KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Научные и научно-популярные книги » Языкознание » Анна Разувалова - Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов

Анна Разувалова - Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Анна Разувалова, "Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Данные, приведенные Н. Митрохиным при анализе каталога «58–10. Надзорные производства прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде», свидетельствуют, что в позднесоветский период евреи и грузины абсолютно лидировали «в качестве объектов ненависти»[1768]. С 1920-х до середины 1950-х годов антипатия к представителям этих этнических групп, в основном, поддерживалась убеждением, что они захватили политическую власть в стране и притесняют русский народ[1769]. В последующие десятилетия, если говорить о кавказцах, на первый план вышла неприязнь к торгово-экономической составляющей их деятельности – считалось, что, пользуясь недостатками в государственном обеспечении продовольствием и отсутствием конкуренции, они «обирают» русское население[1770]. Такого рода претензии к выходцам с Кавказа можно обнаружить в дневнике искусствоведа В. Десятникова, близкого Л. Леонову и П. Барановскому. Десятников вспоминал, как в 1967 году при перелете из Тюмени в Тобольск кавказцы загрузили весь самолет ящиками с фруктами и зеленью, и делал далекоидущие выводы:

Фрукты и овощи кавказцы покупают за бесценок в близлежащих областях Казахстана и Узбекистана, а потом с выгодой для себя реализуют в Тюмени, Тобольске, Сургуте, Ханты-Мансийске и в иных местах, где люди на новостройках последнее отдадут, лишь бы детям купить витамины. <…> Поскольку это не кооперативная торговля, а именно частное предпринимательство под прикрытием различных фиговых листков, то в руках торговцев сосредоточиваются большие деньги, не облагаемые никакими налогами. Торговля поставлена на широкую ногу. На Север – самолет с овощами и фруктами, а оттуда – чемодан с деньгами. <…> После революции государство полностью задавило русский частный сектор, но оказалось не в состоянии одолеть торговый инстинкт южан. <…> Купить-продать – это у них акт жизнеобеспечения, деяния и даже подвига, освященного полуторатысячелетней историей Корана и тысячелетиями торгового язычества[1771].

Астафьев в «Ловле пескарей в Грузии» упрекает грузин в предательстве высоких романтических идеалов, символизируемых «Витязем в тигровой шкуре» Руставели[1772], ради постыдного, как ему кажется, стремления к обогащению и вульгарной демонстрации собственной успешности. Об этом один из пассажей рассказа, вызвавший наибольшее возмущение оппонентов писателя:

Как обломанный, занозистый сучок на дереве человеческом, торчит он по всем российским базарам, вплоть до Мурманска и Норильска, с пренебрежением обдирая доверчивый северный народ подгнившим фруктом или мятыми, полумертвыми цветами. Жадный, безграмотный, из тех, кого в России уничижительно зовут «копеечная душа», везде он распоясан, везде с растопыренными карманами, от немытых рук залоснившимися, везде он швыряет деньги, но дома усчитывает жену, детей, родителей в медяках, развел он автомобилеманию, пресмыкание перед импортом, зачем-то, видать, для соблюдения моды, возит за собой жирных детей, и в гостиницах можно увидеть четырехпудового одышливого Гогию, восьми лет от роду, всунутого в джинсы, с сонными глазами, утонувшими среди лоснящихся щек[1773].

Тем не менее, представление о преимущественном тяготении кавказцев к торгово-экономическим операциям, иногда криминального толка, не стоит связывать с какой-либо определенной средой или группой (другое дело, что национал-консерваторы стремились получить от его эксплуатации политико-культурные дивиденды). Н. Эйдельман в дневнике приводит четверостишие, написанное Давидом Самойловым: «Не спешите в магазины, / как узбеки и грузины, / Ведь грузины и узбеки / не спешат в библиотеки»[1774]. И хотя цитирование предварено ремаркой Эйдельмана «споры о Самойлове, евреях»[1775] (а это может косвенно свидетельствовать о неоднозначном восприятии услышанного аудиторией), понятно, что противопоставление условно кавказских торговых навыков образованию и знанию, традиционно ценимым в еврейской среде, так или иначе влияло на конструкцию образа грузина в кругу советских интеллектуалов еврейского происхождения и либеральных убеждений.

