История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович
Союзники назвали Брусиловский прорыв «операцией местного значения», притом что русские только пленными взяли полмиллиона австро-германцев. Как же тогда можем мы назвать битву на Сомме, где за четыре месяца англо-французы, потеряв почти восемьсот тысяч человек, вывели из строя пятьсот сорок тысяч немцев, вклинившись при этом в неприятельский фронт на тридцать пять километров в ширину и десять километров в глубину?
В Брусиловском прорыве русские, потеряв полтора миллиона человек при примерно таких же потерях противника, за те же четыре месяца опрокинули врага на фронте в триста шестьдесят километров на шестьдесят-девяносто километров в глубину. Равенство с противником в потерях, при несопоставимых территориальных приобретениях с союзником, – вот наглядное сравнение эффективности Западного и Восточного фронтов в кампании 1916 года. Кроме того, если англо-французы существенно обескровили германскую армию, то русские нанесли окончательный удар по австро-венгерским вооруженным силам, которые отныне не смогут драться без поддержки немцев даже и на Итальянском фронте, не говоря о прочих фронтах Первой мировой войны.
И, наконец, вопрос о технике… вернее, о соотнесении результатов боевых действий с их техническим обеспечением. Известно, что в условиях войны 1914-1918 годов главным средством прорыва обороны противника являлась тяжелая артиллерия. У генерала Брусилова в четырех армиях Юго-Западного фронта насчитывалось сто шестьдесят восемь тяжелых орудий; в трех англо-французских армиях на Сомме – тысяча семьсот тяжелых орудий. Сравните: 168 и 1700 – десятикратная разница. Зато какова была реклама боев под Верденом и на Сомме при мизерных результатах. Надо учитывать и отставание русских от противника в военно-техническом отношении, в то время как англо-французы не уступали немцам в вооружении.
В чем суть поставленной проблемы? В том, что каждый из союзников должен был решать те задачи, согласно которым он имел в своей основе положение в коалиции.
Проще говоря, русской Ставке следовало, исходя из такого навязываемого постулата союзников о «второстепенности» Восточного фронта, брать на себя задачи, соответствующие именно второстепенному фронту. И в то же время решать свои собственные, необходимые для России, военные задачи, имея перед глазами цели войны. Те же итальянцы, например, не стремились во что бы то ни стало пробиться к Берлину или, скажем, Вене.
Если англо-французы так рьяно настаивали на приоритете Французского фронта, то, быть может, следовало на востоке ограничиться какими-то локальными задачами, оставив продвижение к Берлину для «главного фронта» – для французов и англичан. Это означает, что бить надо было сначала по Турции и Австро-Венгрии, так как никаких территориальных претензий к Германии в России не имели (теоретически возможное присоединение Восточной Пруссии, как отмечалось еще современниками, только лишь увеличивало бы количество нерусских подданных русского императора, да еще и заведомо негативно настроенных к России).
Ничего этого не произошло. Русское военно-политическое руководство принимало интересы союзников как свои собственные и даже более того – быть «бóльшим монархистом, чем сам король» заведомо глупо. Это, в свою очередь учитывая, что союзники всегда ставили свои собственные интересы гораздо выше русских, и приводило к неравенству в коалиции.
Яростные атаки русских армий в 1914 году, спасшие Францию от разгрома и поставившие Австро-Венгрию на грань поражения, вынудили немцев в 1915 году перенести свои главные усилия на восток. Борьба с технологически мощным врагом один на один оказалась для русских не по силам, и пришлось оставить полтора десятка западных губерний, потеряв более двух миллионов человек, прежде чем англо-французы попытались в сентябре провести широкомасштабное наступление, чтобы хоть немного облегчить положение своих русских союзников.
