Жак Лакан - Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).
Обзор книги Жак Лакан - Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).
Введение
I. Психология и метапсихология
Истина и знание.
Когито зубных врачей.
Я (je) — это не то же, что [моесобственное] Я (moi), субъект
— не то же, что индивид.
Кризис 1920 года.
Здравствуйте, мои дорогие друзья, вот мы и встретились вновь.
Определить природу Я (moi) — задача, которая уведет нас очень далеко. Что ж, издалека мы, пожалуй, и начнем, и уже оттуда вернемся в центр, что как раз и выведет нас к этой дали.
Нашей темой будет в этом году "Я в теории Фрейда и в технике психоанализа". Но понятие Я имеет смысл не только в границах этой теории и этой техники, но и за их пределами — в этом-то и состоит вся сложность проблемы.
Понятие Я вырабатывалось испокон веков — вырабатывалось как так называемыми философами, знакомством с которыми мы ничуть не боимся себя скомпрометировать, так и обыденным сознанием. Короче говоря, о Я существует некое представление, условно, чтобы предварительно сориентироваться, назовем его доаналитическим, — представление, которое стремится уподобить себе то принципиально новое, что утверждает относительно этой функции теория Фрейда.
Это стремление уподобить себе и подвести, пусть даже ценой извращения первоначального смысла, под собственные категории, могло бы удивить нас, не будь фрейдовское понятие Я настолько революционным, чтобы заслуженно именоваться "коперниковским переворотом" — выражение, смысл которого приоткрылся нам уже в том прошлогоднем курсе, что и ляжет теперь в основу наших нынешних встреч.
Почти все полученные результаты будут теперь использованы нами в рассмотрении следующей фазы теории Фрейда. Теория эта и здесь останется нашей нитью Ариадны, — не забудьте, что семинар наш посвящен именно работе над текстами.
1
Новые перспективы, которые открыл Фрейд, призваны были упразднить предшествующие представления. Но несмотря на это, вследствие тысячи незаметных сдвигов и искажений, в использовании технических терминов произошло нечто такое, в результате чего понятие собственногоЯ вновь явилось на свет в облике, не только не отвечающем требованиям архитектоники фрейдовской теории как единого целого, но и обнаруживающем тенденцию — как это, кстати, открыто и признавалось, — растворить это знание в общей психологии, то есть, в данном случае, в психологии до-аналитической. Поскольку же теория и практика друг от друга неотделимы, то и аналитическое взаимодействие, сама направленность аналитической практики оказались смещенными. То, что происходит сейчас в технике психоанализа, ясно это демонстрирует.
Дело это остается очень загадочным. Но оно не трогало бы нас так сильно, когда бы речь шла просто-напросто о конфликте между различными школами — ретроградами и прогрессистами, птолемейцами и коперниканцами. В данном случае, однако, происходит нечто куда более серьезное. Речь идет о том, что анализ, эта высвобождающая, демистифицирующая человеческие отношения операция, с одной стороны, и свойственная человеку, во всяком случае современному человеку, фундаментальная иллюзия "пережитого на опыте", с другой, вступили между собою в конкретное и весьма эффективое сообщничество.
Современный человек держится о себе представления отчасти наивного, отчасти же детально проработанного. Его убежденность в том, что он устроен таким-то и таким-то образом, сформирована в среде расплывчатых, общепринятых в его культуре понятий. Хотя он и способен вообразить, будто убеждение это является результатом естественной склонности, на самом деле оно активно внушается ему со всех сторон нашей
сегодняшней цивилизацией. Мой тезис заключается в том, что техника Фрейда в ее первоначальном виде эту иллюзию, получившую над человеческой субъективностью вполне конкретную власть, преодолевает. Вопрос, следовательно, можно поставить так: допустит ли психоанализ, чтобы его постепенно вынудили оставить то, что оказалось на мгновение приоткрыто, или, напротив, он вновь явит это еще рельефнее и в обновленном виде?
Поэтому-то мы и сочли полезным обратиться к определенным работам совершенно определенного стиля.
