Павел Гуревич - Куда идешь, человек?
Мы называем человека мерой всех вещей. Именно в нем ключ к разрешению многих социальных, жизненных, эстетических проблем. Но сколько же сложилось в нашем сознании предрассудков в истолковании человека. Он — единственный и неподсудный властелин природы. Он — воплощение духовности, существо без плоти и многомерной психики. Он — средоточие всех земных добродетелей. Говоря философски, он мыслит, а не существует.
«Неужели нельзя сделать так, чтобы лица наших современников были возвышенными?» — спрашивает Варлам из знаменитого фильма Т. Абуладзе «Покаяние». В мире показного благополучия можно, конечно, превратить человека в раскрашенный муляж. Но в ком же тогда исток потребительства, преступности, воинствующего цинизма, охранительной, застойной психологии? Ведь эти явления, как ни толкуй, персонифицированы. Да, жестокость, человеконенавистничество, нравственное разложение не анонимны…
Загадочен человек, непредсказуем. Часто ли мы думаем об этом? Затевая грандиозные преобразования, немыслимые сдвиги во всех сферах жизни, компетентно и обстоятельно говорим о новой машине, о сложной технологии, об эффективном управлении, о возрастающем потоке информации. А человека воспринимаем как некую абстрактную и всегда равную себе величину. Потом сокрушаемся: кажется, и планы составили продуманные, и механизмы установили, где надо, и новую технику освоили. Но чего-то все-таки не учли.
Как же преодолеть упрощенное, одномерное представление о человеке? Зачем, например, человеку зрелище? Или еще конкретнее — откуда у него удивительная потребность в искусстве? Вопросы вроде бы далекие, отвлеченные… А они мучили еще Платона, одного из родоначальников философии человека. Мы же, стоящие на пороге нового тысячелетия, ничего конкретного античному философу сообщить не можем.
Он недоумевал: зачем человек идет в театр, чтобы насладиться зрелищем героического деяния? Не логичнее ли самому совершить подвиг? Так нет же… Не имея никаких реальных поступков, отправляется — это, по определению Платона, «двуногое без перьев» — непосредственна к подмосткам и там упивается геройством, которое автор приписал выдуманному персонажу. Не странность ли? Не в театр ходи, а на городскую площадь, где страждущие и обездоленные…
Между прочим, разумному и хорошо продуманному доводу Платона так никто и не внял. Это все равно что в наши дни предостерегать: «Не ходите, девки, замуж». Все равно не послушаются. Сколько театров этих в античном мире понастроили! Драматурги скольких героев понавыдумывали — Эдип, Медея, Электра, Антигона! Тут со своей судьбой не все понятно, поди вникай в чужой жребий…
Еще в эпоху позднего Возрождения был один такой драматург. Писал комедии, трагедии. Да, по слухам, сам в них даже играл. В театре «Глобус». Сколько всяких страстей напридумал! Выведет на сцену актеров и начинает по ходу действия приканчивать. Глядишь, в финале кое-кто из уцелевших произнесет некую сентенцию вроде: «Нет повести печальнее на свете…» или: «Где место происшествия? Какого? Печали небывалой? Это здесь…».
Да ведь вымысел все это! Ах, этот обманщик Шекспир. Чего только не наплел. Эта злодейка возлюбленная не оставила, видите ли, пылкому любовнику ни капельки яда… А мы-то поверили. Глаза наши увлажнились…
И этот выдумщик еще… Лопе де Вега. Все люди спят, а он ночами пьесы пишет. Свои бессонные видения воплощает. А рано утром идет к зданию театра и под дверь рукопись просовывает… Придется режиссеру читать, а там, глядишь, и поставят… Наплачемся, нахохочемся… Слушайте, а зачем все это? Стоит ли вообще ходить в театр? Может быть, больше правды в словах одного персонажа из рассказов И. Бабеля: «Если хотите что-нибудь наблюдать из жизни, то зайдите к нам во двор, есть с чего посмеяться…».
