Павел Гуревич - Куда идешь, человек?
Вот почему многие ученые, указывая на способность человека изменять самого себя, приходят к выводу, что никакой однажды преднайденной природы человека нег. Эту точку зрения поддерживают многие антропологи. Они утверждают, что человеческая натура восприимчива к бесконечным пересотворениям, ее внутреннее устойчивое ядро может быть расколото, разрушено, а изначальная природа преобразована в соответствии с той или иной программой.
Подобная позиция характерна для тех мыслителей, которые отстаивают мысль об абсолютном приоритете культуры, общественных форм жизни над природными предпосылками человеческого бытия. В частности, среди структуралистов[16] бытует убеждение, что человек есть слепок формирующих его культурных условий. Отсюда вывод: хочешь проникнуть в тайну человека, изучай те или иные структуры культуры, ибо индивид отражает их изменчивые формы.
В XX в. исторический подход был подкреплен исследованиями в области культурной антропологии. Когда ученые обратились к изучению так называемых примитивных сообществ, выявилось разительное несоответствие между обычаями, традициями, ценностями различных культур. Оказалось, что даже способность мыслить, которая казалась универсальной, существенно зависит от специфики культуры. О какой же единой человеческой природе можно вести речь!
Представление о том, что человеческую природу можно радикально изменить, складывалось и в религиозном сознании. Уже в христианстве появилось воззрение, что в результате нравственных усилий можно создать «нового человека». Облагораживание человека предполагает изживание устойчивых задатков Адамова потомка, присущей ему животности, разрушительных наклонностей.
Мысль о том, что существует некая единая человеческая природа, казалась сомнительной и еще по одной причине. Когда рождались те или иные социальные доктрины, то их творцы доказывали разумность своих проектов, ссылаясь на человеческую природу. Но эта ссылка оправдывала самые неожиданные программы. Например, Платон, Аристотель и большинство мыслителей вплоть до Великой французской революции, ссылаясь на человеческую природу, оправдывали рабство. Нацисты и расисты, обосновывая собственные установления, естественно, полагали, что прекрасно осведомлены о человеческой натуре. Казарменный социализм, вербуя своих сторонников и разворачивая дальние социальные перспективы, ссылался на то, что такова уже человеческая природа.
Естественно, если различные идеологические течения имеют в виду неадекватно понятую человеческую природу, можно предположить, что таковая в качестве некоей тотальности вообще отсутствует. Это воззрение укреплялось также потому, что многие ученые выдвигали идею такой личности, которая создает себя, меняет себя. Столь разные философы, как, например, С. Кьеркегор или У. Джеймс, А. Бергсон или де Шарден полагали, что человек — творец собственной истории.
В древности думали, что жизнь на Земле простирается от акта творения и до. конца света. Следовательно, человек — это существо, помещенное в этот мир, чтобы в любое мгновение своей жизни обрести либо спасение, либо проклятие. Но постепенно идея времени, переменчивости стала проникать в философию и психологию. Отсюда укрепилось воззрение, будто мы такие, какими сделали себя в процессе жизни. Если же человек историчен и преходящ во времени, если он конструирует себя, изменяясь и модифицируясь во времени, стало быть, никакой устоявшейся человеческой природы нет и быть не может.
Разумеется, было бы ошибкой полагать, что человек с момента своего появления совершенно не изменился. По сути дела, такую позицию можно назвать неэволюционистской и неисторической. Между нашими предками и цивилизованным человеком последних четырех-шести тысячелетий — огромное различие. Да и общая антропологическая характеристика человека как хомо сапиенс на протяжении длительного процесса становления сына природы, охватывающего почти 2,5 млн. лет, не остается неизменной.
Тем не менее можно все-таки утверждать, что природа человека как нечто конкретное, несомненно, существует. Из этой предпосылки исходит, в частности, вся динамическая психология. Антропология свидетельствует: вид человека остается неизменным вот уже несколько сотен тысяч лет, со времен кроманьонцев. Другими словами, биологическая эволюция человечества завершена. Этот вывод не опровергается современной наукой. Психология, в частности, не располагает данными о том, что от поколения к поколению улучшается или ухудшается память, мышление, угасают старые или появляются новые формы эмоциональной жизни; обостряется или притупляется действие анализаторов.
