Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1984 год
Обзор книги Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1984 год
Хранитель хакусской тайги
Эти места севернее Байкала прорезала стальная трасса БАМа. Началось освоение богатств края. И люди, живущие и работающие здесь, думают о том, как рядом с огромной стройкой сохранить прибайкальскую тайгу.
Утонули за горизонтом огни бамовских городов, маяки на мысах. Наволокло облаков, заморосил дождь. Все чаще обрушивается носом на крутую байкальскую волну морской буксир «Таежник», недавнее и чрезвычайно полезное приобретение Северо-Байкальского лесхоза.
— Похоже, култук разыгрывается...— Капитан Юрий Фролов сам стоит на вахте. Мы держим курс на урочище Хакуса.
«Култук» — так тут называют юго-западный ветер, который несется вдоль по озеру, не встречая на своем пути никаких препятствий, кроме поднятых им самим волн. Они, случается, и семиметровой высоты достигают.
Угодья лесхоза подковой обнимают всю северо-восточную оконечность Байкала. Огромная территория — почти в половину Московской области. Сопки. До иных таежных кордонов посуху и не добраться. На моторке же не в любую погоду решишься.
Даже когда пожар в лесу и нужно срочно доставить людей к его очагу — тушить. Замолчит двигатель, развернет беспомощную лодку бортом к злой частой волне — пиши пропало. Так что для лесной охраны мощный морской катер — необходимость.
Замерцали наконец вдали три огонька. Это Хакуса. На столбе горит фонарь, да светятся на кордоне окна. Кстати, солярку для движка теперь тоже привозят на «Таежнике».
Включаем прожектор и идем прямо на берег — причала нет. Заскребло железо о камень: катер уперся в галечный барьер мелководья, отрабатывает помалу машиной,«держится кормой против волны. А она вдруг присмирела: то ли мы ушли от непогоды, то ли Байкал спать улегся. На лодке, что всю дорогу болталась за кормой, идем через полосу прибоя.
На берегу нас встречает молодой лесник Евгений Погребняк.
— И славно! — говорит он Фролову.— Завтра за дровами на «Таежнике» сходим.
Потом ведет нас по хрустящему, проседающему под ногами песку, вводит, подсвечивая фонариком, через тесноватые сени в дом, рубленный из соснового бруса. Дом по-деревенски, не до потолка, поделен дощатой перегородкой на горницу и кухню. На стене против печки висят на вешалке робы, плащи, форменные фуражка и куртка.
Женя споро вытрясает из горбовика — заплечного короба, с каким в тайге ягоду собирают,— бруснику. Присыпает сахаром, ставит тарелку на стол. А чай уже горячий.
В дверном проеме, щурясь на свет, появляется крепкого сложения мужчина. Как оказалось — Миша, брат Юрия Фролова, нашего капитана. Работает в Нижнеангарске мотористом у геологов. С Женей дружит. Вот приехал помочь дрова на зиму заготовить. Заготовка дров, так же как сбор ягоды и кедровых шишек,— лесникова страда.
— Миш, расскажи гостям, как ты медведя пугал,— просит Женя.
— А шут его знает, медведя этого,— смущается Миша, но рассказывает охотно: — Собирали мы сегодня с Женей бруснику в листве («листвой» здесь называют лиственничный лес). Согнулся пополам, совком ягоду поддеваю, в азарт вошел. Вдруг, глядь — медведь на меня бежит. Здоровенный! Я кричать, пугаю его. Оступился, однако, сам — и хлоп на землю. Медведя из виду потерял, но кричать на всякий случай не перестаю, тем более слышу — вроде бы еще один на меня бежит! Трещит валежником!
— Я ниже по склону ягоду собирал. Вдруг слышу, Миша как заорет! — вступает в разговор Женя.— Бегу на крик, падаю, горбовик меня по затылку колотит, а ружья, как на грех, нет при себе. Аж испариной покрылся. Прибегаю, все спокойно вокруг, листва не шелохнется, только Миша лежит за валежиной и ревет по-медвежьему...
— Медведь человека издали чует, всегда уйдет,— продолжает Женя.— А тут, видно, я его потревожил, он с испугу на Мишу и покатился. Сейчас недалеко от кордона ходит, бруснику ест. Прошлой ночью собаки его гоняли.
Стали вспоминать про медведей: кто что знает. Знали много забавных случаев. Например, один егерь у бухты Аяя зимовье себе построил. Аккуратное зимовье. Печку сложил. Табличку смастерил: «Здесь живет егерь. Просьба соблюдать чистоту и порядок». Пришел косолапый. Дверь снес, все разорил, печку выбросил, а табличку не тронул.
— А почему печку выбросил?
— Запах гари ему не нравится от печки-то. Он же зимовье себе под берлогу облюбовал.
Зимой, когда работы в лесхозе поменьше, и Погребняк и Фролов берут отпуск, идут на промысел. У каждого свой участок, заимки. Охотятся на белку, соболя. Медведей обычно не опасаются: корма в тайге много, значит, медведь сытый, спит и не шатается. Страшен же зимой волк. Он коварный, умный. У Фролова трех собак волки скрали.
