Фердинанд Опль - Фридрих Барбаросса
II. Структурные взаимосвязи
Описывать жизнь и деяния первого штауфеновского императора в их хронологической последовательности — одно из традиционных требований любой биографии, и предполагаемых ею, и к ней предъявляемых. Это описание, определившее построение предыдущих глав, знакомит нас с эволюцией власти Барбароссы на протяжении всех тридцати восьми лет правления, с ее апогеями и кризисами, успехами и провалами. Что недоступно такому описанию или доступно ему лишь в ограниченном масштабе, так это углубленное понимание основополагающих структурных элементов и связей, с которыми сталкивался правитель, среди которых он жил и на которые реагировал. Поэтому создание современной биографии Штауфена непременно предполагает ее аналитическое расширение в ряде аспектов — дабы предложить по возможности лучшее, более комплексное понимание личности Фридриха I и его эпохи. При этом в последующие главы совершенно осознанно включены реминисценции и возвращения к уже сказанному. Благодаря им разные уровни и отдельные компоненты всего повествования должны прийти в тесную взаимосвязь и в итоге сложиться в единую картину.
Начнем с обзора положения итальянской и бургундской областей державы: все-таки раннештауфеновская эпоха ясно отмечена особенно тесной связью между всеми частями Империи. Затем сконцентрируемся на трех больших социальных группировках, с которыми взаимодействовала императорская политика: духовенстве; князьях, знати и министериалитете; и, наконец, на городской общности во всех ее столь многообразных социальных составляющих. Наконец, условно говоря, «внешнеполитической обстановке» эпохи Барбароссы будет посвящена глава о положении Империи в христианском мире.
1. Две негерманские части империи — Италия и Бургундия
Политические условия и обстоятельства господства, в которых оказывался в Империи государь эпохи высокого Средневековья с момента своего избрания, определялись внутриимперской триадой королевств: германского, итальянского и бургундского. Если германская область вверялась монарху более или менее изначально, как его собственная родина, вотчина, то оба негерманских региона державы были источниками совершенно специфических, отнюдь не просто решаемых проблем его правления, которым следует уделить особенно пристальное внимание также и в рамках историко-биографического труда.
Королевство Италия (Regnum Italie) после завоевания государства лангобардов Карлом Великим являло собой непременную составную часть средневековой Империи, причем интенсивность взаимных связей между севером и югом, начиная преимущественно с позднекаролингской эпохи, подвергалась большим колебаниям. Только при Оттоне Великом соответствующие контакты были заново укреплены. Распространение власти и политического влияния на территорию Апеннинского полуострова не заходило, впрочем, дальше Средней Италии. Южная Италия, напротив, оставалась за пределами имперской общности, если не принимать во внимание отдельные военные операции. Картина Италии, рисовавшаяся немецким князьям, а вероятно, и Фридриху, молодому королю-Штауфену, в начале пятидесятых годов XII столетия, передана нам Оттоном Фрейзингенским, который описывает эту страну непосредственно перед изложением событий похода Барбароссы, предпринятого в 1154–1155 годах ради имперской коронации.
Позволим себе процитировать некоторые фрагменты из этого раздела «Gesta Friderici»[440]:
«Покрытая наивысочайшими и необычайно скалистыми горными цепями — протянутыми вдоль нее в обоих направлениях Пиренеями (подразумеваются Альпы] или Апеннинами — так сказать, средоточие этих гор, или лучше сказать этой горной местности, воистину как сад наслаждений, простирается она от Тирренского моря до края вод Адриатики ‹…›. Страна орошается рекой По ‹…› и другими реками и благодаря плодородной почве и мягкому климату доставляет зерно, вино и масло, притом в таком количестве, что порождает прямо-таки леса плодоносных деревьев, прежде всего каштанов, смокв и олив».
