Анна Разувалова - Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов
– Зато о правах так называемого человека долдонят день и ночь.
– Потрясающе! – Медведев стремительно просматривал какой-то справочник. – И все эти права у них сводятся практически к одному: к свободе передвижения. Иными словами, к открытым границам… Но куда и зачем уезжать, например, нашим дояркам и трактористам? Для них важны совсем другие права…
<…>
– …еще президент Кеннеди запрещал журналистам писать о нашем пьянстве. Зачем, дескать, мешать? Пусть пьют, скорее развалятся. Выродятся, не надо никакой водородной войны…[1626]
Наконец, следы завороженности Беловым еврейской темой можно найтив кратком обмене репликами между Ивановым и ассистентом Бриша по поводу книги Олжаса Сулейменова «Аз и Я»:
– Вы читали книгу «Аз и Я»? – словно во сне услышал нарколог.
– Не читал и не собираюсь! – очнулся Иванов.
– Ну и напрасно, – сказал ассистент. – Я мог бы дать. На время.
– Ни на время, ни постоянно этой макулатуры мне не надо, понимаете?[1627]
Уничижительная оценка Ивановым исследования Сулейменова, как, впрочем, и популяризация его ассистентом Бриша, раскрывают идеологические пристрастия обоих. Вышедшая в 1975 году работа Сулейменова «Аз и Я: Книга благонамеренного читателя» представляла собой опыт интерпретации тюркоязычным филологом и поэтом одного из главных в русском литературном каноне произведений – «Слова о полку Игореве». Сулейменов высказывал мысль о двуязычии автора «Слова…» и находил в тексте обширный слой тюркизмов, искаженных, по его мнению, переписчиками. Книга вызвала политические обвинения в «пантюркизме» и «методологических ошибках», вопрос о ее судьбе – а в итоге она была изъята из продажи – решался Михаилом Сусловым и Динмухамедом Кунаевым[1628]. По свидетельству Сулейменова, при обсуждении его исследования на особом заседании Академии наук СССР осенью 1976 года академик Борис Рыбаков назвал «Аз и Я» «яростно антирусской книгой»[1629]. Но прежде медиевистов[1630], пытавшихся показать дилетантизм Сулейменова, против книги выступили критики и публицисты националистической ориентации – Аполлон Кузьмин и Юрий Селезнев. Первый полагал, что Сулейменов подменил «научно обоснованные марксистские положения субъективными построениями»[1631]. Результатом игнорирования фактов и непонимания взглядов Энгельса и Ленина стал филосемитизм автора «Аз и Я», выразившийся в особом отношении к иудаизму, «содержание которого, – утверждал Кузьмин, – как раз шовинизм и потенциальный расизм»[1632]. Селезнев посвятил «Аз и Я» статью «Мифы и истины», где также указывал на замаскированную «сионистскую» сущность книги Сулейменова. Логику историко-генетической концепции «Аз и Я» критик реконструировал следующим образом: древние тюрки, когда остальные народы мира находились в диком состоянии, соседствовали с шумерами, а затем с «Главным народом», «то есть с семитами-иудеями, которые именуются здесь“ избранным народом”»[1633]. Идеальным государственным объединением, доказывал Селезнев, Сулейменов считает Хазарский каганат, развитие человечества он ставит в зависимость от заимствований у «древнееврейской народности» ее достижений[1634]. «Соотнесенность, порою скрываемая в полунамеках, порою совершенно явная, концепции О. Сулейменова именно с мифом о “главном народе” и составляет “тайный” нервный узел его книги в целом»[1635], – итожил Селезнев. Предложенное Селезневым прочтение «Аз и Я» не выглядело догадками маргинала, напротив, оно отразило масштабную фиксацию на еврейской теме, свойственную в 1970-е годы партийно-бюрократическому аппарату и националистически-ориентированной интеллигентской среде. Сулейменов вспоминал, что во время беседы в ЦК КПСС у него интересовались, правда ли, что его мать – бухарская еврейка[1636]. Это вполне закономерно, утверждает разделяющий взгляды Селезнева критик Юрий Павлов, ибо объяснение подобным концепциям нужно искать в «происхождении либо в осознанном или неосознанном шабесгойстве…»[1637]. В романе негодование по поводу «антирусского» сочинения Сулейменова высказывает Иванов, в то время как предложение ассистента Бриша одолжить книгу «на время» вписывается в представления Белова о хитроумном насаждении евреями ложных ориентиров.
