Петр Краснов - Исторические очерки Дона
Прежде всего — он собрал свой полк. Он вытребовал из всех линейных станичных правлений, от чиновников и штабных офицеров казаков своего полка. Дести бумаги нужно было исписать, много неприятных слов услышать, чтобы получить из Баклановского № 20 полка хотя одного казака вестовым или ординарцем.
Он переодел свой полк. Не годились для Кавказской войны с горцами короткие куртки и шаровары с лампасами, кожаные кивера ведрами. Он приказал с убитых татар и чеченцев снимать их черкески, отбирать их прекрасные легкие и острые шашки и кинжалы и местные нарезные ружья: 20-ый полк оделся, как чеченцы.
Он привел в порядок конский состав. За одну украденную у коня овсинку Бакланов мог запороть казака — и казаки то знали. Сытым донским коням скоро не страшны стали легкие горские кони.
Бакланов обучил свой полк. В ту пору, когда не знали никаких занятий с офицерами, Бакланов устроил вечерние беседы со своими офицерами. Как часто он повторял на них:
— О храбрости казака заботиться не надо, потому что донскому казаку нельзя не быть храбрым, но надо, чтобы казак наш смыслил что-нибудь и побольше одной только храбрости.
В ту пору, когда нигде не было учебных команд для подготовки унтер-офицеров, Бакланов собрал в полку особую седьмую учебную сотню. В ней, под личным наблюдением, он готовил урядников на весь полк.
В каждой сотне один взвод был снабжен шанцевым инструментом и обучен саперному и подрывному делу.
При полку была собрана пластунская команда, составленная из лучших казаков, и употреблявшаяся на самые опасные разведки.
По личному опыту зная, как действует на горцев артиллерийский огонь, Бакланов создал при своем полку ракетную команду, снабдил ее особыми ракетами, имевшими на конце снаряды, начиненные порохом и пулями — прообраз шрапнели. Эта ракетная команда у Бакланова работала лучше конно-горных батарей. Она проходила везде: через дремучие густые леса, через горные пропасти и крутые горные перевалы.
Все казаки полка были обучены разведывательной службе, саперному и артиллерийскому делу.
Праздности и пьянства в полку Бакланов не терпел. Занятия в его полку шли целыми днями. Бакланов говорил казакам:
— Ты в новой горной стране. Запутляться тут легко, а запутляешься — погибнешь. Все заметь, ничего не моги проглядеть, да так заметь, чтобы и ночью прошел бы без ошибки, а тебя чтобы никто не видал.
У Бакланова никто не мог покинуть в бою строя. Легко раненые должны были оставаться во фронте. Кто потерял коня, должен был биться пешим, пока не добывал себе лошади.
— Покажи врагам, — говорил Бакланов, — что думка твоя не о жизни, а о славе и чести донского казачества.
Так сто лет тому назад, на Кавказе, донским казаком Яковом Петровичем Баклановым было создано в его полку все то, что только много позже, в конце XIX века, постепенно и осторожно начали создавать в Русской армии.
Глава XLVIII
Яков Петрович Бакланов хорошо знал казачью душу, казачье «нутро»; не хуже изучил он и чеченскую и черкесскую природу и знал, как и чем привлечь к себе и тех и других. Бакланов знал, что горцы зовут его «Боклю», считают его чуть ли не самим дьяволом, зовут «Даджал» — диавол, за его всегдашнюю удачу, за его несокрушимую храбрость да, пожалуй, и за внешний вид, так не похожий на горцев. Огромного роста, могучего сложения, с лицом, изрытым оспою, с большим широким носом, с густыми, нависшими на глаза бровями, с глазами, мечущими молнии, все видящими, все примечающими, пронизывающими собеседника, с толстыми губами, с большими усами и темными, развевающимися по ветру бакенбардами был Бакланов своеобразно, величественно красив перед полком. Красив и грозен.
