Генри Киссинджер - Нужна ли Америке внешняя политика?
В то же самое время не так уж много приходится на Африку американских интересов в сфере безопасности. С окончанием холодной войны ни одна враждебная внешняя страна не в состоянии доминировать в Африке и ни одна африканская страна не имеет военно-экономического потенциала для этого. Стандартный аргумент времен холодной войны – о том, что ресурсы Африки не должны попасть в руки противников, – неприменим в обозримом будущем. А при отсутствии стратегического противника, угрожающего континенту, или недружественной африканской страны, стремящейся к гегемонии, отсутствует и стратегическая мотивация для новой африканской политики. Более того, американские инвестиции намного ниже инвестиций из других континентов, а торговая зависимость на минимальном уровне.
Одновременно с этим отсутствие традиционных геополитических интересов определяет странную для нашего века возможность. Если термин «мировое сообщество» имеет какой-то смысл, он должен как-то проявиться в Африке. История накладывает обязательство на Америку, требуя от нее сыграть важную роль в организации и поддержании таких многосторонних усилий.
Самая насущная задача должна заключаться в облегчении страданий Африки и победе над эпидемиями. Необходимо в долгосрочном плане ослабить политические конфликты в Африке, помочь реформировать политическую систему и на этой основе ввести Африку в глобализованный мир. Такого рода действия требуют лучшего понимания африканских условий.
Ситуация в Африке
Мне показалось полезным в этой книге обрисовать в общих чертах эволюцию различных континентов, проводя аналогию с эпохами европейской истории. Такие рамки, однако, неприменимы к Африке к югу от Сахары, поскольку этот континент просто уникален. У него богатая, многообразная и трагическая история, однако современные государства фактически не обращаются к своим корням. Их современные границы и национальный состав, за возможным исключением Южной Африки, имеют в своей основе одну особенность: насильственное воздействие колониального правления. Ни на одном другом континенте национальные границы не появлялись и не зависели так прямо и фактически от того, как имперские державы разграничивали сферы своего контроля.
Безусловно, постколониальные страны в Азии также вышли из колониальных границ; Индия никогда не управлялась как единое образование в ее нынешнем виде, и главный исторический опыт объединения Индонезии формировался по большей части на основе голландского правления. Однако в Азии колониализм имел тенденцию укреплять: Индия, Индонезия и Малайзия – все они крупнее, чем те княжества, что существовали до колониализма. И, напротив, постколониальные страны в Африке имели тенденцию к дроблению на меньшие части.
В Африке границы не только определялись демаркацией между сферами влияния европейских держав, как в Азии, они также отражали административное подразделение внутри каждой колониальной зоны. В Восточной и Западной Африке Великобритания и Франция управляли колониями с большой береговой линией. Отсюда оказалось целесообразным разделить эти колонии на множество административно-хозяйственных единиц, каждая со своим выходом к морю, которые позже стали независимыми государствами. С другой стороны, в Центральной Африке маленькая Бельгия правила регионом почти такого же размера, как и британские и французские владения, но без каких-то значимых береговых линий. Обладая только очень коротким выходом к морю в устье реки Конго, эта большущая территория управлялась Бельгией как единое образование, которое позже преобразовалось в одно государство с взрывоопасной этнической смесью.
Важнее всего то, что административные границы в каждой колонии были проведены без учета этнических или племенных особенностей. Действительно, евпропейским державам зачастую было весьма выгодно разделять этнические и племенные группы для того, чтобы затруднить появление объединенной оппозиции колониальному правлению.
Африканские государства к югу от Сахары, за исключением Южной Африки, сталкиваются с внутренними проблемами, которые во всей совокупности не имеют себе равных где-либо еще. В большинстве стран мира общество или нация предшествовали государству; в большинстве африканских стран государство предшествовало образованию нации и вырабатывало национальное самосознание из множества племен, этнических групп и, во многих случаях, из разных религий.
