тем, что она вышла замуж за какого-то спортсмена и уехала жить в Киев. Так вот, торт, которым она меня довольно часто баловала, назывался «Киевским» в домашнем варианте – это я к тому, что жизнь и впрямь сюжетна. Торт был прост, как правда, которая, как все знают, в действительности очень непроста. Бралось с десяток яиц, желтки отделялись от белков, взбивались с сахаром, затем блином распределялись на пергаменте, предварительно помещенном на противне, который ставился в духовку и находился там минут сорок – до готовности. Так делались три коржа, а белок из одного яйца шел на украшения в виде всяких круглых безешек. Потом брались пачка сливочного масла, банка сгущенного молока, все это сбивалось и полученной кремовидной массой намазывались коржи, укладывались один на другой и посыпались мелко нарезанными грецкими орехами.
Агнешка очень внимательно слушала меня, и когда я поинтересовался, есть ли у нее неясности, спросила:
– А почему торт называется «Счастливый эльф»? Эльфы – это маленькие лесные люди из сказки?
Мне захотелось вдруг рассказать ей в с е, но я отговорил себя и вместо этого сказал:
– Не только из сказки. Эльфы встречаются и в жизни.
– И многих ты знаешь, Тим?
– Всего одну – уточнил я. – Тебя, радость моя.
Она улыбнулась и сказала мило:
– Завтра кое-кому шестьдесят лет, Тим, а ты ведешь себя как ребенок. Большой, лохматый, небритый и самый мой любимый ребенок. Значит, берем три яйца…
Для того, чтобы устроить обед дома, мне пришлось преодолеть ее сопротивление. Не очень, прямо скажем, яростное, но все же… Она предлагала ресторан и по-своему была права, но я хотел оказать профессору Перчатникову и Антипу большее уважение, чем официальный прием в общепите, пусть и самом дорогом. Мне хотелось, чтобы они порадовались за нас с Аги, потому что с некоторых пор они стали для нас по сути близкой родней, которой нам обоим теперь так не хватало. Агнешка ничего мне не говорила о своих родителях, кроме того, что отец ее был джазменом, а мать преподавала в школе русский язык, но я чувствовал, что особенно ей не хватает матери. Отца в какой-то мере, пусть даже и не совсем понятной мере, мог заменить ей я, но мать незаменима, как ни крути.
Я получал удовольствие, наблюдая, как моя хозяюшка отделяет белок от желтка. Чувствовалось сразу, что занималась она этим не более одного раза за свою жизнь. Она загубила три яйца кряду, в последний момент упуская в плошку желток, и хмуро косилась при этом на меня. Ей шли эти косые взгляды, и эти короткие вскрики неудовольствия с шипящими звуками, и злючкины глаза, и топанье ножками, которыми она в другое время и при других обстоятельствах колотила по моей спине, – все ей шло и все радовало меня. Сжалившись над ней, я быстро собрал в плошке яичный белок и предостерег ее от главной ошибки недотеп, которые сразу норовили взбивать белок с сахаром, и в результате получали не густую, пышную белую массу, а какую-то сопливую глупость, стекавшую противно со сбивалки. Я дал ей венчик и приказал взбивать им белок до небольшого загустения, а уж потом добавлять понемножку сахар.
– Ты прямо настоящий старый хрыч! – похвалила меня Аги, облизывая сладкую пену. – Кто же научил тебя всему этому?
Я хотел по-товарищески рассказать ей о своей неудачной любви, но вспомнил, что гусь свинье не товарищ, и хрюкнул что-то про книгу о вкусной и здоровой пище. За это она вымазала мне нос и захохотала как безумная. Ей тоже все здесь нравилось – я это видел…
Вечером прибыл подарок от Антипа. Это был мой любимый «Petroff», к которому я уже проявлял нездоровый интерес, ограничиваясь, правда, возможной арендой. Но Антип, как истинный русский патриот и французский бронетанковый майор, аренду считал не комильфо, то есть, попросту з а п а д л о и полыхнул по полной, чем заставил меня чувствовать себя неуклюже. Позднее он объяснил мне, что это был его инструмент, на котором практически не играли, и его доставили ко мне в номер специально для наших джэмов.
