Маршал Салинз - Экономика каменного века
И, наконец, что можно сказать о современном мире? Считается, что от одной трети до половины человечества каждую ночь ложатся спать голодными. В Древнем Каменном Веке эта категория должна была быть куда малочисленное. Наша эра — эра беспрецедентного голода. Теперь, во времена величайшего развития технической мощи, недоедание институализировано. Произведем инверсию еще одной весьма уязвимой формулы: голод как явление растет абсолютно и относительно по мере эволюции культуры.
Этот парадокс — суть моей концепции. Охотники и собиратели объективно и в силу обстоятельств имеют низкий стандарт жизни. Но взятые как объективные и как обеспеченные адекватными средствами производства, все человеческие нужды обычно могут быть ими легко удовлетворены. Эволюция экономики в таком случае знала два противоречивых движения: обогащение и в то же время обнищание; присвоение природных богатств и экспроприация человека. Прогрессивным, конечно, является технологический аспект. Он прославлялся многими путями: как рост количества услуг и вел щей, удовлетворяющих потребности; как увеличение количества энергии, освоенной и направленной на службу культуре; рост производительности труда; развитие раздеч ления труда; растущая независимость от воздействия природных условий. Последнее' если его рассматривать в определенном смысле, особенно полезно для понимания ран них стадий технологического прогресса. Земледелие не только подняло общество н?' простым распределением природных ресурсов пищи, оно позволило неолитическим о1 ществам сохранять высокий уровень организации социальной жизни там, где приро, ная организация вообще не обеспечивала условий для человеческого существовани В некоторые сезоны можно было запасти достаточно еды, чтобы содержать людей в п риоды, когда ничего не произрастало; последующая стабильность социальной жизн имела решающей опорой рост материального производства. Затем культура шла от трумфа к триумфу, в прогрессирующем темпе нарушая даже действие элементарных биологических законов, пока не доказала, что может поддерживать человеческую жизнь н космическом пространстве — где нет ни гравитации, ни кислорода.
А тем временем люди умирали от голода на рыночных площадях Азии. Это была эволюция социальных структур, так же как и эволюция технологий; эволюция эта походила на мифическую дорогу, идя по которой, путник с каждым новым шагом удаляется от мест своего назначения на целых два. Развивающиеся структуры были одновременно и политическими, и экономическими: структурами силы и структурами нищеты. Сначала они опаивались в пределах отдельных обществ, а теперь — все больше интегрируют разные общества. Нет сомнений в том, что эти структуры были функциональными, необходимыми оронизациями технического развития, но внутри обществ они при распределении благ, помогая обогащению одних, дискриминировали других и дифференцировали людей по образу жизни. Наиболее примитивные из народов мира почти не имеют имущества, но они не бедны. Бедность не есть малое количество предметов потребления, не является она и отражением простого соотношения между целями и средствами; она, прежде всего, выражает отношения между людьми. Бедность — это социальный статус. И как таковая она является изобретением цивилизации. Она выросла вместе с цивилизацией, одновременно с несправедливым разделением на классы и, что особенно важно, налогообложением, из-за которого крестьяне- земледельцы могут оказаться более беззащитными перед лицом стихийных бедствий, чем аляскинские эскимосы на зимней стоянке.
Весь предшествующий анализ свободно позволяет нам рассматривать современных охотников и собирателей в исторической перспективе как представителей магистральной эволюционной линии. И не следует считать эту свободу легко добытой. Дают ли маргинальные охотники, такие как бушмены Калахари, более репрезентативный материал для ргконструкции палеолитической ситуации, чем индейцы Калифорнии или северо-западного побережья Северной Америки? Похоже, что нет. Похоже также, что бушмены Калахари не являются репрезентативными даже как маргинальные охотники. Подавляющее большинство уцелевших до наших дней охотников и собирателей ведут жизнь до странное ги неорганизованную и чрезвычайно ленивую в сравнении с немногими другими. Эти немногие другие отличаются очень сильно. Вот, например, мурнгин*: «Первое впечатление, которое получает человек со стороны в нормально функционирующей группе жите-лгй Восточного Арнемленда, — это впечатление налаженной деятельности...
