Поль Генри де Крюи - Борьба с безумием
После того как, отменив серпазил, перешли на риталин и депрессия стала проходить, но до того, как чистый риталин грозил довести ее до исступления, Джек прибавил небольшую дозу серпазила, чтобы удержать возбуждающее действие риталина в определенных границах. И наконец в апреле 1955 года качели поведения Гэдрум относительно уравновесились - на трех миллиграммах серпазила плюс пятнадцать миллиграммов риталина - то и другое по три раза в день.
«С этого дня - 16 апреля 1955 года - началось планомерное выздоровление», - лаконично отмечает карта. Создавалось впечатление, что она медленно просыпается. В начале лета она могла уже гулять за больничной стеной, наслаждаясь мягким северным бризом с большого канала Траверза. Она могла одна пойти в больничную лавку за мелкими покупками. В июле Гэдрум была переведена в полуоткрытую палату, где она самостоятельно питалась за общим обеденным столом.
- Теперь Гэдрум не нуждается ни в какой помощи. Единственное, о чем приходится ей напоминать, - это о надевании ботинок, - говорит приставленная к ней сестра-надзирательница. Это нарушение этикета надо ей простить. Ведь это был первый год ее жизни вне буйной палаты, где она провела более тридцати лет, и ботинки она тоже надевала в первый раз за тридцать лет. Выздоровление Гэдрум было настолько демонстративным, что Джек отменил ей серпазил-риталин.
- Пришлось, однако, их снова назначить в уменьшенных дозах, чтобы оборвать начинавшуюся нехорошую вспышку, - объяснил Джек.
Когда я познакомился с маленькой старой леди, она была настроена очень дружественно и, как выражается Джек, «социабельно». Говорила она мало, но в том, что она говорила, был ясный смысл. Джек объяснил мне, что Гэдрум любит, чтобы доктор крепко ее обнял, и выражает при этом свое удовольствие улыбкой и веселым подмигиванием.
- Гэдрум нельзя назвать умственно здоровой, - сказал Джек. - Но мы знаем, что она познала радость жизни впервые за много лет,.
Она вполне подготовлена для отправки домой, - и разве уж это одно не удивительно? - но у Гэдрум нет родного дома и, по-видимому, вообще нет родных. Последнее письмо от какой-то родственницы было получено в 1907 году. У Гэдрум нет никаких связей и знакомств - я хочу сказать, нет за пределами больницы Траверз-Сити.
Может быть, Гэдрум в своей маленькой, безвестной жизни послужит ответом на сомнения профессора Найта Олдрич, который после выступления Джека в Галесбурге сказал, что больничные психиатры вообще склонны к переоценке новых лекарственных средств. Может быть, изучив по больничной карте грустную сагу о Гэдрум, профессор изменит свое мнение о сверхэнтузиазме некоторых больничных врачей.
Хотя отчасти я и согласен с профессором Олдрич: Джек, несомненно, энтузиаст, пожалуй, даже сверхэнтузиаст. Но можно ли быть одновременно энтузиастом и холодным ученым? Впрочем, Джек Фергюсон и не считает себя ученым - он ведь всего-навсего сельский врач.
Глава 9
Затаенная гордость слышится в голосе Джека Фергюсона, когда он говорит о своих больных:
- Мы их лечим, любим и уверены, что поступаем правильно.
Как же воспринимают эти джековские разговоры его коллеги по больнице? Ведь сверхэнтузиазм при определенном освещении тоже может быть истолкован как высокомерие.
- Вы лечите их и по-своему любите, но лишь у себя в отделении, - сказал Я" Джеку. - Пытались ли вы привлечь к работе других врачей, чтобы они испробовали ваш метод на своих больных?
- Нет, не пытался.
- Разве не интересует, не волнует их то обстоятельство, что вы отправляете старых шизофреников домой?
- Похоже, что нет, - сказал Джек с безразличным видом, но взгляд его говорил о многом. - Единственная их реакция заключалась в том, что кто-то из них написал в крупную детройтскую газету о моем неблаговидном поведении и безграмотности в психиатрии, - Джек улыбнулся. - Тот доктор, член Мичиганского медицинского общества, который сказал вам о моей наркомании, узнал эту историю от одного из моих коллег.
Что было особенно примечательно в Джеке Фергюсоне, рассказавшем мне все это спокойным, бесстрастным тоном, - это полное отсутствие тех настроений, которые три года назад, в трудные для него времена, определялись как паранойя. Сейчас его абсолютно не трогало, что кто-то подкапывается под него, травит его или угрожает ему.
- Но разве растущее число пустующих коек в вашем отделении не бросает тень на работу других отделений?
- Можете не волноваться, в конце концов все они придут знакомиться с работой моего персонала.
Его беспечность могла довести до белого каления.
- Вы спросите у мисс Оркэт, правильно мы работаем или нет, - упрямствовал Джек, - вы только спросите ее.
