Жак Лакан - Образования бессознательного (1957-58)
Я напоминаю о том, к чему всегда полезно вернуться — не раньше, чем пройдена оказывается сложившаяся заранее область символического, намерение субъекта, то есть его перешедшее в состояние требования желание встречает, то, к чему оно обращается, свой объект, свой изначальный объект — мать. Желание — это нечто такое, что артикулируется, обретает связность. Тот мир, тот дольний, здешний мир, куда оно входит и где совершает свой путь, — это не просто Umweltъ смысле места, где может удовлетворять он свои потребности, а мир, где царит слово, слово, порабощающее желание каждого закону желания Другого. Требование юного субъекта преодолевает, таким образом, с большим или меньшим успехом, лежащую у него на пути линию — ту линию означающей цепочки, которая, будучи заранее налицо, навязывает ему исподволь свою структуру. И уже поэтому первый опыт отношений его с Другим связан с тем первичным Другим, которым является для него уже подвергнутая им символизации мать. Поскольку символизация имела место, обращение субъекта к матери, каким бы детским лепетом оно ни звучало, оказывается более или менее членораздельным, ибо первичная символизация эта как раз и связана с теми начатками членораздельной речи, которые отмечали мы в его Fort-Da. Получается, таким образом, что лишь пересечение с означающей цепочкой делает это намерение, это требование, перед лицом материнского объекта значимым.
В результате ребенок, выстроивший свою мать в качестве субъекта на основе первичной символизации, оказывается безраздельно подчинен тому, что мы можем — исключительно, правда, в порядке предвосхищения — назвать законом. Это всего лишь метафора. И для того, чтобы подлинное место содержащейся в термине "закон" метафоры в момент, когда я ее употребляю, стало вам ясно, нам придется эту метафору развернуть.
Закон матери — это, разумеется, сам тот факт, что мать — существо говорящее; уже этого одного достаточно, чтобы мы по праву могли говорить о законе матери. И все же закон этот, если можно так выразиться, бесконтрольный. Для субъекта, во всяком случае, он состоит в том, что нечто, имеющее отношение к его желанию, всецело зависит от чего-то другого — чего-то такого, что хотя и выражено, как закону и полагается, членораздельно, но обусловлено при этом исключительно тем субъектом, который является его носителем, то есть благосклонностью или неблагосклонностью матери — матери, которая может оказаться как хорошей, так и дурной. Вот почему я предложу вам другой, новый термин, который, как вы сами убедитесь, не так уж и нов, поскольку достаточно чуть-чуть расширить его значение, и он вберет в себя нечто такое, что найдено языком отнюдь не случайно.
Будем исходить из того нами выдвинутого положения, что нет субъекта без означающего, который служил бы ему основанием. Первый субъект является матерью лишь постольку, поскольку имели место первичные, заключенные в означающей паре Fort-Да, акты символизации. Каким, в согласии с нашим положением, предстоит ребенок в начале своей жизни? Есть для него реальность или ее нет, свойственен ему аутоэротизм или нет? Вы сами увидите, насколько все прояснится с того момента, когда ребенок заинтересует вас как субъект, тот, от кого исходит требование, тот, в котором формируется желание — ведь к диалектике желания весь анализ и
Так вот, я утверждаю, что ребенок поначалу представляет собой sub-jectusв исконном для этого слова смысле существа подневольного, подданного. Подданным он является потому, что переживает инейшим образом связано. Именно на этом основании, то есть в качестве того, кто лишает или не лишает мать объекта ее желания, отец либо принимается ребенком, либо не принимается им.
Другими словами, чтобы понять комплекс Эдипа, нам следует рассмотреть три фазы, три временных такта, которые я и попробую представить вам схематически, используя для этого построенную нами в первом триместре маленькую диаграмму.
Такт первый. То, что ребенок в качестве желания ищет, это возможность удовлетворить желанию матери; другими словами, вопрос для него заключается в том, быть или не быть ему, ίοbeornottobeобъектом желания матери. Он вводит, таким образом, здесь, в д, свое требование, результат, плод которого появится на другом конце вектора в точке Д'.
