Валерий Мильдон - Санскрит во льдах, или возвращение из Офира
Приведенное суждение верно для исторических процессов Запада: в одну пору чаяния проецируются во время, в другую — в пространство (место). Для России это не так: во время русские чаяния не проецируются, время ощущается стихией, на которую нельзя надеяться и которую можно преодолеть внезапно, вдруг — тогда‑то обретешь место, где будет вечно хорошо. Далее. Греза о месте, в отличие от утверждения К. Манхейма, носит хилиастический, а не утопический характер: место, где нет ни зимы, ни лета, — время кончилось. Вернее сказать: греза о месте была в России хилиастической утопией, поскольку время не учитывалось, уповали на «вдруг», и то справедливое для истории и психологии западноевропейского общества разделение, какое сделал К. Манхейм, не годится для истории и психологии русского общества.
«Для абсолютного переживания хилиаста настоящее становится брешью, через которую то, что было чисто внутренним чувством, прорывается наружу и внезапно, одним ударом преобразует внешний мир»[57].
Внезапно (вне времени) преобразует внешний мир (место). Не значит ли эта формула, что в переживаниях хилиаста нет времени?
«Его, собственно говоря, интересует не столько само тысячелетнее царство, сколько то, чтобы оно было здесь и теперь, возникло бы из земной жизни как внезапный переход в инобытие». «Для хилиастического учения ценность революции как таковой состоит не в том, что она является неизбежным средством для достижения радикально поставленной цели; оно рассматривает революцию как единственный принцип непосредственного присутствия, как давно грезившийся прорыв в мир»[58].
Сказано словно о большевистском перевороте — прорыв в мир, вне и без времени, как подобает такому прорыву. Вот откуда и «хилиастические» понятия в речи Ленина 1920 г.: они, повторяю, ближе Пугачеву, а не Марксу. Эта близость позволяет мне думать, что утверждение К. Манхейма (бывают периоды «времени», бывают — «пространства»), справедливое для Запада, не годится (или — пока не годится) для России, потому что хилиазм — крестьянская идеология, а Россия была и остается крестьянской страной — по идеологии, психологии, формам власти, отношению к другим народам, к тому, что происходит у себя и в мире. Почему она такова — другой вопрос, не исключено, одна из причин в географии (климат, рельеф) — то‑то в утопиях часто собираются менять климат, как будто чувствуя: пока он таков, дело не двинется.
Для исторически меняющегося Запада мысль Манхейма справедлива; в России действует лишь принцип места, которого хотят достичь сразу, вне и без времени. Именно такая структура национального сознания обеспечила большевикам победу, ибо они (как видно из цитированной речи Ленина) сами были людьми такого сознания. И образ Платонова (ни зимы, ни лета) есть лишь разновидность русского хилиазма.
Хилиастические настроения свойственны не только русским. Наблюдения К. Манхейма построены на средневековом западном хилиазме. Однако Запад переработал эти настроения, в России они живучи до сих пор. Один из немецких исследователей установил сходство некоторых структур «Чевенгура» со структурами сознания западноевропейских милленаристов (латинское название хилиазма). Причины совпадения автор видит (оговаривая гипотетичность ответа) в том, что Платонов мог познакомиться с этой идеологией по книжным источникам, а затем использовать полученные сведения в романе — прием распространенный[59].
При всей предположительности наблюдения, его можно отнести и к «Потомкам солнца», хотя полагал бы вероятнее другую гипотезу: тысячелетнее царство, прекращение времени — идея крестьянская, аграрная. Земледелец с его устойчивыми взглядами на циклическое устройство времени (времена года) убежден самою природой в незыблемости хронологического порядка, от которого можно избавиться одним средством — уничтожением времени. Отсюда и психология хилиастов: бунт, революция, тотальное разрушение. Идеи последовательного (эволюционного, линейного) развития неведомы, непонятны крестьянину. С этой точки зрения «Апокалипсис» — крестьянская книга, порожденная циклическим, аграрным духом.