Фактор личности в России всегда был немаловажен. В 1914-1915 годах вся русская верховная власть была подвержена идее приоритета союзных интересов над своими собственными. Этому следовал и император Николай II, и Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. При этом, в отличие от союзников, русские рассуждали совершенно логически, считая, что коалиционные интересы и цели важнее своих. Однако союзники так не считали, почему и сумели постепенно, шаг за шагом подчинить себе русскую стратегию. Ближайший сотрудник первого Верховного Главнокомандующего генерал-квартирмейстер Ставки генерал Ю. Н. Данилов так пишет о своем шефе: «Военные интересы Франции и вообще союзников России он трактовал столь же горячо, как и интересы вверенной ему русской армии. И это вполне последовательно, если принять во внимание, что Россия вела коалиционную войну, в которой главную ценность имеет общий успех, а не успех отдельных членов коалиции». И тот же генерал Данилов откровенно говорит, что русская стратегия, одним из творцов которой он сам являлся на протяжении первого года войны, подчинялась интересам западных союзников Российской империи: «…русская стратегия, имевшая в огромном большинстве случаев своей задачей облегчить положение или действие своих союзников на тех театрах, которые в данный период времени считались по общей обстановке первенствующими. Только в свете более широкого и связного изучения событий работа русских войск осмысливается и загорается ярким блеском необыкновенной самоотверженности, ими проявленной и, может быть, приведшей Россию к преждевременному истощению…» [188]
Отчетливо понимая, что борьба должна быть общекоалиционной и следует ограничиваться тактикой меньшей крови, нанося удары по более слабому по сравнению с собой противнику, Австро-Венгрии, русские, тем не менее, не следовали этой естественной цели. Как будто бы в насмешку над собственными национальными интересами, вплоть до 1917 года, когда Ставка словно бы «прозрела», русские армии старались бить по немцам, хотя такая борьба была русской стороне явно не по плечу ввиду разницы в техническом оснащении.
Русские отказались от глубокого вторжения на Кавказ, от Босфорской операции и т.д., хотя те же англичане понемногу прибирали к рукам германские колонии и богатые нефтью азиатские территории Турции. Русские упорно двигались туда, куда их подталкивали англо-французы, оплачивая требования союзников излишней кровью русских людей. И все это – во имя ежегодных требований союзников наступать на Берлин.
Результаты были плачевны для Российской империи, но зато как нельзя более выгодны для ее союзников: с каждым новым годом войны русские все больше и больше выдыхались, в то время как западные союзники, имея за спиной поддержку колоний и США, только укрепляли свои позиции. Одновременно с этим русские тщательно изматывали противника, отвлекая на себя, повторимся, не меньше половины личного состава армий противоборствующей коалиции.
Традиционные империи, сцепившиеся в смертельной схватке, играли в «поддавки» с республиканцами Великобритании, Франции и США, передавая им владычество на планете. Даже советские военные ученые были вынуждены с горечью констатировать, что «к 1917 году силы России, измотанные длительной войной, были подорваны. Излишняя активность вооруженного фронта подорвала тыл страны… Внутри государства назрел продовольственный и транспортный кризис, а между тем в наступающем 1917 году англичане и французы ожидали новых, и в большем масштабе, напряжений со стороны Русского фронта» [189].
Почему же русские не соотносили боевые задачи Восточного фронта с объективным положением Российской империи в Антанте? И не столько даже с объективным положением, сколько с тем, на котором настаивали союзники. Как показывают отечественные исследователи, дело не в напряжении мобилизационных усилий воюющих государств вообще, а в распределении мобилизационной нагрузки между союзниками. Так, «…существует вполне отчетливая грань, за которой неравномерность распределения нагрузки превращает союзника в [зависимого от ведущей страны]… В этом случае один из союзников получает выгоду, снижая свою мобилизационную нагрузку, злоупотребляя своим положением – за счет перегрузки экономики другого союзника… этот союзник, бланкируя своим положением, давя “дружественной, союзнической пропагандой”, дает ложные ориентиры “партнеру”, заставляя его вырабатывать свою стратегию применительно не к реальному положению, в котором он находится, а к завышенным союзническим обязательствам. Это ведет к радикальному, самоубийственному перенапряжению сил “союзника”» [190].