На мой взгляд, было бы неуместно распределять высказанные нами соображения по отдельным направлениям, в которых они развиваются. Так, к примеру, то, о чем рассказал нам в свой вчерашней лекции о функциях платоновского диалога, исходя из диалога Менон Александр Койре, вполне естественно укладывается в ход рассуждений, который предлагаем здесь мы. Вторничные лекции — справедливо именуемые внеочередными — как раз и служат тому, чтобы у каждого из вас кристаллизовались не имеющие пока ответов вопросы из областей, пограничных теме данного семинара.
Вчера вечером в нескольких словах своего краткого выступления я (в связи с преобразованием уравнений Менона)обратил особое ваше внимание на то, что можно назвать функцией истины в состоянии зарождения. Дело в том, что знание, с которым связана в своем зарождении истина, не может не обладать собственной инерцией — инерцией, в силу которой оно теряет нечто от того самого свойства, благодаря которому и начинает полагать себя как таковое; другими словами, оно выказывает явную склонность к игнорированию собственного своего смысла. Причем нигде деградация эта не выступает очевиднее, чем в психоанализе, и уже один этот факт свидетельствует о том, насколько важный выбор совершается в том месте, которое занимает психоанализ в определенного рода развитии человеческой субъективности.
Эта исключительная двусмысленность истины и знания заметна с самого начала — до самого начала нам, правда, никогда не добраться, но примем за начало (своего рода "начало координат") хотя бы Платона. Мы заметили эту двусмысленность
вчера в Меноне, но с таким же успехом могли бы мы разглядеть ее и в Протагоре, о котором вчера речь не шла.
Кто такой Сократ? Это человек, впервые придавший человеческой субъективности стиль, из которого вышло понятие знания, отвечающего требованиям определенного рода связности, — знания, предшествующего любому прогрессу науки в качестве дисциплины экспериментальной. Что именно означает автономия науки по отношению к экспериментальному регистру, нам установить еще предстоит. Так вот, едва положив начало тому новому бытию-в-мире, которое я называю здесь субъективностью, Сократ немедленно обнаруживает, что к самому драгоценному, арете, этому высшему совершенству, человеческому роду доступному, — вовсе не науке дано сообщить пути, способные туда привести. Уже здесь возникает своего рода расцентровка: с одной стороны, именно эта добродетель открывает знанию поле деятельности, с другой стороны, в отношении передачи, наследования, воспитания ее, добродетель эта оказывается ему запредельна. И вместо того, чтобы отмахнуться от этого, поспешив уверить себя, что в конце концов все образуется, что перед нами сократовская ирония, что рано или поздно наука справится с этой проблемой задним числом, гораздо лучше подумать над этим уже сейчас. Тем более что до сих пор история не принесла нам на сей счет ничего утешительного.
Что со времен Сократа успело произойти? Множество разных вещей — в частности, явилось на свет понятиеЯ.
Когда что-то появляется на свет, что-то такое, что мы вынуждены признать новым, когда возникает другой порядок вещей, перед нами тут же открывается новая перспектива в прошлом, и мы говорим себе: "Это никогда иначе и не могло быть, так испокон веков и было!" Разве не замечали мы в себе этой черты?
Возьмите, например, возникновение языка. Мы воображаем, будто был момент, когда на этой планете должны были начать говорить. Мы признаем, следовательно, что имело место некое возникновение. Но начиная с момента, когда возникшее, со структурой, ему присущей, нами усвоено, мы абсолютно неспособны, рассуждая о том, что ему предшествовало, обойтись без помощи символов, которые могли быть применимы всегда. Нам
всегда представляется, будто то, что возникло вновь, существует во времени неопределенно долго, простираясь за свои собственные границы. Мы не в силах мысленно упразднить этот новый порядок. Это можно утверждать обо всем что угодно, включая происхождение мира.
Точно так же не можем мы, когда думаем, обойтись без благоприобретенного нами в ходе истории регистра собственного Я, хотя и имеем порою дело со следами размышлений человека о себе самом в те эпохи, когда регистр этот как таковой активно не использовался.
