Джордж Сорос - Первая волна мирового финансового кризиса
Рассмотрим классическую теорию экономики. Используемый ею принцип равновесия имитирует постулаты ньютоновой физики. Однако на финансовых рынках, где большую роль играют ожидания, утверждение о том, что рынки стремятся к равновесию, не соответствует действительности. Теория рациональных ожиданий приняла огромное количество допущений, в результате чего возник искусственный мир, стремящийся к равновесию. Однако в этом мире реальность подгоняется под рамки теории, а не наоборот. В таком случае как раз и вступает в действие постулат радикальной подверженности ошибкам.
Исследователи социальных процессов не всегда могли следовать правилам и стандартам научного метода, однако зачастую придавали своим теориям наукообразную форму, чтобы они получили признание. К примеру, Зигмунд Фрейд и Карл Маркс — каждый в своей сфере — полагали, что их теории объясняли ход событий, потому что расценивали свои теории как научные. (В то время считалось, что научные законы должны быть детерминистическими.) Поппер смог успешно разоблачить такую точку зрения, в особенности применительно к Марксу. Он показал, что эти теории не могут быть протестированы по предложенной им схеме, а значит, не являются научными.
Однако дальше Поппер не пошел. Он не смог признать, что изучение социальных процессов сталкивается с препятствием, совершенно не присущим естественным наукам, — рефлексивностью и человеческим принципом неопределенности. Наличие такого препятствия, даже при удачном имитировании метода естественной науки, не дает адекватного представления о реальности. Равновесие и рациональные ожидания слишком далеки от реальности. Обе эти концепции служат примером того, как подход, позволяющий получить корректные результаты, эксплуатируется чересчур широко и применяется в неприменимых для него сферах.
Представьте себе, что мои возражения против концепций общего равновесия и рациональных ожиданий получили признание, и обе эти концепции отвергаются. В этом случае они больше не смогут служить примерами радикальной подверженности ошибкам. Это показывает основной недостаток моего постулата: он верен не всегда. В отличие от Поппера я зашел слишком далеко. Мы не всегда должны ошибаться. Иногда мы в состоянии исправить свое неверное понимание.
Что же тогда происходит с моим постулатом? Он превращается в плодотворную ошибку. Он не может быть правильным, иначе он становится парадоксом лжеца. Если бы он считался научной теорией, то, согласно схеме Поппера, теория считалась бы ложной, так как для ее опровержения достаточно единственного факта несоответствия ей. Однако постулат радикальной подверженности ошибкам не является научной теорией. Это — рабочая гипотеза, а в таком качестве постулат работает прекрасно и позволяет определить поначалу саморазвивающиеся, а затем самоуничтожающиеся последовательности: ведь в соответствии с ним работающие идеи будут рано или поздно перенесены в сферы, где не станут действовать столь же эффективно.
За годы моей работы в инвестиционной сфере я неоднократно ошибочно прогнозировал подъем или спад на рынках чаще, чем эти процессы происходили на самом деле. Многие из моих гипотез отвергались методом проб и ошибок. Постулат радикальной подверженности ошибкам уделяет особое внимание расхождению между реальностью и ее восприятием участниками событий. Постулат позволяет обратить внимание на неправильные представления как катализаторы исторических процессов. Благодаря ему можно поновому интерпретировать историю, в частности ее текущий этап. Я рассматриваю войну против террора как неверное представление или некорректную метафору, которая приводит к негативным последствиям как для США, так и для всего мира. А нынешний финансовый кризис может рассматриваться как следствие неверной интерпретации механизмов работы финансовых рынков.
В своих размышлениях я основываюсь на постулате радикальной подверженности ошибкам и идее плодотворных ошибок. Кто-то подумает, что мои концепции имеют негативный оттенок, но это не так: ведь радикальная подверженность ошибкам позволяет бесконечно улучшать несовершенное. Согласно моему определению, открытое общество несовершенно и открыто для улучшений. Оно сохраняет надежду и креативность, несмотря на то что постоянно находится под угрозой и история полна разочаровывающих примеров. Мой взгляд на мир остается оптимистичным, поскольку моя концепция позволяла время от времени улучшать реальность.
Глава 4
Рефлексивность на финансовых рынках
До сих пор в моем повествовании я погружался в область абстрактных утверждений. Согласно моему предположению, между мышлением и реальностью существует двусторонняя связь, которая, одновременно работая в обоих направлениях, вносит элемент неуверенности в мышление участника ситуации и элемент неопределенности в ход событий. Назвав такую двустороннюю связь рефлексивностью, я выдвинул гипотезу, что именно рефлексивность способна отличить уникальные изменения исторического объема от ежедневного «шума». Теперь мне хотелось бы предложить вам несколько практических свидетельств того, что рефлексивные события существуют и являются важными с исторической точки зрения.
Я начну не с политической истории, а обращусь к финансовым рынкам. Финансовые рынки служат идеальной лабораторией, потому что основной объем значений цен и других данных, описывающих эти рынки, остается общедоступным и позволяет делать количественную оценку. Разумеется, рефлексивных процессов много и в политической истории, и других формах истории, но их сложнее определять и анализировать. Основное преимущество финансовых рынков как лаборатории состоит в том, что моя теория рефлексивности прямо противоречит широко распространенной теории, согласно которой финансовые рынки движутся к равновесию. Если теория равновесия верна, то рефлексивность не может существовать в природе. И наоборот, если верна теория рефлексивности, то неверна теория равновесия. Поведение финансовых рынков должно рассматриваться как достаточно непредсказуемый исторический процесс, а не процесс, определяемый раз и навсегда установленными законами. И если это будет справедливо для финансовых рынков, то такой ход рассуждений может применяться и для анализа других исторических процессов, где рефлексивность не столь заметна.
Впервые я заговорил о своей теории финансовых рынков в книге «Алхимия финансов», однако концепция рефлексивности не получила серьезного внимания. Но времена меняются. Экономисты начинают понимать, что их основная парадигма не столь безупречна, вместе с тем развить другую они пока не успели. Пузырь ипотечных кредитов в сегменте субстандартных займов, лопнувший в августе 2007 года и вызвавший широкомасштабное финансовое потрясение, требует своего объяснения. Я верю, что рефлексивность как явление в скором времени получит более широкое признание, ведь моя теория позволяет глубже понимать причины произошедшего. Разворачивающиеся на финансовых рынках рефлексивные процессы представляют собой важный элемент реальности, противостоящий в настоящее время процессам развития глобальной экономики. Велика опасность, что это противостояние не будет оценено правильным образом. Это еще один пример того, как важно поставить когнитивную функцию (то есть познание) перед манипулятивной, чтобы избежать негативных последствий. Ниже я расскажу об общих положениях своей теории и во второй части книги применю их к анализу нынешней ситуации.
Теория равновесияЭкономическая теория склонна к имитации естественных наук. Она нацелена на создание вечно действующих обобщений, способных как оценивать, так и предсказывать экономические события. В частности, модель совершенной конкуренции была выстроена по канонам физики Ньютона и определяла некое равновесие между спросом и предложением, к которому стремятся рыночные цены. Теория базировалась на аксиомах, подобно евклидовой геометрии: в основе лежат постулаты, из них путем логических рассуждений или математических вычислений выводятся заключения. Постулаты описывают идеальные условия, однако заключения должны иметь смысл для реального мира. Теория предполагает, что при наличии особых условий неограниченное желание удовлетворять собственные потребности приведет к оптимальному распределению ресурсов. Точка равновесия достигается, когда каждая фирма производит товар на уровне, при котором ее предельные издержки соответствуют рыночным ценам, а каждый покупатель приобретает товар при условии, что предельная полезность покупки соответствует рыночным ценам. С точки зрения математических расчетов равновесие приводит к максимизации полезности для всех участников. Именно такая аргументация позволила обеспечить теоретическую поддержку политики laissez-faire, характерной для XIX века. Кроме того, она послужила фундаментом для веры в «магию рынка», широко распространенной в годы президентства Рональда Рейгана.
