Голый неандерталец. Происхождение, обычаи, ритуалы, интеллект древних родственников человека - Слимак Людовик

Главные аргументы казались убедительными. Редкость находок в теплом периоде, таким образом, становилась доказательством падения численности населения при изменении биотопов, в которых неандертальцы больше не могли использовать традиционные охотничьи стратегии. Микроскопический анализ зубов как раз показывал, что в детстве эти неандертальцы переживали регулярные эпизоды голода. И тела были обработаны способом, вполне схожим с тем, которым обрабатывают добычу. После разделки и дробления костей животные и человеческие останки были брошены вперемешку. Так значит этот каннибализм совсем не был ритуальным. Ни эндо-, ни экзо-. Люди боролись за свое выживание в полностью меняющейся среде и были вынуждены питаться трупами соратников ради продолжения рода. В этот раз последствия потепления климата были роковыми, выживание популяций зависело от столь безнадежных действий. Не ходите, дети, в лес, там бродят голодные каннибалы…

Я не мог довольствоваться этой гипотезой и в 2020 году напечатал комментарий в том же научном журнале, разобрав один за другим элементы интерпретации этого объекта, на котором я фактически прожил несколько лет. Мой ответ – «Cannibals in the forest?» – давал другое, можно сказать, противоположное освещение вопроса и постулировал трудность утверждать что‑либо с такими археологическими фактами. Для начала я указал на то, что в Европе более 80 памятников, которые можно отнести к этому теплому периоду, вместо пяти изолированных по всему континенту. Разница может показаться колоссальной, но не удивляйтесь. Она сама по себе оспорима. Почему? Потому, что такие древние объекты очень тяжело датировать, и уж тем более точно.

Возможно, в будущем мой список из 80 поселений будет удлинен или укорочен. Эти колебания естественны в ходе эволюции знаний в науке. Тем не менее вряд ли наше развитие уничтожит большую часть этих археологических ансамблей. Их количество в любом случае намного больше, чем названо в работе 2019 года. Я также подчеркнул в своем комментарии, что критический анализ хронологии поселений должен был распространиться и на оценку возраста самого каннибальского эпизода в ардешской пещере. Возраст 15-го слоя в Мула-Герси на самом деле тоже очень спорный. На этом уровне было сделано всего несколько физико‑химических замеров, и эти исследования дают, если присмотреться, очень противоречивые результаты, так как датировки разнятся в пределах 20 000 или 30 000 лет. Если мы делаем измерения с погрешностью плюс‑минус 10 000 лет, то о каком точном определении периода может идти речь? Где‑то между 90 000 и 120 000 лет назад… И на какую из высших или средних оценок стоит ориентироваться? В любом случае практически ни один из анализов не указывал прямо на фазу теплого оптимума, которую обычно располагают между 123 000 и 116 000 лет назад. Ученые отталкивались, по‑видимому, от климатических показателей, выводимых посредством анализа фауны мелких позвоночных: змей, амфибий, грызунов и так далее, пытаясь выявить смесь фауны, приспособленной к жаркому климату, и откровенно холодоустойчивой фауны. По их мнению, эта совокупность животных может относиться к самому началу теплого оптимума, к эпохе, когда еще были распространены несколько видов животных, характерных для предыдущего ледникового периода. Эта аргументация, к сожалению, была неприемлема, так как «теплые» и «холодные» элементы фауны присутствовали во всей шестиметровой толще, на всех археологических уровнях укрытия, а значит, выживали рядом на протяжении примерно 80 000 лет… Объект возвышается над долиной реки Роны, представляющей главный миграционный коридор, соединяющий Средиземноморье и равнины Севера.

