Евгений Белаш - Мифы Первой мировой
Но чаще всего большие массы отечественной конницы просто не умели использовать. Сергей Мамонтов: «Конечно, были славные дела, но не выше дивизии». А ведь, по выражению Коленковского, «работа конницы — работа ее начальников».
Например, хан Нахичеванский был назначен командиром всей кавалерии 1–й армии (10 000 — 12 000 сабель) по старшинству, будучи начальником дивизии и не имея опыта командования группой из 4 дивизий без надлежащих органов управления и тыла. У Каушена корпус в 4 кавалерийские дивизии, включая гвардию, до 12 000 сабель при восьми батареях, сражался с ландверной бригадой, 6 второлинейными батальонами, не более 6000 человек с 2 батареями. При этом русские конники вместо попыток охвата пехоты вели бой спешившись, теряя треть бойцов коноводами и стремясь к тягучей перестрелке. «Бой корпуса продолжался целый день, к вечеру пехота отошла, потеряв две пушки, но конный корпус, понеся большие потери, не мог не только продолжать дальнейшее движение, но и отойти назад для приведения частей в порядок». Исход кровопролитного боя решил эскадрон ротмистра барона Врангеля (будущего лидера Белого движения), атаковавший в конном строю германскую батарею. Потеряв всех офицеров, кроме чудом уцелевшего Врангеля, он захватил батарею и изрубил прислугу. Однако в целом результат сражения был скорее удручающ — при тройном превосходстве в артиллерии русская кавалерия только офицерами потеряла комплект 15 эскадронов — 46 человек, и еще 329 солдат. При общем соотношении в армии 1 офицер на 30 солдат потери составили 1 к 7, тогда как пехота в бою у Бишофсбурга теряла 1 к 72. Неудивительно, что такое соотношение потерь позже было названо «бессмысленным и преступным уничтожением командного состава высокого качества».
Если в других армиях конницу, восполняя чудовищные потери пехоты, спешивали уже в начале войны, то в России кавалеристы, особенно казаки, вплоть до 1917 г. всячески противодействовали этому.
Как пишет Барсуков применительно к артиллерии, в маневренный период войны отдельные командиры батарей не соглашались укрываться даже в обычных окопах и располагались совершенно открыто на голых вершинах, неся неоправданные потери. Но и в позиционный период отдельные артиллерийские начальники при рекогносцировке целыми группами выходили из окопов и наблюдали противника до тех пор, пока огонь не заставлял их укрыться. Например, так был убит ружейной пулей выдающийся артиллерист того времени Л. Н. Гобято. Потеря опытных офицеров приводила к перерасходу снарядов и потерям матчасти из‑за неграмотного применения артиллерии.
Верцинский приводит пример, как штаб гвардейского полка в первом же бою при подготовке атаки случайно оказался позади пулеметного взвода, усиленно обстреливаемого противником. В результате командир полка, генерал–майор Пфейфер был смертельно ранен и вскоре скончался, тяжело ранен старший штаб–офицер, полковник Крузе, и тяжело контужен полковой адъютант, штабс–капитан Мацкевич.
Кроме того, убыль лучших офицеров при трудностях снабжения приводила к бесконтрольности солдат и росту мародерства уже в Восточной Пруссии и Галиции октября—ноября 1914 г.
К весне 1915 г. в строю осталось от 1/3 до 2/5 кадрового состава. Батальонные командиры и большая часть ротных — кадровые; младшие офицеры — военного времени.
Попов позднее вспоминал о ситуации весны 1915 г.: «У меня в роте было 203 гренадера при двух офицерах. Полк был доведен до полного количества штыков… некоторые роты имели младших офицеров, что считалось большой роскошью». Но при этом даже в элитной части «гренадерский состав полка был молодой по возрасту, средний уровень колебался от 22—30 лет, прекрасным по боевым качествам и совершенно необучен в смысле боевой подготовки. Да было и немудрено. В запасных полках их обучали прапорщики, только что выпущенные из школ, в большинстве сами имевшие туманное представление о всех воинских Уставах и тактике современной войны, а главное не знавшие солдата и не умевшие к нему подойти. Но самое большое зло заключалось в отсутствии винтовок. Я в середине 16–го года побывал в запасном полку и видел кунсткамеру огнестрельного оружия, которым обучались будущие пополнения. Не удивительно, что приходили маршевые роты, не умевшие заряжать винтовок. Таким образом, меткость огня, как результат обученности войск стрельбе, сама собой отпадала. И в этот период войны, и во все последующие — стрельба ружейная давала лишь случайные поражения. Поражение достигалось простым засыпанием определенной площади свинцом». Примечательно, что этот же автор ранее отмечал великолепную стрельбу кадровых частей в начале войны.