Берта Е. Оркэт, старшая сестра больницы Траверз-Сити, занимает эту должность уже тридцать лет. Внешне она выглядит строгой и чинной новоангличанкой; она не курит; алкогольные напитки никогда не касались ее губ, улыбка ее особенно пленительна потому, что появляется так редко. Она видела, как разные методы лечения душевнобольных рождались и сходили на нет, и это отражалось на ее строгом, аскетическом лице, омраченном тридцатью годами разочарований.
- За один год, - говорит мисс Оркэт, - произошла разительная перемена в обслуживании беспокойных больных в отделении доктора Фергюсона.
Что поражает мисс Оркэт - которая вообще не легко поражается, - это видеть нечто более странное, чем действие новых лекарств на безнадежных больных. Ее изумляет то горячее воодушевление, которым заражены ее сестры-надзирательницы.
- Вы не можете себе представить, как радостно трепещет сердце, - говорит мисс Оркэт, которая не очень-то склонна к сердечному трепету, - когда безгласная, замкнутая в себе больная неожиданно говорит своей надзирательнице... «Сколько сейчас времени?», или «Мне хотелось бы надеть голубое платье», или «Пожалуйста, помогите мне пройти на кухню».
Мисс Оркэт смотрит на это, как на первые проблески утренней зари после многолетней черной ночи. Она говорит, что именно сестры-надзирательницы - а не доктор Фергюсон - первые слышат этот тихий шепот, доносящийся из мира кошмаров.
- Эти первые робкие слова, - говорит Берта Оркэт, - похожи на дверь, открывающуюся в сознание, через которую умелая сестра может вытащить больного к восприятию действительности.
Это явилось своего рода открытием, когда Джек понял, что должен дать своим 107 сестрам-надзирательницам обязанности, достоинство и ответственность докторов. Ведь не мог. же Джек Фергюсон быть и доктором, и клиническим исследователем одновременно, и в единственном числе обслуживать тысячу больных - беспокойных и слабоумных, бушующих и подавленных, агрессивных и тоскующих. Не существует никаких микроскопических, графических или химических проб для определения подъема пли затихания этих трагедий, для предсказания, в какую сторону идет психотический процесс у каждого из этой причудливой армии потерянных людей. Есть одна-единственная проба - наблюдать за их поведением.
Кто же может подмечать и улавливать все эти тонкие, непрерывно меняющиеся сдвиги в их поведении, наблюдать за ними зорким, ястребиным глазом днем и ночью? Только сестры-надзирательницы. Джек проявил в данном случае глубокое внутреннее чутье, размножив самого себя более чем в сто раз. Вместо одного доктора - 108 докторов, работающих, как один.
Характерно для Джека, что он считает себя ничуть не выше своих 107 сестер. Он говорит так, словно он тут вообще ни при чем и без него вполне можно обойтись.
- Если бы не эти леди, моя работа с новыми средствами свелась бы к нулю, - говорит Джек. - Вы понимаете, ведь это только полдела проверять действие новых лекарств, как многие теперь делают, - назначить, скажем, новое лечение половине больных, а остальных оставить для контроля. Контроль только тогда является настоящим контролем, если болезнь у леченых и нелеченых одна и та же.
Джек всячески старался втолковать мне, что у каждого из его тысячи пациентов различная болезнь. Поэтому каждого из них нужно наблюдать постоянно и близко. Вот почему он рассматривает своих сестер как врачей и абсолютно доверяет им.
- Дело ведь не только в новых лекарствах, - говорит Джек. - Они играют очень скромную роль. Они дают только толчок к умственному пробуждению. Но сами по себе они не могут излечить больного. Сестры должны войти в доверие к больным, должны подавить в них чувство страха.
- Страха чего?
- Страха попасть в новые условия. Годами им приказывали и помогали вставать, идти умываться, одеваться и есть. Образовался глубокий условный рефлекс. Они страшатся того момента, когда им придется самим делать эти простейшие вещи.
Я понял. Сестры-надзирательницы должны снять у них чувство страха. Джек объяснил мне, что это еще не все - сестры должны сделать гораздо больше. Разве я не помню, как Берта Оркэт рассказывала о больной, которая показала свое пробуждение просьбой надеть ей голубое платье? Прекрасно. Ей дают голубое платье. Но она тут же срывает с себя новое платье и рвет его в мелкие куски. Затем она начинает поедать его. Чего же испугалась эта несчастная женщина? Строгого окрика. Возвращения в запертую палату. И что же делает сестра? Она ласково успокаивает рыдающую женщину, старается объяснить ей, что та ни в чем не виновата, - это только ее болезнь... и приносит ей другое голубое платье.
![Поль Виллемс - Дворец пустоты [повесть и рассказы]](/uploads/posts/books/128369/128369.jpg)