Анна Разувалова - Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов
О слове «жид» вспоминали редко, и то в основном сами евреи. Это слово произносилось обычно с провокационными целями. Если человек вспомнил жидов, то это был верный признак того, что он сам еврей либо из еврейского круга и наверняка представит тебя своим близким как антисемита. Я несколько раз попадался в такую ловушку. Антисемитский ярлык был несмываем…[1611]
В романе упоминание о болезненной мнительности Бриша, посчитавшего адресованную Ромке невинную детскую «дразнилку» «мышкин-бришкин» проявлением бытового антисемитизма, призвано проиллюстрировать механизм возникновения антисемитских ярлыков и одновременно подтвердить расхожее утверждение о болезненной невротичности евреев. Еще один объект писательского критицизма – высокий уровень этнической сплоченности евреев, цементируемой, по мнению Белова, сознанием своей избранности. Медведев рассуждает о своего рода круговой поруке в еврейской среде, которая позволяет в любой ситуации спасти «своих»: «Если бы это случилось с тобой (авария, повлекшая гибель сотрудника. – А.Р.), – объясняет он Бришу, – тебя бросилась бы спасать целая армия защитников. Пол-Москвы бы стало стеной! И ты бы отделался всего лишь легким испугом»[1612].
Ближе к финалу романа Иванов и Бриш сходятся в споре, который должен проиллюстрировать сущность русофобии. Провозгласив тост «За русскую удаль», Бриш не удерживается от иронической ремарки: «Удаль… Ваша удаль… <…> Прошло почти полвека (после Великой Отечественной войны, когда, по мысли Иванова, русская удаль пригодилась. – А.Р.), а твоя-то удаль скачет на тройке. Еще с гоголевских времен»[1613]. Вспыхнувшая стычка окончательно утверждает неустранимую русско-еврейскую враждебность, ведь Бриш наконец-то «открывает карты» и откровенно обозначает объект своей подлинной лояльности[1614]:
– Ну и катись! – заорал вдруг нарколог. – Скатертью дорожка! <…> Везде тебя пустят, Миша! Везде! Ты можешь улепетывать хоть сейчас, твой народ, как ты говоришь, ждет тебя всюду!
– Мой народ, кстати, не чета твоему. Не чета. Мы дали миру столько великих людей, что вам и не снилось. Мы обогатили мировую культуру. Нашими мифами до сих пор питается христианство, а вы? Вы – скифы, как сказал Блок. Вам вообще суждено исчезнуть![1615]
Сюжетные столкновения между Медведевым, Ивановым, с одной стороны, и Бришем, с другой, описаны Беловым не только как этнический, но и как идеологический антагонизм консерваторов и прогрессиста[1616]. Еврейство у Белова, как и у Солоухина в «Последней ступени», – главный инициатор и проводник перемен, подрывающих мифологический «лад» народной жизни. «Чтобы уничтожить какой-нибудь народ, вовсе не обязательно забрасывать его водородными бомбами… Достаточно поссорить детей с родителями, женщин противопоставить мужчинам»[1617], – поясняет Медведев. «Прогрессивное» в сфере культуры, влекущее за собой разрушение «целостности» – женская эмансипация, вносящая разделение в семью и подрывающая традиционные основы ее существования, или возникновение молодежных субкультур, ставящее под сомнение единую национальную культуру[1618], – отвергаются Беловым страстно и последовательно не столько в силу «врожденного» крестьянского консерватизма, но оттого, что тот получает дополнительный импульс от идеи заговора «мировой закулисы».
Поступки Бриша по отношению к семье Медведева, его умение манипулировать людьми (например, превентивные меры по лишению противника родительских прав и т. п.) лишний раз демонстрируют подрывной характер деятельности евреев. Идею изначальной «вредоносности» еврейства писатель в романе не вербализует (в этом смысле он, действительно, «говорит картинами»), но недоговоренное на уровне идеологической концепции компенсируется суггестивным воздействием метафоры. Белов метафоризирует основную сюжетную ситуацию – конкуренцию мужчин, русского и еврея (Медведева и Бриша), за русскую женщину[1619]. В этой конкуренции они раскрывают не только персональные качества, но выработанное разными этническими сообществами представление о целях, смысле и тактике жизненного поведения: активизм и энергичные попытки Бриша просчитывать ситуацию ведут к позиционным успехам, бездеятельность и пассивность Медведева оправданы автором как проявление смирения и высшей мудрости. Но незаметное вторжение Бриша в чужую жизнь и постепенное присвоение не принадлежавшего ему метафорически передает именно универсальную стратегию еврейства так же, как нерасчетливость и отсутствие мстительности у Медведева раскрывает представления автора о русском характере.