По замечанию Козьмина (конец апреля): «Пехота была уже не та: старые гренадеры, которых осталось не более 300—400 человек на полк, шли все впереди, а пополнение из запасных старых сроков службы, в плохо пригнанном обмундировании, в сапогах не по мерке, не поспевали за головой колонны». То же отмечал и Корольков (июль): «Слава этих дивизий [12–й и 13–й Сибирских] была заработана теми, кто остался на полях сражений, а здесь из испытанных бойцов было не более 7—8 %. Все остальное — сырой матерьял, не закончивший обучения и так грубо брошенный вперед». Незнамов писал, что «мы уже в 1915 г. имели вместо настоящей армии что‑то вроде милиции в худшем понимании ее».
И снова собранные резервы стремительно тают в первых же боях (Галиция, май): «Терять времени было нельзя. Я подал знак и вышел вперед перед ротой. Быстрым шагом шла рота. С места начались потери. Еще не прошли мы и пятидесяти шагов, как были ранены мой младший офицер и фельдфебель. Мы двигались в каком то аду, прямо в лицо бил немецкий пулемет. Уже после боя мне разсказывали, что когда рота отошла шагов на 50, ее уже не было видно за разрывами падающих снарядов и только временами в дыму и в облаках пыли мелькали одиночные фигуры. Наконец идти стало невыносимо. Около меня свалились два гренадера, получившие один 8, а другой 6 пуль из пулемета. Остановиться на том месте, где мы были, было невозможно, пришлось отойти шагов 40 назад и окопаться во ржи.
Продолжай немецкая артиллерия стрелять по тому месту, где мы залегли, мы были бы поголовно уничтожены. Через час мы этого боялись меньше, так как уже успели выкопать одиночные окопы в рост человека глубиной.
Немного разобравшись, выяснилось, что я потерял из роты в короткий промежуток убитыми и ранеными 130 человек, оставалось на лицо 65 чел. со мной… Полк потерял в один день убитыми и ранеными свыше 2000 гренадер… 21 Мая утром на нашем участке вел атаку Грузинский полк. Правее полотна атаку вела 2–я бригада и также безуспешно. Уже тысячи трупов кавказских гренадер устилали поле боя; от трупного запаха мы буквально начинали задыхаться. Мы не одержали даже временного успеха».
По замечанию Степуна, «маршевые роты, скверно обученные, сразу же, как мясо в котлетную машинку, попадали в атаку — и гибли, без счета, без смысла и без пользы».
Опять‑таки, первыми страдают наиболее подготовленные, укомплектованные и боеспособные части. Например, лейб–гвардии Гренадерский полк 10 июля потерял до 60 % состава. По подсчетам Торнау, август: «От первого баталиона остались к концу боя 125 человек, без единого офицера. От 4–го — 208, при одном офицере, прап. Бенуа. 9–я рота фактически не существовала. Общие потери полка достигли 1300 человек» при обычной численности лейб–гвардии Преображенского полка в 4000. При ежедневных боях «наши соседи, части Заамурской дивизии, имели по одной винтовке на двух стрелков и ходили в бой, подбирая у убитых недостающие винтовки. Недостаток в патронах и особенно в снарядах, был чрезвычайно острым. Измученные боями, обезсиленные громадными потерями, не имея за собой поддержки артиллерии, некоторые из гвардейских частей начинали терять свою стойкость, и винить их в этом нельзя было…
3–го сентября… па лицо в строю оставалось 10 офицеров, а со штабом полка и обозами — 22. Число солдат не многим превышало 1000 человек».
Осенью 1915 г. в строю осталось от 10 до 20 % кадрового офицерского состава. Фактически за первые 10—12 месяцев войны были потеряны лучшие офицерские (и солдатские) кадры, особенно во время летнего отступления 1915 г., и восстановить командный состав пехоты оказалось невозможно. 13 сентября 1915 г. полковник Семенов, начальник штаба корпуса, докладывал начальнику оперативного управления штаба 10–й армии о качестве дружин ополчения: «Наши дружины горестны. Когда вчера направили их для заполнения промежутка у Лейпуны, солдаты плакали, офицеры тоже не были на высоте положения. Офицер Генерального штаба, приданный нами ополченской бригаде, говорил, что достаточно одного чемодана, чтобы дружины рассеялись». Гильчевский, еще конец марта: «Дружины были вооружены старыми винтовками Бердана. Патроны к ним были с дымным порохом давнего изготовления, отсыревшие, так что при выстреле некоторые пули падали в нескольких шагах от стрелков, а во время боя цепь окутывалась густым дымом. Боевая подготовка дружин была очень слабая. Мне рассказывали, что при отступлении дружин от города Черновицы они при обороне нередко копали окопы фронтом не к противнику, а в обратную сторону — так плохо они ориентировались в поле».