Несомненно, человеку разных эпох присущи какие-то общие задатки и свойства, которые выражают его особенности как живого существа. Раскрыть эти признаки — значит выразить человеческую природу. Перечисляя те или иные качества, философы приходят к выводу, что среди них есть определяющие, принципиально значимые. Например, как уже отмечалось, разумность присуща только человеку. Он овладел также искусством общественного труда, освоил сложные формы коллективной социальной жизни, создал мир культуры.
Вот, например, одно из определений человека — политическое животное. Оно принадлежит Аристотелю. Разумеется, нет оснований оспаривать такой признак. Но он мало что говорит о природе человека, кроме, пожалуй, того, что и так ясно: человек скорее стадное, нежели одиноко живущее животное. Означает ли это вместе с тем, что человек, скажем, разумен? Нет, ни в коей мере. Моделью человеческого рода является диктатура, а не демократия. Человек не способен построить свое обще-I житие по законам разумности.
Или еще одно определение — человек созидающий. Но оно также носит слишком общий характер. Важны существенные уточнения, чтобы правильно осмыслить такой признак. Только ли человек производит? Нет, пчелы делают соты для хранения меда. Конечно, сфера, где творит человек, достаточно широка: он создал орудия труда, освоил энергию, производит такие устройства, которые заменяют саму мысль (кибернетика, информатизация). Однако можно ли считать способность человека к созиданию уникальным свойством?
Итак, ни совершенство биологической природы, ни разум, ни способность трудиться сами по себе не определяют особенность человека. Что еще? Скажем, дар общения… Перелистаем сочинения тех философов, которые видят в человеке уникально коммуникативное существо. Не тут ли разгадка? «Человеческий мир в первую очередь характеризуется, собственно, тем, что здесь между существом и существом происходит что-то такое, равное чему нельзя отыскать в природе»[17]. Это свидетельство крупнейшего философа нашего века Мартина Бубера.
Нельзя ли, скажем, выстроить такую последовательность мысли: человеку от природы свойственна общительность. Он так и тянется к себе подобным, чтобы совместными усилиями разгадать какую-нибудь тайну или учинить творчество… Из этой поразительной coy частности и возникла культура. Ведь ни одно животное не создало «второй природы», то есть феномена культуры.
Но, вообще говоря, в природе немало примеров редкой общительности особей. Вот, — допустим, муравьи или те же пчелы… Мы, впрочем, только догадываемся о тайнах общения у дельфинов. Вспомним лебедей, выражающих друг другу взаимную привязанность… Не мешает ли нам человеческое высокомерие понять, что и в животном царстве между существом и существом происходит «что-то такое»…
К тому же мысль о том, что животные тоже способны создавать «вторую природу», неоднократно рождалась в истории человеческой мысли. Хотя паук и творит по меркам своего вида, но сотканная им паутина вовсе не является фрагментом природного пейзажа. Она становится своеобразным дополнением к нему. Пчела строит восковые ячейки в качестве своеобразного архитектора…
Мы считаем нашу культуру выражением уникальности человека. Но может быть, это мираж? Вполне логично предположить, что наши города — это те же муравейники… Потребность в общении, безусловно, редкий дар. Но какова мера уникальности человека именно в этом свойстве?
И вот еще довод. Все эти единичные, неповторимые свойства человека — откуда они? В самом деле дар общения или разум — отчего им наделен человек? Ведь для философской антропологии здесь извечная проблема. Только в труде вырабатывается сознание, но чтобы освоить труд, нужны проблески высокой понятливости. Только в совместной жизни возможно общение, но какая же коллективность без потребности жить сообща? Что из чего тут возникло, утверждая себя в качестве первичности?
Мы называем человека мерой всех вещей. Именно в нем ключ к разрешению многих социальных, жизненных, эстетических проблем. Но сколько же сложилось в нашем сознании предрассудков в истолковании человека. Он — единственный и неподсудный властелин природы. Он — воплощение духовности, существо без плоти и многомерной психики. Он — средоточие всех земных добродетелей. Говоря философски, он мыслит, а не существует.