— Когда лайка работает — белку, скажем, облаивает — забывает иной раз обо всем, только вверх и смотрит. А волк — он тут как тут, даже взвизгнуть пес не успеет,— удрученно говорит Женя.— Однако пора спать...
Я вышел на крыльцо. В тишине чуть слышно шелестел прибой. Давешний тяжелый мрак сменился неясным светом. Сразу вспомнилось: дважды за последние семь лет наблюдали здесь северное сияние. Может, думаю, и мне повезет. Нет, просто разведрило, небо словно припорошило искристым снегом, и Байкал вторил ему.
На тесовой завалине уютно спит облитая этим тихим светом белая лайка по кличке Норка. Всего их тут, на кордоне, четыре. Две у Погребняка, две у егеря, который живет по соседству.
Вдруг Норка бесшумно снялась, скользнула с завалины на песок, махом пошла к лесу, растворилась в черных древесных тенях. И залаяла. Заблажили и другие собаки. Я вдруг ощутил неожиданно — тайга вокруг, настоящая...
А всего в шестидесяти километрах идет сейчас по-над берегом озера, постукивая на новеньких рельсах, рабочий поезд из Кичеры.
Наутро первым проснулся, вскочил Женя, растопил печь, наскоро приготовил завтрак (сначала собак покормил), засобирался, заторопил всех — за дровами. Проверили трос, погрузили его на «Таежник». Пошли за пятнадцать километров.
Там, в бухточке, не доходя устья Фролихи-реки, лесник заприметил целый «склад» плавника. Бревен двадцать натаскал сюда Байкал.
Стали ворочать бревна. Работа тяжкая, но парни оказались на работу, как говорится, злые. И часа не прошло, как все было готово, и «Таежник», чуть осев кормой, потащил на кордон связанную накрепко пачку кругляка. Женя в тайге живет, а мы за дровами за пятнадцать верст ходили. « Почему?» — спрашиваю, «В лесу лишних деревьев нет»,— был ответ.
Никогда тайга не бывает столь нарядной, как осенью. Проплывают пурпурные осины, золотые лиственницы, лимонно-желтые березы. И все же какой-то скрытый холодок, исходящий от тайги даже теплым осенним днем, как-то незаметно проникает в тебя, порождая ощущение настороженности. И оно не покидает, напротив — усугубляется, когда оказываешься на берегу, в скопище тощих, как бы угнетенных чем-то деревьев.
— Угнетенный лес. Это точный научный термин. Лес у нас растет не благодаря, а вопреки природе! — говорит Женя.— Снимешь лопатой верхний слой почвы, а там — песок со снегом. Вечная мерзлота.
Поэтому и не увидишь здесь, как, скажем, в Иркутской области или в Туве, разлапистых, пушистых сосен и лиственниц, в которых чувствуется обилие жизненных соков, даже какое-то опьянение силой жизни. Но в прибайкальском лесу есть свое очарование, есть власть, которая заставляет вновь и вновь возвращаться в его прозрачную сень, хоть и напоминает он порой чахлую поросль на болотинах Тюменской области. Да, трудно растет этот лес. Но именно благодаря ему (во многом!) ясны воды Байкала. Реки и речушки, ручьи и дождевые потоки фильтруются его ягельниками, вбирают в себя холодную чистоту бережно сохраняемой им вечной мерзлоты.
Когда я рассказал о нашем путешествий за дровами по Байкалу директору лесхоза Вячеславу Григорьевичу Сердюкову, он заметил, что привычная картина лесопользования, входящая в наше сознание с детства, с букваря: тайга, лес, древесина, пиломатериалы, наконец, рама, которую мыла мама,— все это должно быть уточнено по отношению к тайге и вовсе не подходит к прибайкальским лесам. По законодательству они — водоохранные, здесь запрещена промышленная сплошная рубка. Разрешены только санитарная и выборочная.
— Конечно, Погребняку на дрова мы бы деревья выделили. Но сэкономил — и молодец! — так сказал Сердюков.— Мог он взять и валежник. Мог. И берет, если Байкал таких подарков не дарит. Но, в принципе, тайги лучше вообще не касаться. Там, где можно. Какое человеческое вмешательство показано, а какое — противопоказано здешним лесам? Вот, скажем, примемся мы их расчищать от валежника, а где гарантия, что не нарушится начальное звено в экологической цепи и в конце концов не уйдет отсюда соболь? Обход Погребняка — это по размерам территория целого лесхоза в средней полосе. Лесхоза, состоящего из нескольких лесничеств, поделенного на десятки лесниковых обходов. Там десятки, а то и сотни рабочих, дорогая техника. Но тот, среднеевропейский лес, никогда не даст такого экономического эффекта, как наша тайга, потому что здесь — пушнина, панты, кедрачи, ягода. Наша задача — сохранить первозданный биомир тайги, несмотря на то, что эти места прорезал БАМ.