Западные исследователи давно проговорили все это. «Коммунистическое видение капитализма предлагает нам секуляризованную версию той очень старой веры, которая хотела бы, чтобы заря миллениума наступила сейчас же вслед за эпохой отчаяния и неслыханной тирании<…>Примечательно, что Ленин, считая себя самым чистым из марксистов, по своей манере думать и по своему политическому поведению принадлежит миру еще более примитивному, чем Маркс»[60]. Миру аграрному, добавлю от себя, породившему на Западе средневековые коммунистические движения. Этот мир эволюционировал на Западе и превратился в индустриальное общество, в России же так и остался аграрным, несмотря на бесспорные индустриальные достижения. Не в них дело, не ими определяются структура нашей жизни, психология, нравы: они и по сей день в массе своей аграрны — об этом свидетельствует устойчивость коммунистической идеи.
Об «аграрности» творчества раннего Платонова уже шла речь. Признав это, не трудно признать близость русского писателя западноевропейскому милленаризму (хилиазму) — крестьянское поведение, мышление сохраняются надолго, по крайней мере, до тех пор, пока существует прямая зависимость от природных циклов.
Мне кажется, такой взгляд объясняет, почему после октябрьского переворота большевикам удалось увлечь за собой население России: в сущности, было обещано исполнить неисполнимое — уничтожить время. То, что возглашали, писали, делали большевики в эти первые годы, походило на посулы пугачевского манифеста, поскольку стояло на одном общем фундаменте, на котором стоит всякая аграрная психология/идеология: из циклического времени, каким воображается время всемирное, можно выйти лишь внезапно, рывком (бунт, революция, переворот — как ни назови), тогда‑то и будет обеспечено чаемое царство — на веки вечные. Как Ленин в 1920 г. обещал своим молодым слушателям, что все они безусловно застанут коммунистическое общество, так спустя 41 год, в 1961 г., в новой программе компартии это обещание было воспроизведено дословно: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».
Допускаю, здесь не было обмана, политической публицистики, риторики (будь так, было б лучше и решалось просто: обманули ради власти). Это было убеждение, это была вера, и я (тогда мне было 22 года) с энтузиазмом читал эти слова. Идеи живут в таком же циклическом режиме, как хозяйство, психология: Пугачев — Ленин -1961 г. — нынешняя активность коммунистов. Избавление от многих теперешних бед видят в том, чтобы вернуться в структуру циклического времени (к старым порядкам: СССР, государственное регулирование, компартия, советы). Россия действительно переживает сейчас драматическую пору: удастся ли ей вырваться из циклического времени или нет? Причем вырваться не хилиастически, вдруг (бунт, революция, пожар), не апокалиптически, а постепенно, преодолев зависимость от цикла, — любой другой путь сохраняет власть «циклическую», т. е. природную.
Иными словами, вопрос поставлен так: или мы, наконец, разорвем прежнюю связь с природой или сохраним, но тогда и все от нее производное.
В октябре 1917 г. стоял едва ли не тот же вопрос, известен и ответ на него: нет, не разорвали связь с природой, сохранили полную зависимость от циклического времени — потому доныне в ходу идеи, действия, обещания, следствием которых (и одновременно причиной) является психология «вдруг», психология «взрыва», «бунта», «революции», «насилия», «разрушения» — психология утопическая, ибо идеология, оформляющая эту психологию в понятия, конструирует недостижимый идеал утопии, как бы ее ни определять: тысячелетнее царство, Китеж — град, коммунизм и пр.
В одной из статей 1923 г. Платонов написал: «…Коммунизм создается только неимоверным нажимом на природу, коренной реконструкцией ее» («Гидрофикация и электрификация», с. 451).
Все то же насилие, «мы не можем ждать», нынешнее поколение должно жить при коммунизме — знакомые слова, знакомая психология хилиаста, намеренного выскочить из времени, иначе он навечно втянут в циклический и невыносимый порядок.
Как «Чевенгур» близок средневековому западному миллераризму/ хилиазму, так цитированное замечание Платонова перекликается со словами Ленина: «Коммунизм это есть Советская власть плюс электрификация всей страны». Платонов, разумеется, не цитировал — сходство объяснимо тем, что оба думали в одних понятиях, принадлежали одному психическому миру, а потому в представлениях о коммунизме технология преобладала над антропологией: важнее казалось решить, как сделать, чем обсуждать вопрос: а что произойдет с человеком? Это и понятно: человек для коммунизма как разновидности хилиастической идеологии — серьезная помеха, как всякое «я» всегда мешает любому «мы».