Далее Оттон описывает важнейшие области Италии в направлении с севера на юг, а затем подробно останавливается на ее историческом развитии со времен раннего Средневековья:
«Между тем лангобарды отказались от своей грубой варварской дикости, и, возможно, потому, что сочетались браком с местными и рожали сыновей, которые благодаря материнской крови и самобытности страны и климата восприняли кое-что от римского благонравия и остроты мысли, они сберегли изящество латыни и утонченный образ жизни. Также и в управлении городами, и в сохранении формы государственного правления для них по сию пору служит образцом мудрость древних римлян. Наконец, они столь сильно любят свободу, что во избежание злоупотреблений властью скорее подчинятся своеволию консулов, чем государей. Поскольку у них, как известно, имеются три сословия, а именно капитаны, вальвассоры и горожане, то, дабы не допустить высокомерия, эти консулы избираются не из одного, но из всех сословий, и благодаря этому они не соблазняются властолюбием, сменяясь почти ежегодно. Так и выходит, что страна почти полностью разделена между городами-государствами, и каждое из них понуждает епископов разделить с ним свою судьбу, и едва ли найдется впредь хоть один знатный или могущественный человек столь честолюбивый, что не склонился бы, несмотря на это, перед властью своего города[441]. На основании этой угрожающей власти они имеют обыкновение называть свои территории „комитатами“. Ко всему прочему, дабы не лишиться средств для подавления своих соседей, они не считают ниже своего достоинства допускать к рыцарскому поясу и к высшим званиям молодых людей из низших сословий и даже ремесленников, промышляющих каким-нибудь презренным механическим занятием, которых прочие народы от занятий более почетных и свободных изгоняют, словно чуму. Из чего вышло так, что города остального мира они превосходят по богатству и могуществу. Способствовал тому не только ‹…› их деятельный характер, но и отсутствие властителей, привыкших оставаться за Альпами. Но часть варварского осадка, забыв благородные античные манеры, они сохранили в том, что хотя и похваляются, будто живут по законам, законам они не подчиняются. ‹…› Отсюда часто проистекает, что, хотя на основании законов с гражданами надлежит обращаться в соответствии с законным порядком, а врага усмирять оружием, они встречают враждебностью того, кого обязаны принимать как их собственного милостивого князя, который часто лишь требует принадлежащего ему по праву. ‹…› Среди всех городов этого народа первое место занимает теперь Милан. ‹…› Этот город слывет ‹…› значительнейшим среди прочих не только из-за своей величины и большого числа деятельных мужей, но и из-за того, что он подчинил себе два соседних города, лежащих в той же местности, — Комо и Лоди».
Напоследок фрейзингенский епископ останавливается еще и на проблеме имперских прав в Италии — предмете, который в начале первого итальянского похода, несомненно, был поставлен новым правителем в центр общего интереса[442].
«С вверения Римской империи франкам и по сию пору существует обычай, что короли, если они приняли решение отправиться в Италию, посылают нескольких опытных людей из своего окружения, которые проезжают по большим и малым городам и должны взыскивать там то, что причитается королевскому фиску, называемое жителями фодрум[443]. По этой причине весьма многие города, поселения и замки, которые по прибытии государя пытались препятствовать его судебным решениям, уклоняться от этого сбора или возражать против его выплаты, будучи срыты с землей, являют потомкам свидетельство своей дерзости. Другое право должно выводиться из старого обычая, а именно то, что как только король вступает в Италию, все должностные лица и магистраты обязаны приостанавливать свое действие, и все дела решаются его приказом по предписаниям законов и по приговору опытных судей. И такую местные судьи должны признать за ним юрисдикцию, чтобы взять на себя обязательство из всего, что порождает страна необходимого для жизни, на королевские нужды отводить столько, сколько требуется войску, за исключением разве что волов и посевного зерна, предназначенных для возделывания земли».
Правда, если сопоставить этот выразительный и одновременно достаточно богатый красками образ Regnum Italie, вместе с тем уже позволяющий распознать определенные предубеждения и предрассудки по поводу господствующих там порядков, с нашими общепринятыми представлениями о положении дел в этой стране, то он должен быть существенно дополнен и во многом скорректирован[444]. Прежде всего, если мы не будем выходить за рамки политико-географической[445] характеристики Италии фрейзингенским епископом, обращает на себя внимание то, что он в особой манере изображает преимущественно североитальянское пространство. Средняя Италия в значительной степени оставляется без внимания, а изображение Южной Италии, лежащей вне пределов Империи, отсутствует вовсе. В районе Средней Италии под воздействием ряда факторов сложилась властная структура, которая в царствование Фридриха Барбароссы все более оказывалась в поле зрения имперского управления. Папство создало там собственный центр власти — Патримоний Святого Петра (Patrimonium beati Petri), основываясь на Пипиновом даре и более поздних его подтверждениях, но также в существенной степени опираясь и на крупную фальсификацию так называемого «Constitutum Constantini», мнимую передачу владетельных прав на Рим и Среднюю Италию католической церкви, возводимую к Константину Великому. При Фридрихе I эта область являлась постоянной целью военно-политических мероприятий Империи, многократно выступала как территориальный пункт кристаллизации конфликтов между Imperium и sacerdotium. Папские притязания, исходя из этого, традиционно устремлялись и на область Адриатического побережья между Анконой и Равенной, где образовывалась широкая зона разногласий с имперской властью. Кульминацию конфликта можно отнести к десятилетию после схизмы 1159 года. Однако напряженность сохранялась и после заключения мира в Венеции (1177 год), поскольку Барбаросса в этом году вновь энергично заставил считаться с имперским правом, утвердив герцогские обязанности в герцогстве Сполето[446].
