Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года
Их поведение, вызывавшее восхищение зарубежной прессы (226), приводило версальцев в ярость. «Видя конвои мятежных женщин, — писала «Фигаро», — поневоле чувствуешь жалость, но укрепляешься теми мыслями, что бордели столицы были открыты для национальных гвардейцев, которые покровительствовали им, и что большинство этих дам обитало в таких учреждениях».
Задыхаясь, в грязи, отупевшие от усталости, голодные, мучимые жаждой, под палящим солнцем конвои тащились несколько часов по перегретой пыли на дорогах. Их сопровождали ругань и удары верховых стрелков. С этими солдатами так жестоко не обращались даже пруссаки, когда несколько месяцев назад их самих, пленных, вели из Седана или Меца. Арестантов, не способных идти, иногда пристреливали, иногда бросали в телеги, которые следовали за конвоями.
При входе в Версаль их поджидала толпа, элита французского общества — депутаты, чиновники, священники, офицеры и всякого рода женщины. Ярость 4‑го апреля и к предыдущим конвоям усилилась теперь до высоты равноденственного прилива. Авеню Парижа и Сен‑Клу окаймляли дикари, которые сопровождали конвои руганью и ударами, забрасывали пленных комьями грязи и битым стеклом от бутылок. «Можно было видеть, — писала 30‑го мая либерально–консервативная газета «Век», — как женщины, не проститутки, но элегантные дамы оскорбляли пленников во время прохождения и даже били их солнцезащитными зонтиками». Горе тому, кто не оскорбит побежденного! Горе тому, кто позволит себе хоть чуточку сочувствия! Его тотчас бы схватили, повели к позорному столбу (227) или просто затолкали в конвоируемую колонну. Страшная деградация человеческой природы, тем более ужасная, что она контрастировала с элегантными прусскими офицерами, пришедшими из Сен‑Дени, чтобы убедиться, какого рода правящие классы им противостояли.
Прохождение первых конвоев по улицам Версаля организовывалось как спектакль. Другие конвои держали часами на раскаленной от жары площади Армии, в нескольких шагах от больших деревьев, укрыться в тени которых им не позволяли. Затем пленников распределили в четырех местах — в подвалах Больших конюшен, Оранжерее замка, доках Сартори и школе верховой езды Сен‑Сира. В первые дни их запихнули в сырые вшивые подвалы без соломы, куда свет и воздух проникали сквозь узкие отверстия. Если они добывали немного соломы, то она вскоре превращалась в навоз. Не было воды, возможности сменить истлевшую одежду, поскольку родственники, приносившие белье, грубо отсылались назад. Дважды в день они получали в ковшах жидкую овсяную кашу. Жандармы торговали табаком по непомерным ценам, и отбирали его, чтобы продавать снова. Врачей не было. Раненых одолевали гангрены. Распространились глазные болезни. Безумие становилось хроническим недугом. По ночам слышались пронзительные крики больных лихорадкой и сумасшедших. Жандармы оставались безучастными, держа наготове заряженные ружья.
Даже эти ужасы превзошла Яма для львов, подвал без воздуха, абсолютно темный, преддверие гробницы, под большой лестницей из красного мрамора террасы. Тех, кого признавали опасным, или тех, кто не понравились капралу, бросали туда. Самые крепкие организмы могли продержаться там лишь несколько дней. Покидая подвал отупевшими, с головокружением, и попадая на слепящий дневной свет, они падали в обморок. Тот, кто встретился взглядом с женой, был счастлив. Жены пленников, прижавшись к внешней ограде Оранжереи, старались высмотреть родное лицо в массе людей. Они рвали на себе волосы, умоляли жандармов, которые отталкивали их, били и оскорбляли.
Доки на плато Сатори были адом под открытым небом, обширный прямоугольник, огороженный стенами. Его почва глинистая и расползается при малейшем дожде. Первые партии пленных поместили в зданиях, которые могли вместить около 1 300 человек, других оставили снаружи, с непокрытыми головами, поскольку их шапки были сорваны в Париже или в Версале. Жандармы были при деле, более ревностные и более жестокие, чем солдаты.
В четверг вечером, в 8 часов, в док прибыл конвой, в основном, из женщин. «Многие из нас, — сообщила мне жена командира легиона, — умерли в пути. С утра мы ничего не ели. Было еще светло. Мы видели большое число пленных. Женщины находились в сарае у входа. Мы присоединились к ним.