Растущая и трудно насыщаемая потребность человека в искусстве, в вымысле… Театры, книги, кино. Потом радио. Когда А. В. Луначарский осмысливал его роль в культуре, он сразу заговорил о загадках человеческой психики. Сколько новых впечатлений! Способен ли человек выдержать весь этот груз уплотняющихся галлюцинаторных видений? Чем больше средств художественного освоения жизни, тем острее тяга людей к вымыслу…
А. С. Макаренко полагал, что нельзя школьнику смотреть больше, чем один фильм в неделю, — психика не справится… А мы сегодня живем в потоке художественных образов, потребность в иллюзорной жизни оказывается все более обостренной. Не правда ли, удивительное антропологическое свойство? Не помогает ли это качество Адамова потомка приблизиться к разгадке его тайны? Ведь никакое живое существо на Земле не ощущает такого странного влечения…
Но может быть, это человеческая потребность не единственная в числе уникальных свойств человека? Многие философы, в том числе Артур Шопенгауэр, Карл Ясперс, Эрих Фромм, пытались осмыслить природу человеческих потребностей. С чего начнем? Потребность в выживании, половой жизни, самосохранении… Что и говорить, важное дело, Но инстинкт самосохранения заметен у каждого животного. Нужда в пище, сексуальность — по мнению Шопенгауэра, все это естественные склонности. Потребности эти не специфически человеческие и не главные вовсе…
Тогда обратимся к Эриху Фромму, который, специально изучая эту проблему, оставил нам некую инвентаризацию человеческих потребностей… По мнению американского философа, на протяжении длительной истории человечества разум, воля, эмоции людей никак не могли получить адекватного самовыявления. Любое общество не содействовало реализации глубинных потребностей, а, напротив, стесняло их или направляло в ложное русло. В результате естественные, здоровые влечения человека приобретали извращенную форму.
В качестве первой Фромм называет потребность в общении, в межиндивидуальных узах. Конечно же, человек — социальное существо. Но ведь и волки живут стаей, а пчелы роем… Но там и связи животные, инстинктуальные… А тут иное… Изолированный, искусственно выброшенный из общества человек десоциализируется, утрачивает культурные стандарты. Индийские девочки, воспитанные медведицей в джунглях, хотя и были найдены, так и не смогли очеловечиться… Не нашел себя в человеческом обществе и Джума Джумаев, о котором мы рассказали в начале нашей беседы.
Американский философ полагал, что идеальной формой, в которой названная потребность получает полное раскрытие, является любовь, В любви человек обнаруживает могучий душевный потенциал, растворяя себя в другом и тем самым выявляя-собственную сущность. Фромм спрашивает: действительно ли любовь — искусство? Он отвечает на этот вопрос положительно. Для большинства проблема любви — это прежде всего как быть любимым, а не как любить самому, то есть не проблема способности любить.
Фромм подчеркивает: принято думать, что любить просто, а найти достойный объект для любви или для того, чтобы быть любимым, — вот что трудно. По его мнению, корни такой установки — в развитии современного общества. Он отмечает, что в XX столетии произошли резкие ценностные сдвиги в отношении к этому чувству. Ведь в викторианской традиции (так называется период английской культуры в годы царствования королевы Виктории — 1837–1901), как и во многих патриархальных культурах, любовь не была непосредственно личным переживанием, которое могло привести затем к браку.
По мнению Фромма, любовь, которая в целом выступает как универсальное чувство, далеко не всегда обнаруживает себя в идеальном облике. Она может быть деформирована, искажена, подчинена специфическим ценностным и жизненным ориентациям. Например, любовь, относящаяся только к отдельному человеку, в сочетании с ненавистью или безразличием к другим уже самим этим доказывает, что она не любовь, а садистски-мазохистская привязанность. Что же это такое? Садист — это человек, который получает наслаждение от страданий своей жертвы. А мазохист, напротив, огромное удовольствие извлекает из того, что его мучают…
Фрейд считал, что садизм и мазохизм возникают на почве извращения полового инстинкта. Фромм с ним не согласен. Он, напротив, полагает, что эти свойства отражают личностные качества — душевные переживания. Если кто-то, допустим, садист, то он таков не только в любви. Это его сущность во всем, в том, числе и в межличностных отношениях за пределами интимной жизни. Он готов мучить человека, если он его начальник… Садист стремится возвыситься и командовать, навязывая свою власть и волю!..
Вторая потребность, описанная Фроммом, — это потребность в творчестве как глубинной интенции человека. В отличие от пассивного приспособления, присущего животному, люди стремятся преобразовать мир. А это невозможно без тяготения к запредельному, без поиска идеального. Без этой внутренней изготовки к возвышенному, к романтическому порыву личность не может подняться над повседневной прозой жизни. По мнению Фромма, эта потребность продиктована наличием творческих сил в каждом индивиде, среди которых особое место занимает воображение, эмоциональность. В акте творчества человек соединяет себя с миром, разрывает рамки пассивности своего существования, входит в царство свободы.