На этом пути лежат две точки: та, что соответствует чему-то такому, что выступает как его эго, и еще одна, расположенная напротив и соответствующая здесь его другому, тому, с чем он отождествляет себя, другими словами — объекту, который окажется способен удовлетворить мать. Едва начав теребить расположенное у него пониже живота хозяйство, он немедленно пытается демонстрировать его матери — история обычная:.кочу знать, на что я способен, история, неизменно кончающаяся разочарованием. Ища ответа на свой вопрос, он находит-таки его — находит постольку, поскольку требование его предстает вопросом, обращенным к матери. Она же, в свою очередь, преследует собственное свое желание, и ребенок догадывается, где составляющие его надо искать.
В первом такте, на первом этапе, речь, таким образом, идет о следующем: субъект отождествляет себя в зеркале с тем, что является объектом желания его матери. Это и есть первичный фаллический этап — тот, на котором отцовская метафора действует сама по себе, поскольку первенство фаллоса уже утверждено в мире самим существованием символа Дискурса и закона. Ребенок из всего этого усваивает лишь вывод, который если вы позволите мне, чтобы не затягивать дело, вложить в его уста мои собственные слова, звучит так: чтобы понравиться матери, необходимо и достаточно быть фаллосом. На этом этапе многие вещи оказываются остановлены и в каком-то смысле зафиксированы. В зависимости от того, насколько удовлетворительно реализуется в Mсообщение, могут возникать те или иные трудности или нарушения, среди которых те отождествления, которые мы охарактеризовали как извращенные.
Второй такт. Я уже сказал, что в воображаемом плане отец выступает как фигура, которая мать чего-то лишает, а это значит, что обращенное к Другому требование отправляется, при условии правильной его передачи, в суд, так сказать, высшей инстанции.
И в самом деле: вопрос, обращенный субъектом к Другому, неизменно с той или иной стороны сталкивается — при условии, что Другой субъектом исследован до конца, — с Другим этого Другого, то есть с собственным его, Другого, законом. Именно на этом уровне и происходит то, в результате чего ребенку достается в ответ просто-напросто в чистом виде закон отца — закон, который предстает в воображении ребенка как причина, по которой терпит лишение его мать. Это стадия, если можно так выразиться, узловая, негативная — стадия, в ходе которой то, что отделяет субъекта от предмета, с которым он отождествляет себя, привязывает его в то же время к закону, принимающему облик того неоспоримого факта, что мать его находится в зависимости от объекта, который является уже не просто объектом ее желания, а объектом, который имеется или не имеется у Другого.
Тесная связь между отнесенностью матери к закону, который является не ее собственным, а законом Другого, и тем фактом, что объект находится реально в полном распоряжении того самого Другого, с чьим законом она соотнесена, дает нам ключ к отношениям эдипова комплекса. Выделяя то, что придает ему решающий
характер, мы обнаруживаем, что это вовсе не отношения с отцом, а отношения с отцовским словом.
Вспомните маленького Ганса, чей случай мы рассматривали в прошлом году. Отец Ганса, существо понимающее и чуткое, окружает ребенка своим вниманием, является ему лучшим другом; как человек неглупый, он приводит сына к Фрейду, что в его время свидетельствует об уме просвещенном, — и несмотря на все это, он совершенно беспомощен, а все, что он говорит (я имею в виду, когда он говорит с матерью), это простое сотрясение воздуха. Это совершенно ясно — независимо от того, какие реальные отношения сложились внутри этой родительской пары.
Мать — обратите внимание — занимает по отношению к маленькому Гансу позицию двусмысленную. Именно от нее исходят запреты, именно она играет роль кастратора, которую обычно в реальном плане приписывают отцу, именно она говорит Гансу: "не притрагивайся к этому, это гадко!" Все это, однако, отнюдь не мешает ей, в плане практическом, допускать к себе сына чрезвычайно близко — она не просто позволяет ему выполнять функцию воображаемого объекта, она его к этому поощряет. Ребенок оказывает ей, по сути дела, неоценимую услугу — он без остатка воплощает в себе ее фаллос, прочно занимая, таким образом, подчиненную, зависимую позицию субъекта как иод — лежащего. Он подчинен ей — это и является единственным источником его тревоги и его фобии.