Программный характер «еврейского вопроса» во «Все впереди» был резко подчеркнут режиссером Николаем Бурляевым, экранизировавшим роман Белова в 1990 году. Эта постановка особенно интересна, если взглянуть на нее как на своеобразный дайджест литературного текста, в котором Бурляев, выступивший в качестве сценариста и адаптировавший книгу к хронометражу фильма, сохранил только концептуально важные, с его точки зрения, мотивы[1638]. Еврейскую тему он не просто оставил, а усилил в сравнении с литературной первоосновой. Режиссер предельно сжал время действия романа (у Белова оно охватывало период с 1974 по 1984 год) и перенес его из недавнего прошлого в современность. Антипрогрессистский и антиурбанистический пафос «Все впереди» он обозначил отрывочными репликами героев, но зато педалировал эсхатологическую мотивную составляющую. Судя по возникающим в фильме реалиям, сюжет разворачивается в конце 1980-х годов: культурные и бытовые новации, появившиеся с перестройкой (легализованные «кабаре» с рок-музыкой и весьма откровенными шоу, непрерывная демонстрация по телевидению образцов западной масс-культуры), становятся приметами «последних времен». Еврейской теме режиссер также придал утрированно эсхатологическое звучание (у Белова корреляция между апокалиптической семантикой и ролью еврейства в установлении атмосферы «нравственной анестезии»[1639] была лишь намечена). По сути, он, в духе популярного на рубеже 1980 – 1990-х годов религиозно-идеологического тренда, истолковал перестройку как агрессивную экспансию жидомасонства. С этой целью к уже имевшимся в романе высказываниям на еврейскую тему (замечанию про «лошадку антисемитской породы» или русофобской речи Бриша) он добавляет новые реплики, которые не должны оставить у зрителя ни малейших сомнений в том, кто стоит за разрушением семьи, нравов, культурных основ. Бриш в фильме привозит из Парижа в качестве сувенира значки с масонской символикой и дарит их Медведеву и Грузю. Последний перехватывает руку дарителя и озадачивает его вопросом: «А это что у вас, орден адского легиона?». Тот же Грузь делает умозаключение по поводу значков: «Сколько же по рукам ходит всякой дряни. Добром это вряд ли кончится». Жидомасонская и сатанинская символика возникает потом еще дважды. Сначала в эпизоде встречи друзей в доме Зуева, когда Наталья и Верочка смотрят телевизор, на экране которого чередуются сцены выступления группы «Queen» и кадры из фильмов ужасов, а зрелище обрушивающихся зданий сменяется то мельканием масонских знаков, то натуралистическим изображением распятия Христа. Эта сцена символически завершается природным катаклизмом – смерчем, который выбивает окна в доме Зуева и переворачивает все в квартире вверх дном. Закадровый текст при этом образуют упоминающая о Голгофе песня группы «U2» «When Love Comes to Town» и размышления Иванова о могуществе дьявола, «моделировании» человеческого поведения некими тайными силами. Подсказка, какими именно, содержалась в предыдущей сцене, где Бриш объяснял Медведеву, что всегда будут существовать два разряда людей – те, кто «убирает свое и чужое дерьмо», и те, кто «моделирует» их поведение[1640]. Затем подобная символика появится в сцене «падения» Иванова в клубе, где Аркадий демонстрирует очередное шоу (реплика Бриша о «шикарных программах», привозимых Аркадием из-за границы, подтверждает диверсионный характер «революции нравов» в конце 1980-х). Бриш убедительно доказывает свое умение моделировать поведение прямодушного Иванова, и когда пьяный нарколог в интерьере клуба, образованном горящими огнями, куклами, замещающими приносимых в жертву младенцев, черепом, охваченной пламенем звездой Давида, начинает отплясывать с полуголыми девицами под «дьявольские завывания» хэви-метала, он, по идее режиссера, входит в желанное врагам русского человека состояние.
Позднее, в 1990 – 2000-е годы Белов еще несколько раз обратится к еврейской теме. В романах «Год великого перелома» (1994) и «Час шестый» (1998) центральной в его историософской концепции будет идея гибельного для страны уничтожения крестьянства в коллективизации. Последняя предстанет совместным проектом Сталина и большевиков-евреев, осуществивших дьявольский план. Еще через несколько лет прочтение творческой биографии В. Шукшина и своей собственной через призму русско-еврейского противостояния писатель предложит в мемуарной книге «Тяжесть креста».
