Анна Разувалова - Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов
Все оживленно судили общество «Память», а я вдруг вспомнил роман Солоухина, и смущавший меня его финал (в котором умный, открывающий глаза писатель-фотограф мерещится провокатором) открылся как давно угаданная Владимиром Алексеевичем правда. По-человечески фотограф, вероятно, прав, но художник углядел, как человеческая правда в игралище общественных страстей оборачивается противоположностью и честный порыв выворачивается в провокацию[1560].
Трудно судить, считал ли Солоухин «компас Кирилла» в конце 1980-х – 1990-е годы надежным. Как известно, в этот период он возглавлял движение за восстановление храма Христа Спасителя, высказывал симпатии газете «Завтра»[1561], опубликовал несколько разоблачительных антисоветских вещей («При свете дня», 1992, «Соленое озеро», 1994), варьировавших, впрочем, прежние мотивы. В публичных выступлениях он патетично обличал врагов России, но к открыто антисемитской риторике[1562] уже не прибегал, сохраняя верность излюбленной и прекрасно отработанной манере прозрачных намеков. Он научился видеть «вещи такими, какие они есть на самом деле»[1563], но назвать их «своими именами» и вполне откровенно обнаружить тем самым свою политическую позицию решился только однажды – в «Последней ступени».
«…Могучая, целеустремленная, злая и тайная сила»: Еврей в романах Василия Белова
С точки зрения М. Шраера, который дал обзор еврейской темы в творчестве В. Астафьева, В. Распутина, В. Белова, писатели были ею поглощены и мастерски насыщали свои произведения антисемитским подтекстом[1564]. На деле «деревенщики» в художественной прозе не так часто касались «еврейского вопроса», отводя для него публицистику и мемуарно-автобиографическое повествование (например, второй вариант рассказа В. Астафьева «Ловля пескарей в Грузии», повесть В. Солоухина «Последняя ступень», мемуарная книга В. Белова «Тяжесть креста», 2000). Впрочем, для Белова, может быть, единственного из «деревенщиков», характерно значимое присутствие еврейской темы именно в художественной прозе. Примерно с середины 1980-х годов, точнее, с публикации романа «Все впереди» (1986) в типичный для «неопочвеннической» литературы дискурс он вводит – в разных пропорциях и риторическом обличье – рефлексию по поводу роли еврейства в мировой и русской истории. Судя по всему, обращение к данной проблематике сам Белов расценивал как проявление художнической и гражданской смелости. В интервью, которое прозаик дал критику В. Бондаренко в 2002 году, он подчеркнул новизну своего произведения, удержавшись от прямого обозначения предмета этой новизны:
В. Бондаренко: – Когда ты взялся за роман «Все впереди», поднял такую острую тему, ты чувствовал, что будет большой скандал вокруг него?
В. Белов: – Конечно, чувствовал. Я знал, чем это обернется. Но дело-то было сделано. И сейчас вновь изда´ли. Значит, надо нашему читателю. Я уверен, русская литература еще не раз вернется к этой теме. Бесстрашно вернется, особенно на нынешнем материале. И я чувствую себя в некоторой степени первопроходцем. Горжусь этим[1565].
В статье памяти В. Белова писатель, критик и создатель движения «Жизнь без страха иудейска» Михаил Назаров напоминает, что публикация романа «Все впереди» навлекла на его автора «обвинения в “антисемитизме”»[1566]. Причина, по мнению Назарова, проста – Белов сделал главным отрицательным героем еврея, «уезжающего по еврейской визе за границу. Он представлен как типичный носитель городской космополитической психологии, способной только разрушать»[1567]. Вторит Назарову «медийное лицо» современных националистов Егор Холмогоров, который замечает, что Белову особенно «досталось за антиурбанистический и антилиберальный роман “Все впереди”»:
Его даже своеобразно канонизировали – поставили в один ряд с «Тлей» Шевцова (неплохая несмотря на весь унылый соцреализм рельефная вещь), и «Чего же ты хочешь» Кочетова (антилиберализм во имя ортодоксального советизма советистее соввласти). Хотя у Белова нет никаких разоблачений, никакого «животного антисемитизма». Просто есть типичный для того времени персонаж – Бриш. Очень узнаваемый, реалистичный. Я таких видал десятками – они сидели на кухнях, выясняли кто из какого колена и отказывали от дома тем русским знакомым, у кого есть на полках <…> Розанов[1568].