Западные демократические принципы политической организации неминуемо получили лишь очень слабое воплощение в Африке. Однако это предполагает, что большинство может колебаться и меньшинство на данный момент имеет перспективу стать большинством с течением времени. Однако когда разграничения проходят по племенным, этническим и религиозным линиям, это правило не срабатывает. Группа, которой было предопределено занимать постоянный статус меньшинства, не станет считать такое политическое урегулирование справедливым. И это тем более верно, когда меньшинство управляет большинством, как это было в случае с Руандой и несколькими другими африканскими государствами.
Ни парламентская система Европы, ни федеративная система Соединенных Штатов не может функционировать эффективно при таких обстоятельствах. Поскольку, если африканская федеративная система базировалась бы на этническом, племенном или религиозном самосознании, это создало бы постоянную угрозу раскола и отделения. А если федеративное образование отражает этнический, племенной или религиозный состав страны, оно просто повторит в каждом регионе конфликты всей страны. При таких обстоятельствах политический процесс сводится к поиску доминирования, а не к периодической смене власти, что происходит – если вообще происходит – благодаря скорее переворотам и этническим конфликтам, чем в соответствии с конституционными процессами.
Парламентское правительство не в состоянии преодолеть эту проблему. Концепция лояльной оппозиции – основа современной парламентской демократии – трудно-применима, когда оппозиция рассматривается как угроза национальному сплочению и, как правило, приравнивается к измене.
По этим причинам африканские страны имеют большую предрасположенность к гражданским войнам. И если племенные и национальные привязанности пересекают национальные границы, как это происходит в чрезвычайно большом количестве случаев, гражданские войны превращаются в международные. В такой ситуации то, что начиналось как гражданская война в Заире, – поддержанная западными державами во имя демократии, – привело к развалу почти всей центральной власти. Сейчас, переименованная в Конго, эта страна превратилась в арену соперничества других африканских стран – Анголы, Зимбабве, Руанды и Уганды. Зимбабве воюет ради наживы, а для Анголы, Руанды и – в какой-то степени – для Уганды это борьба за свою собственную внутреннюю стабильность, потому что вовлеченные в нее этнические группы проживают по разные стороны национальных границ.
Межнациональные войны ведутся повсюду на земле с чрезвычайной жестокостью. В Африке они граничат с геноцидом, как в Руанде, Сьерра-Леоне и Судане. Гражданская война в Анголе длилась 30 лет, в Судане – почти столько же. Для втянутых в них сторон вопрос заключается не в разногласиях относительно правительственных программ, а в этническом, племенном и религиозном выживании или как минимум в том, чтобы избежать положения постоянной дискриминации или тюремного преследования.
Конституции, которые по определению подтверждают главенство закона над правительственным распоряжением, имеют мало значения там, где понятие независимого судопроизводства не только отсутствует, но и просто немыслимо. Там, где нет установленной концепции законности, грубое утверждение личной власти становится само по себе формой законности. Именно поэтому ряд африканских государств, которым когда-то рукоплескали за их прогрессивные институты, – к примеру, Кения, – пошли вспять, к грубой форме деспотической личной власти.
Страной, которая существенным образом отличается от всех, является Южная Африка, несмотря на то, что ее история более трагична, чем истории других стран, а может, именно в силу этого. Когда голландские поселенцы прибыли на южную оконечность Африки в XVII веке, они принесли сурово-аскетичный фундаменталистский кальвинизм, который отвергал все последующие интеллектуальные течения в Европе. Буры, или африканеры, как они стали называть себя сами, выработали четкое самосознание, уникальное в истории европейского колониализма. Они оставались равнодушными к рационализму Просвещения и демократическому устройству Великой французской революции.
Их ощущение отличия от других было таким глубоким, что, когда Великобритания захватила Капскую провинцию во время Наполеоновских войн, буры собрали свои вещички и отправились почти за полторы тысячи километров на север не как отдельные поселенцы, а как весь народ – с правительственными учреждениями, церквями и школами. На своей новой родине буры впервые столкнулись с большим числом черного населения, к которому они отнеслись со снисходительным чувством религиозного и расового превосходства.