И на него должно произвести впечатление то обстоятельство, что за исключением очень маленьких детей... здесь никто не бывает без работы» (Thomson, 1949a, pp. 33-34). При этом нет никаких указаний на то, что проблемы жизнеобеспечения для других людей более трудны, чем для других охотников (ср. Thomson, 1949Ь). «Предприятия» их деятельности сосредоточены в других сферах: «в сфере сложной и изнурительной церемониальной жизни», главным образом, в циклах сложного церемониального обмена, который придает особый
престиж занятиям ремеслом и торговлей[30](Thomson,1949а, pp. 26, 28, 34 и след., 87, passim). У большинства остальных охотников нет таких забот. Их существование сравнительно бесцветно и состоит, главным образом, в том, чтобы с удовольствием есть и потом переваривать пищу на досуге. Их культурная ориентация не дионисовская или аполлоновская, но, как выразился Джулиан Стюарт[31] о шо-шонах, «желудочная». Но можно назвать ее и дионисовской, если вспомнить, что Дионис отождествлялся с Бахусом: «Еда для этих дикарей — все равно что выпивка для пьяниц в Европе. Те вечно жаждущие души были бы рады окончить свои дни на дне бочки с мальвазией,[32] а дикари — на дне горшка, наполненного мясом. Те там только и говорят, что о выпивке, а эти здесь — только о еде» (LeJeune, 1897, р. 249).,
Создается впечатление, что надстроечные структуры у таких обществ повреждены и осталась только базисная «основная порода», и, поскольку само по себе производство легко дается, постольку у людей полно времени, чтобы разлечься и поговорить о том, о сем. Я вынужден выдвинуть предположение, что этнография охотников и собирателей — это, главным образом, собрание сообщений о неполноценных культурах. Хрупкие обрядовые циклы и системы обмена могли без следа исчезнуть на ранних стадиях колонизации, когда попали под удар и были совершенно нарушены именно сферы межгруппового взаимодействия, где преимущественно и функционируют обряд и обмен. Если это так, то «общество первоначального изобилия» должно быть снова переосмыслено с точки зрения его первоначальности, а эволюционные схемы должны быть пересмотрены еще раз. И все же важнейшую информацию по истории всегда можно извлечь из материалов по существующим охотникам: «экономическая проблема» легко разрешима с помощью палеолитической техники. Позднее она перестала быть таковой, особенно когда человечество достигло вершин своих материальных завоеваний и воздвигло храм Недостижимому: бесконечным потребностям.
ДОМАШНИЙ СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА:
СТРУКТУРА НЕДОПРОИЗВОДСТВА
Эта глава построена на рассмотрении данных, находящихся, на первый взгляд, в противоречии с представлением об исконном изобилии. Я беру на себя тяжелый труд защитить тезис: примитивные экономики являются
недопроизводящими. Основа их организации — как земледельческих, так и доземледельческих — такова, что они, как представляется, не реализуют полностью свои собственные хозяйственные возможности. Рабочая сила недоиспользуется, технологические средства не задействованы полностью, природные ресурсы остаются недоос-военными.
Здесь дело не просто в том, что объем производимого продукта низок;
сложность проблемы заключается в том, что уровень производства низок относительно существующих возможностей. Понимаемое таким образом «недопроизводство» не обязательно не согласуется с исконным «изобилием». Все человеческие потребности могут легко удовлетворяться и тогда, когда уровень организации экономики ниже возможного. На деле, первое является условием второго: если где-то превалируют скромные понятия об
«удовлетворении», то там нет нужды полностью использовать рабочую силу и ресурсы.
Как бы там ни было, указания на недопроизводство поступают из многих областей примитивного мира, и задача настоящего раздела — попытаться как-то осмыслить эти свидетельства. Но прежде, чем приступить к таким попыткам, следует отметить, что открытие означенной выше тенденции — вернее, нескольких взаимосвязанных тенденций — примитивной экономической деятельности представляется чрезвычайно важным. Я выдвигаю предположение, что недопроизводство заложено в самой природе рассматриваемых экономических систем, т. е. систем, организуемых домашними группами и строящихся на принципах отношений родства.