Соотношение теплолюбивых и холодолюбивых видов в составе фауны этой области регулярно и быстро колебалось: некоторые теплолюбивые виды могли подниматься вдоль этой естественной миграционной дороги на север, а более приспособленные к холодному континентальному климату – регулярно спускаться к югу, также пользуясь этой широкой магистралью. Сосуществование теплолюбивых и холодостойких видов – плохой хронологический показатель, он не позволяет привязать людоедскую деятельность к началу обширного изменения климата. Присутствие теплолюбивой и приледниковой фауны в одном археологическом грунте представляется одной из характеристик этого ронского биотопа, уже запечатлевшего континентальную атмосферу, но еще находящегося под средиземноморским влиянием. От столь хрупкого аргумента пришлось отказаться, так как он еще сильнее расшатывал наши убеждения насчет действительного возраста каннибалов. Сколько же на самом деле лет этим культурным слоям? 120 тысяч лет, 100 или 80? Вопрос определения возраста раскопок доисторического палеолита предельно важен и требует крайней осторожности, тем более что периоды настолько древние, что не поддаются радиоуглеродному анализу. Теоретически этим методом можно датировать кости возрастом в 55 000 лет, но на самом деле немногие лаборатории способны обработать пробы старше 40 000. Для того чтобы подтвердить точный возраст отложений в сто двадцать тысячелетий, необходимо произвести множество хронометрических замеров различными методами, часто гораздо менее точными, чем радиоуглеродный анализ.

Большое количество датирований разными методами помогает выстроить статистические модели, благодаря которым можно точнее оценить возраст того или иного слоя. Очень мало местонахождений отвечают таким строгим требованиям, что объясняет субъективное желание авторов ограничить количество европейских объектов, хронологически совместимых с этим эпизодом теплого оптимума. Не исключено, что на самом деле в масштабе континента таких памятников относительно много, но, чтобы их таковыми признать, надо разработать большие научные программы, задействовать лучших специалистов из разных стран. А пока лесные народы систематически «убегают» от нас. Несколько больших археологических находок позволяют нам говорить о достоверности неандертальских обществ и понять, как эти люди приспособились к изменению климата.

Теплый оптимум продлился 10–15 тысячелетий. С температурами приблизительно на три градуса выше сегодняшних он представляет собой самый теплый климатический эпизод на Земле за последние 400 000 лет. Мы говорим о глобальной температуре, температуре океана. Местами же, например в наших широтах, эти климатические условия могли отличаться от современных гораздо значительнее; посезонно температуры могли превышать современные на 10–15 градусов. На средних широтах неандертальские популяции, вероятно, постепенно приспосабливались к распространению огромных первозданных лесов.

Однако если каннибализм был прямым следствием климатических изменений, что тогда следует думать о популяциях, которые не смогли приспособиться к лесным пространствам, покрывавшим Европу на протяжении более десяти тысячелетий? Разве на наших широтах эти же леса не были хранилищами биоразнообразия, намного превышающего то, которое было доступно в предыдущие ледниковые периоды? Неужели эти популяции не заметили новые животные ресурсы или не смогли изменить старые охотничьи традиции?

Ведь хищники, которые обнаружены в этот период времени, – львы, гиены, леопарды, волки, медведи и росомахи – однозначно указывают на изобилие добычи. Эти хищники нуждаются в большом количестве животного белка.

Надо пересматривать весь сценарий. Каков бы ни был возраст местонахождения, жили ли наши людоеды в начале или в конце теплого периода, если эти межледниковые леса были такими богатыми, если эта среда была одной из самых насыщенных потенциальной добычей, которые когда‑либо знала Европа, то как можно предполагать, что неандертальцы, заселившие почти все биотопы Евразии, смогли обеспечить выживание этой конкретной группы только путем поедания плоти своих мертвых?

Любому обществу в случае катастрофы для выживания группы может потребоваться поедать своих мертвых. Однако научный труд, который я обсуждаю, вовсе не ограничивал это событие стечением страшных исключительных обстоятельств 100 000 лет назад в ардешской пещерке. Аргументация авторов строилась на глобальном крахе человеческих популяций по всей Евразии, крахе, проистекающем из неспособности неандертальцев подстроиться под богатую лесную среду.