В мифологию же национально-консервативного лагеря комплекс антикавказских мотивов в качестве своеобразной разновидности языка для «своих» вошел довольно прочно. Те из националистов, кто имел доступ к административным рычагам, в 1970-е годы даже пытались вывести проблематику межэтнического напряжения и унижения русских на Кавказе в публичное поле (в контексте более широкого круга вопросов, в частности, процветавшего в регионе кумовства), хотя делали они это, естественно, применяясь к существующим риторико-идеологическим ограничениям (например, в «Комсомольской правде» от 26 января 1979 года был опубликован фельетон Владимира Цекова «Следствие ведут кунаки» о русском парне, пострадавшем в Северной Осетии в результате недобросовестности следствия[1776]).

Понятно, что в подцензурной позднесоветской литературе репрезентация этнического и межэтнических отношений была довольно формализованной и предопределялась идеологическим догматом «братства советских народов» («отрицательный» герой с выраженными этническими характеристиками, как правило, уравновешивался «положительным» персонажем с теми же характеристиками). На пути любого рода этнического негативизма стояли мощные фильтры, миновать которые обычно удавалось в силу стечения обстоятельств либо благоприятной политико-идеологической конъюнктуры, заставлявшей редакторов идти на риск, публикуя текст с «национальным выпадом»[1777]. Тут стоит вспомнить о прецеденте – появлении в начале 1957 года романа Валентина Иванова «Желтый металл», где криминальные явления (незаконная торговля золотом) обрели этнически выразительное лицо. По сведениям Н. Митрохина, через четыре месяца после издания романа он был изъят Главлитом из оборота «за “хулиганские выпады в адрес грузин и других советских народов”»[1778]. Именно Иванову, считает Митрохин, принадлежит не самое почетное первенство в создании и публикации «литературного произведения на русском языке, проникнутого ксенофобией в отношении целого ряда этнических групп и еще три десятка лет не имевшего в этом деле публично заявлявших о себе последователей»[1779]. Нетрудно догадаться, что, когда Митрохин отсчитывает дистанцию в три десятка лет от появления «Желтого металла» до публикации следующего произведения в этнофобском ключе, в роли продолжателя он видит Астафьева с его рассказом «Ловля пескарей в Грузии».

Как уже говорилось, в этом рассказе обычные для астафьевской прозы конца 1970-х – первой половины 1980-х годов темы и мотивы («порча» народного организма под воздействием стремления к обогащению, забвение традиций прошлого, экологизм, столкновение «торгашеско-потребительской» и «труженической» морали и т. п.) были развернуты на необычном – иноэтническом и инокультурном – материале. Пространственные, темпоральные и социальные антитезы, в которых воплотилось традиционное «неопочвенническое» возмущение неблагообразием современности, автор на этот раз находил в «чужом» пространстве. «Свой» для повествователя мир в рассказе не изображался, но был символически «внеположен» Грузии и, как вытекало из некоторых фрагментов текста, ценностно ей противопоставлен. Подобное противопоставление было одним из вариантов фундаментальной для астафьевской прозы геокультурной оппозиции Юга и Севера, внутри которой климатические характеристики легко конвертировались в социальные: Юг (будь это Грузия, Украина или Кубань[1780]) – пространство тепла, изобилия и соотносимых с ними сытости, самодовольства, Север – зона холода, аскезы и непритязательной скромности. В общем, образно-риторическая стратегия рассказа Астафьева сама по себе, безотносительно к внелитературным обстоятельствам, содержала вызов романтическому канону, воспевавшему «солнечную Грузию». Столь резкое отступление от почти нормативного восхищения южными красотами, предполагал впоследствии автор, многими было принято в штыки.

Позднее Астафьев рассуждал о причинах неприятия «Ловли пескарей…» и с подлинным или мнимым простодушием отказывался делать различия между материалом рассказов, опубликованных в «Нашем современнике»:

В первых двух рассказах действие происходит на Вологодчине, где я тогда жил… В рассказах этих изображены русские люди такими, какие они есть в жизни, и ничего, никаких претензий с их стороны не последовало. Другое дело грузины, приученные читать о себе сказочки, к лести привыкшие как в жизни, так и в литературе[1781].

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*