Разумеется, я отвел душу. Моя самая преданная и единственная слушательница сидела осоловевшая от непосильного труда и поедания взбитого с сахаром яичного белка. Временами она говорила: «Это ты еще не играл» или «Ну, это я помню!» и страдальчески морщилась от муторной сладости во рту. Я достал бренди, и ей полегчало. В самом конце приватного концерта она, поаплодировав салонно, вдруг сказала:
– Тим, а почему ты не просишь меня спеть?
Этого вопроса я не ожидал. Она ведь определенно знала, что профессор Перчатников держит меня в курсе всего того, что происходит с ней, и уж о ее временном голосовом дефекте должен был сказать мне сразу. И все же она ждала, когда я сам спрошу об этом.
– А кстати, может быть, завтра и споешь? – поинтересовался я так, словно и знать ничего не знал. – Профессор говорил что-то о твоем горле – так, значит, уже прошло?
– Нет, Тим, не прошло, – обиженно произнесла она. – И, боюсь, если и пройдет, то не скоро. Говорят, у твоей леди тоже такие же проблемы?
– Почему, черт возьми, она моя?! – возмутился от неожиданности я.
– Потому что ты произвел на нее очень большое впечатление, а она на тебя, милый, – с вымученной улыбкой ответила Агнешка. – Меня еще к тому времени не разморозили, но я чувствовала: кто-то тебе уже строит глазки. Я ей их выцарапаю, если она еще раз здесь появится…
– Это кто же у нас тут стучит на полставки, что за дятел такой? Антип, больше некому, – сказал я, ничего не понимая в тактике Перчатникова, так как без его позволения майор и мухи бы из комнаты не прогнал.
– Она тебе что-нибудь пела? Нет? А я пела! И тебе очень нравилось, – выпалила Агнешка. – Ты, наверное, уже забыл нашу поездку на водном велосипеде? А я помню! Ты пил сегодня пилюльки? Я без тебя жить не буду…
– Ты что, девочка моя? – сказал я, приобняв ее, потому что она была явно не в себе. – Почему ты должна жить без меня? Куда я денусь?
Я говорил это, целуя ее лицо, которое уже было влажным, и сквозь всхлипывания услышал:
– Тебе завтра шестьдесят лет, Тим. Кто-то украл у нас тридцать лет.
– Это не конец света, детка, – утешил я ее.
– Правда? – с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза.
Только за одно то, к а к она произносила это слово и как смотрела на меня, я готов был лишиться всего, что стояло по ту сторону от нее..
Глава двадцать пятаяГости явились с коробками, цветами и гитарой в знакомом чехле – я попросил Антипа захватить ее для решительного и, возможно, последнего концерта. Профессор Перчатников презентовал мне пятилитровую бутыль гигантского «Джонни» с медицинской рекомендацией выпить в течение ближайших десяти лет, а Антип в довесок к инструменту вручил собрание сочинений и исполнений американского блюза на двадцати дисках. Из последней же коробки было извлечено н е ч т о с хитрой Лисичкиной мордочкой, маленькими ушками и подвижным хвостиком. Оно что-то вякнуло три раза, сделало небольшую лужицу на керамике и село ее охранять. Агнешка обомлела и присела рядом. Потом гости осматривали наше жилище, причем профессор Перчатников изображал из себя председателя приемной комиссии, которому не дали взятки: он всюду совал свой длинный острый нос, ко всему притрагивался с совершенно непроницаемым лицом. Объект он, конечно, принял и в короткой приветственной речи сказал, что лично ему очень понравилось, как мы все здесь устроили. Антип был более красноречив, и я даже простил его за то, что он сдал меня Агнешке, настучав о леди Памеле. Но, улучив момент, все-таки напел ему «Скажите, почему?», и он ответил мне ровно так, как обычно отвечают в таких случаях все представители его рода занятий: «А потому…»