Помимо метафорической суггестии, Белов довольно активно вводит в текст романа базовые для официального «антисионистского» дискурса мифологемы, легитимность и степень распространенности которых в позднесоветской культуре существенно снижали вероятность упреков в разжигании национальной розни. К примеру, его герои упоминают об «антигуманной сущности иудаизма» (обусловленность сионизма спецификой религиозной еврейской доктрины в «антисионистской» пропагандистской литературе была общим местом). «Ислам, например, – поясняет нарколог Иванов, – если не обязывает, то разрешает убивать иноверцев. Я уж не толкую об иудаизме…»[1620] Известный тезис о нелояльности евреев стране проживания также находит уБелова сюжетное обоснование – Бриш стремится уехать из России. Ожидаемый отъезд доказывает его изначальную чуждость «русскому миру», а метафорический план романа позволяет интерпретировать эмиграцию Бриша вместе с новой семьей как намерение лишить детей Любы и Медведева всяких связей с родной «почвой», превратить их в космополитов.
Аллюзии на еврейскую тему содержали намеренно упомянутые Беловым знаковые тексты, очерчивающие круг чтения героев и обнаруживающие их идеологическую ангажированность. В Париже друг Бриша Аркадий читает «Опиум для интеллигенции» Раймона Арона[1621]. Содержание этой работы (критика французским философом увлеченности левых интеллектуалов марксизмом) менее значимо, нежели ее авторство. Арон в 1970-е годы преподносился советскими обществоведами как сторонник и пропагандист «теории конвергенции»[1622], которую национально-консервативное крыло советской интеллигенции считало опасной хотя бы потому, что она ставила под сомнение надежность символических и социальных границ и покушалась на «национальное своеобразие» (не случайно Медведев в романе заявляет об опасности интегрирующих политических структур, в частности, европарламента). Этническое происхождение Арона лишний раз доказывало, что именно еврейская среда в своих интересах продуцирует теории, обосновывающие архаичность «национального» и подготовливающие основу для введения глобализующих институтов.
Другой герой романа, нарколог Иванов держит в кабинете лекцию Владимира Жданова о вреде алкоголизма и, вероятно, руководствуется ею в своей деятельности[1623]. Работавший в Институте автоматики и электрометрии Сибирского отделения Академии наук СССР, затем преподававший в Новосибирском государственном педагогическом институте Жданов, как и сам Белов, в свое время увлекся идеями хирурга Федора Углова – автора многочисленных работ о здоровом образе жизни, который считал, что повальное пьянство есть результат спаивания русского народа его недругами[1624] (евреями). Стремление противостоять «алкогеноциду» в 1980-е годы ставило борьбу русских националистов за трезвость на прочный политико-идеологический фундамент. И. Брудный напоминает, что писатели-«деревенщики» (Ф. Абрамов, В. Белов, В. Астафьев) еще в 1970-е годы громко говорили о росте алкоголизма среди русского населения. Позднее, в годы перестройки, Белов поддержал горбачевскую антиалкогольную кампанию и высказался за введение в 1987 году сухого закона[1625]. В романе Иванов и Медведев солидарны в оценке терпимости к пьянству как идеологической диверсии. Герои рассуждают о причинах замалчивания западной прессой проблемы алкоголизма в СССР, предполагая, что и это тоже – элемент стратегии по манипулированию общественным мнением в интересах еврейства:
– Мне все ясно. Теперь понятно, почему все эти «голоса» помалкивают насчет нашего пьянства.
– Зато о правах так называемого человека долдонят день и ночь.
– Потрясающе! – Медведев стремительно просматривал какой-то справочник. – И все эти права у них сводятся практически к одному: к свободе передвижения. Иными словами, к открытым границам… Но куда и зачем уезжать, например, нашим дояркам и трактористам? Для них важны совсем другие права…