Нам сказали, что там был пруд и, мучась жаждой, мы бросились к нему. Первая из напившихся женщин издала громкий крик, ее вырвало. — Мерзавцы! Они заставляют нас пить кровь наших товарищей. — Потому что с вечера сюда приходили люди обмыть свои раны, но жажда томила нас настолько, что некоторые осмелились сполоснуть свои рты в воде, разбавленной кровью.
Сарай был уже полон, и нам пришлось лежать на земле группами по 200 человек. Пришел офицер и заорал: — Подлые твари! Слушайте мой приказ. Жандармы, стреляйте в первую, кто двинется..!
В 10 часов мы услышали рядом выстрелы. Подскочили. — Лежать, суки! — закричали жандармы, целясь в нас. Оказывается, в нескольких шагах от нас расстреливали пленных. Нам казалось, что пули прошивают наши мозги. Жандармы, только что участвовавшие в расстреле, пришли сменить наших стражей. Всю ночь мы оставались под наблюдением людей, разгоряченных выпивкой. Они ворчали на тех женщин, которые корчились от страха и холода. — Потерпи, придет и твоя очередь. На рассвете мы увидели мертвую женщину. — Эй, это не та веселая фигура? — переговаривались между собой жандармы.
Вечером пленники услышали звук лопаты и молотка у южной стены. Расстрелы и угрозы привели их в безумное состояние. Они ждали смерти со всех сторон, в любой форме. Полагали, что в этот раз их уничтожат. Появились отверстия и стволы пулеметов, часть которых открыли огонь» (228).
В пятницу вечером над лагерем несколько часов бушевала буря. Под угрозой смерти пленников заставили лежать всю ночь в грязи. Около двадцати человек умерли от холода.
Лагерь Сатори вскоре стал Лонгшомом высшего света Версаля. Капитан Обри уважил дам, депутатов, писателей показом своих подопечных, ползавших в грязи, пожиравших галеты, черпавших кружками воду из пруда, в который жандармы не стеснялись мочиться. Некоторые пленники, сходя с ума, бились головами о стены, другие выли, выдирая волосы на головах и в бородах. Зловонные испарения поднимались от этой живой массы, одетой в рубища и объятой страхом. «Имеется несколько тысяч людей, — писала «Индепенданс франсез», — зараженных паразитами, распространяющих на километры вокруг инфекцию. Пушки, как дикие звери, нацелены на этих несчастных людей. Жители Парижа опасаются эпидемии от захоронений инсургентов, убитых в городе. Те же, которых «Оффисиель» называла провинциалами, больше всего боялись эпидемий, исходивших от присутствия живых инсургентов в Сатори».
Те — это честные версальцы, которые обеспечили только что триумф «дела справедливости, гуманизма и цивилизации». Насколько более человечными и гуманными были, несмотря на бомбардировки и тяготы осады, те «бандиты» Парижа рядом с этими честными людьми! Разве в Париже Коммуны кто–нибудь издевался над пленными? Хоть одна женщина в нем погибла или претерпела оскорбления? Имелся ли в парижских тюрьмах темный угол, скрывавший хотя бы одну из тысяч пыток, которые совершались при дневном свете в Версале?
С 24‑го мая по начало июня в эту преисподнюю не переставали прибывать конвои. Аресты продолжались днем и ночью в широких масштабах. Солдат сопровождали полицейские, которые под предлогом досмотра взламывали замки и подвергали конфискации ценности. Нескольких офицеров подряд судили за хищение конфискованных ценностей (229). Арестам подвергались не только люди, замешанные в последних событиях, опознанные по мундиру или по документам, обнаруженным в мэриях и Военном ведомстве, но также люди, известные своими республиканскими убеждениями. Хватали также поставщиков Коммуны, и даже музыкантов, которые никогда не пересекали крепостной вал. Та же участь постигала обслуживающий медперсонал. И это притом, что во время осады делегат Коммуны, инспектируя больницы прессы, говорил их персоналу: — Я знаю, что многие из вас сторонники властей Версаля, но надеюсь, что вы проживете достаточно долго, чтобы осознать свою ошибку. Меня не волнует, республиканцы или роялисты оказывают помощь раненым. Я вижу, что вы выполняете работу достойно. Думаю, вы подходящие сотрудники. Я сообщу об этом Коммуне».
Некоторые бедняги прятались в Катакомбах. За ними охотились при свете факелов. Полицейские агенты с собаками на поводу стреляли в любую подозрительную тень. Облавы были организованы в лесах близ Парижа. Полиция обыскивала все вокзалы и порты Франции. Требовали смены паспортов и проверок в Версале. Следили за владельцами лодок. 26‑го мая Жюль Фавр официально запросил зарубежные страны об экстрадиции беженцев под предлогом того, что уличные бои не относятся к политическим акциям.