Спустя двадцать пять лет после публикации романа среди множества упреков в адрес Белова главным Назарову и Холмогорову видится обвинение в антисемитизме. Но критика времен «перестройки», рассматривая «Все впереди» и образ «злостного антигероя»[1569] Михаила Бриша, пыталась обойтись без этого термина. Большая часть читателей и так догадывалась, о чем идет речь, и не нуждалась в расшифровке подтекстов критических статей. Правда, о наличии «еврейского вопроса» в романе говорилось и тогда, причем более легко и смело – поклонниками произведения. Так, критик «Молодой гвардии» Вячеслав Горбачев с возмущением писал:
Самый несправедливый и пагубный упрек, который лишь преднамеренно может быть брошен автору романа «Все впереди», это обвинение его в антисемитизме. <…> И вот пример: роман едва появился, как газета американских буржуа «Нью-Йорк таймс» поспешила назвать его антисемитским произведением[1570].
Один из читателей «Все впереди» в опубликованном журналом «Наш современник» письме, оперируя клише, хорошо известными по советской антисионистской пропагандистской литературе, объяснял:
Читая посвященные роману критические статьи, прежде всего удивляешься упорному нежеланию заметить главную опасность, которую представляет способ мышления и действия Бриша, использующего философию социальной мимикрии, олицетворяющего ложь рассудочного, престижно-элитарного существования. Бриш наделен качествами, традиционно нелюбимыми в нашем народе: беспринципностью, бесцеремонностью, космополитизмом, отсутствием патриотизма. <…> Критики обвиняют Белова в предвзятости и разжигании национальной розни. По крайней мере это звучит странно: сам же Бриш по отношению к другим настроен весьма агрессивно. По первому слову он готов обвинить собеседника в антисемитизме, ведь хорошо известно, что такие беспардонные, отвлекающие обвинения по любому поводу являются одним из постулатов международного сионизма[1571].
В. Астафьев, который сам на рубеже 1986–1987 годов оказался в центре общественно-литературного скандала, связанного с распространением в самиздате его переписки с историком Н. Эйдельманом, обращался к критику Владимиру Лакшину:
Спроси себя наедине иль в «передовом обществе» – не было бы гадких евреев в романе Василия Белова, напал ли бы ты на него? Уверен, что нет[1572].
Именно затронутый Беловым в романе «еврейский вопрос» виделся Астафьеву причиной обструкции, устроенной автору «Все впереди» частью критико-журналистского сообщества[1573]. Процитированные выше отклики на роман доказывают, что Астафьев в своем убеждении был не одинок.
Способ постановки и трактовки Беловым в романе «еврейского вопроса» – производное от двух обстоятельств. Во-первых, политико-идеологической и цензурной специфики ранней перестроечной культуры, в которой еще сохраняла силу инерция использования готовых, хорошо заученных в прежние десятилетия риторических формул при обсуждении табуированных тем (будь это еврейство в СССР или масштабы репрессивной политики власти). Во-вторых, идеологии и поэтики произведения. В романе, где принципиально важные для автора идеи подробно проговариваются персонажами, иногда вопреки соображениям психологической и бытовой достоверности, «еврейский вопрос» полноценно не тематизирован. Упомянута еврейская эмиграция, перебираются некоторые антисемитские мифологемы, но в целом еврейская тема является одним из компонентов антипрогрессистского дискурса, ее самостоятельная ценность затушевана.
В «долгие 1970-е» официальная идеология окончательно рассталась с рудиментами воинственного антитрадиционализма, которые напомнили о себе в «оттепельную» эпоху. Верность СССР идеалам прогресса провозглашалась по-прежнему, но на практике проводимая советскими институциями культурная политика охотно оперировала консервативными идеологемами («традиция», «преемственность» и т. п.) и эксплуатировала их стабилизирующий потенциал для обеспечения собственной легитимности. Белов, однако, в середине 1980-х отбрасывает шаблонные ссылки на диалектику традиции и новации и выступает «воинствующим архаистом»[1574], бескомпромиссно критикующим идею прогресса. Он доказывает, что именно прогресс создает почву и благоприятный климат для нарастающей экспансии зла в различные области жизни человечества:
