Джордж Сорос - Первая волна мирового финансового кризиса
Определив различие между объективными и субъективными аспектами, мы должны определить различие между рефлексивными процессами и рефлексивными утверждениями. Рефлексивные утверждения относятся к области прямых межличностных связей, а эти связи будут, скорее всего, более рефлексивными, чем ход событий или положение дел.
Рассмотрим утверждение, связанное с чем-то объективным, например: «Идет дождь». Это утверждение либо верное, либо неверное, вместе с тем оно не является рефлексивным. Напротив, утверждение «Ты мой враг» может быть правдой или ложью — в зависимости от вашей реакции, но это утверждение рефлексивное. Рефлексивные утверждения напоминают утверждения, соотнесенные с самими собой, однако в них неопределенность проявляется не в значении, а в том, какое влияние они оказывают. Наиболее известным примером самосоотнесения служит парадокс лжеца, сформулированный Эпименидом: «Критяне всегда лгут». Если это утверждение истинно, то критский философ не лгал, а следовательно, его утверждение ложно. Это утверждение амбивалентно, само по себе оно никак не связано с тем эффектом, которое оказывает. В то время как истинная ценность утверждения «Ты мой враг» зависит от вашей реакции на него.
В случае рефлексивных процессов неопределенность предполагает недостаточную связь между объективными и субъективными аспектами ситуации. Ситуация может быть рефлексивной, даже если действие когнитивных и манипулятивных функций происходит последовательно, а не одновременно. Процесс развивается во времени, однако все равно считается рефлексивным, потому что к моменту его окончания ни мышление участников, ни состояние дел не сохраняется таким, каким было в начале процесса. Возникающие изменения связаны с неправильным видением или ошибочными предположениями участников, а также элементом неопределенности, присущим самому ходу событий. Это делает ситуацию непредсказуемой с точки зрения законов науки.
Рефлексивность лучше всего демонстрировать и изучать на примере финансовых рынков: предполагается, что они управляются именно научными законами. Наука в других областях продвинулась не так далеко. Даже на финансовых рынках рефлексивные процессы возникают лишь время от времени. Представляется, что в целом рынки следуют определенным статистическим правилам, но время от времени эти правила нарушаются. Таким образом, мы можем разделить ситуации «шума», то есть ежедневных достаточно предсказуемых событий, и непредсказуемые рефлексивные ситуации. Последние гораздо более важные — они меняют ход истории. Это предположение заставило меня утверждать, что значимые для истории процессы отличаются от повседневной жизни мерой присущей им рефлексивности. Но это утверждение ложно. Существует огромное количество исторически значимых событий, не являющихся рефлексивными, например землетрясения. А значит, различие между «шумом» и рефлексивностью превращается в некую тавтологию: рефлексивные события по определению не оставляют прежними ни объективные, ни субъективные аспекты реальности.
В наши дни прогресс когнитивной науки и языкознания несколько дополнил концепцию рефлексивности. Рефлексивность проводит разделение лишь между двумя функциями: когнитивной и манипулятивной. Эта классификация представляется достаточно грубой, особенно если сравнить ее с недавними исследованиями в области мыслительной деятельности и языка, учитывающими огромное количество нюансов и деталей. Тем не менее концепция рефлексивности попрежнему важна. Как и раньше, она указывает на искажения, которые допускают философы и ученые, изучающие окружающий мир. Они в основном сосредоточены на когнитивной функции, и до тех пор, пока манипулятивная функция не вмешивается в процесс познания, они предпочитают ее игнорировать или сознательно исключать при исследовании. Лучшим примером этому служит теория экономики. Теория совершенной конкуренции была выстроена на предположении о совершенном знании. Когда это утверждение показало свою несостоятельность, экономисты стали использовать более изощренные аргументы для защиты своей идеи фикс от надоедливой рефлексивности. Вследствие этого предположение о совершенном знании превратилось в теорию рациональных ожиданий — выдуманный мир, не имеющий никакого отношения к реальности. Подробнее об этом мы поговорим в следующей главе.
Принцип неопределенности в человеческой жизниОтличительным свойством рефлексивности является то, что она вносит элемент неуверенности в мышление участников и элемент неопределенности в саму ситуацию, в рамках которой они действуют. Рефлексивность чем-то напоминает принцип неопределенности в квантовой физике, установленный Вернером Гейзенбергом, с одной существенной разницей: квантовая физика имеет дело с явлением, внутри которого нет мыслящих участников. Открытие Гейзенбергом принципа неопределенности ни на йоту не изменило поведения квантовых частиц или волн, а признание рефлексивности способно изменить поведение человека. Таким образом, неопределенность, связанная с рефлексивностью, влияет не только на участников, но и на ученых в области социальных наук, пытающихся установить универсальные законы, описывающие поведение человека. Этот дополнительный элемент неопределенности можно назвать человеческим принципом неопределенности, и его наличие усложняет задачу, стоящую перед общественными науками.
Ошибка ПросвещенияБольшинство проблем при изучении рефлексивности возникало от того, что я был вынужден использовать лексикон, не признававший факта существования рефлексивности.
Я пытался показать взаимосвязь между мышлением участников и ситуацией, в которой они находятся, однако западная традиция пыталась, напротив, разделить мышление и реальность. Эти попытки порождали дихотомии — например, противопоставление тела и духа, идей Платона и наблюдаемых явлений, материального и идеального, утверждений и фактов. К той же категории относится предлагаемое мной разделение между субъективными и объективными аспектами реальности.
Происхождение такой дихотомии вполне объяснимо: цель когнитивной функции состоит в создании знания. Знание требует наличия утверждений, соответствующих фактам. Для того чтобы установить между ними соответствие, утверждения и факты должны рассматриваться как независимые категории. Тем самым поиск знания приводит к разделению мышления и реальности. Этот дуализм имеет корни в древнегреческой философии, а в эпоху Просвещения он стал основным способом взгляда на мир.
Философы эпохи Просвещения верили в разум. Они воспринимали действительность как нечто независимое и отдельное от него и ожидали, что разум будет в состоянии создать полную и точную картину реальности. Предполагалось, что разум действует подобно маяку, который освещает мир, пассивно ждущий изучения. Возможность того, что решения мыслителя способны повлиять на изучаемую ситуацию, не принималась во внимание, потому что это заставило бы подвергнуть сомнению принцип разделения между мыслями и объектом размышления. Иными словами, эпоха Просвещения не могла признать рефлексивность. Она рассматривала некий вымышленный мир, где манипулятивная функция не взаимодействует с когнитивной. По сути, эпоха Просвещения не признавала наличие манипулятивной функции как таковой. Она предполагала, что единственной целью мышления является получение знания. «Cogito, ergo sum», — сказал как-то Рене Декарт. В переводе с латинского языка это означает: «Мыслю — следовательно, существую». Декарт отошел в своих рассуждениях от Аристотеля и сосредоточился исключительно на теоретическом разуме, отрицая то, что древнегреческий философ называл практическим разумом, а я называю манипулятивной функцией. Это приводило к искаженному восприятию реальности, однако для того времени было вполне допустимым.
В эпоху Просвещения человечество крайне мало знало и практически не могло контролировать силы природы, однако научные принципы казались весьма многообещающими, поскольку начали приводить к достижению значительных результатов. Вполне допустимым считалось воспринимать реальность как нечто, находящееся где-то вне нас и ожидающее того момента, когда мы начнем его исследовать. Даже наша планета в то время, в XVIII веке, была еще не до конца исследована. Поэтому процесс сбора фактов и установления между ними связи был вполне плодотворным. Знание собиралось различными способами и со всех сторон — казалось, что этот метод имеет неограниченный потенциал. Разум одерживал победу над вековыми суевериями и занимал подобающее место в победном шествии прогресса.
Просвещение, как мы его понимаем, предполагало, что для получения знаний нет границ. Остановившись на односторонней связи между мышлением и реальностью, оно рассматривало реальность как некий независимый заранее заданный объект, который можно описать утверждениями, в случае если они соответствуют фактам. Такая точка зрения — Поппер называл это всеобъемлющей рациональностью (comprehensive rationality) — достигла своего апогея в логическом позитивизме, философии, возникшей в начале XX века и в основном развивавшейся в Вене. Логический позитивизм предполагал, что смысл имеют только эмпирические утверждения, которые возможно проверить, а метафизические дискуссии бессмысленны[8]. Логические позитивисты рассматривали факты и утверждения как нечто, принадлежащее разным вселенным. Единственная связь между этими вселенными состояла в том, что истинные утверждения соответствовали фактам, а ложные— нет. В этих условиях факты были критерием истины. В такой позиции скрыты корни теории истины, основанной на соответствии. Возможность того, что ложные утверждения могут включать в себя факты, почти повсеместно игнорировалась. Много внимания уделялось парадоксу лжеца.