Он не чуждался горцев и умел привлечь к себе сердца многих из них, не только за деньги пошедших служить ему, как лазутчики. Лучшими из них были татары: Али-бей и Ибрагим.
Как-то, в один из дней редкого затишья, очередной казак пришел и Бакланову с докладом:
— Там, ваше высокоблагородие, к вам черкесы какие-то пришли, вас желают видеть.
— Чего им еще надо?
— Так что, — начал казак и засмеялся. — Ибрагимка с ними гутарил… Смешно и сказать… С аула их прислали удостовериться, точно ли вы «даджал»…
— То есть чёрт?
— Так точно, ваше высокоблагородие.
— А ты сам, как думаешь?
— Чего спрашиваете, ваше высокоблагородие.
— Вот, ей-Богу, чудные! Ну, проси их. Да, проведешь ко мне, а сам выйди.
Бакланов засунул руку в печь и сажей вымазал себе лицо.
Черкесы вошли в хату, стали у дверей и робко жались друг к другу.
Бакланов молча сидел на печи и дико поводил глазами, выворачивая их. Потом он поднялся и медленно, едва переступая ногами и щелкая зубами, стал приближаться к гостям. Те с криком: «Даджал! даджал!» бросились из комнаты.
Не только черкесы и чеченцы, но казаки и солдаты верили, что «сам», то есть дьявол, ему помогает. Отсюда и звали они иногда Бакланова «Асмодеем», влагая в это, им туманное, слово нечто особое, нечеловеческое. Как было им не думать так? Бакланов кидался в самую сечу боя, рубился один против нескольких, стоял во весь рост под пулями — и оставался невредим. Раны сами заживали на нем. И шла между казаков и солдат молва: «Нашего Якова Петровича можно убить только серебряной, заговорённой пулей. С „самим“ знается».
5 декабря 1848 года в Куринском укреплении, где стояли Тенгинский пехотный и 20 казачий полки, пробили тревогу. Горцы напали на батальон Тенгинского полка, занимавшийся в лесу рубкою дров.
Дело было пустое. Как только Баклановские сотни вскочили в лес, чеченцы бросились наутёк. Началась погоня. Один казак, занесенный лошадью, был схвачен чеченцами, да двое свалились, простреленные пулями. Бакланов вдруг пошатнулся на коне и выпустил поводья. Казаки-ординарцы хотели его подхватить, но Бакланов перехватил поводья в правую руку, бешено крикнул: «Вперед!» и помчался через лес вдогонку за сотнями. Пуля перебила ему ключицу. Кровь проступила через рукав желтой черкески и окрасила се. Превозмогая страшную боль — левая рука безжизненно, как плеть, висела у него, — Бакланов продолжал руководить преследованием и боем. Только тогда, когда все было кончено, и казаки сняли с убитых горцев оружие, Бакланов слез с коня и прилёг на бурку. Казак платком перевязал ему рану.
Верхом на куртинском своем жеребце во главе полка Бакланов вернулся в Куринское. Посланные им в горы казаки привели к нему искусного горца — «хакима» (врача).
Вечером, в казарме-бараке, казаки говорили о происшедшем.
— Как же это могло случиться, — спрашивал молодой казак, — что наш получил такую сильную рану? Ить он, гутарили, у нас заговорённый..
— Э! друг, — сказал старый казак, — бывает! С самим чего-нибудь да не поладил… Вот он его и подвел.
— Да ему ить это нисколько и не больно, — вступил в разговор урядник, — потому сила ему дана от Бога страшенная.
Замолчали… Храбрость, выносливость и терпение на боль были у Бакланова так велики, что казаки не верили, что обыкновенный человек мог все это выносить.
Несмотря на жестокую боль в несросшейся ключице, Бакланов через четыре дня был опять на коне и руководил порученными ему войсками. Он был в это время начальником подвижного резерва в Куринском укреплении.
В марте 1849 года Бакланов, как только выпадал свободный денек, стал пропадать из своей квартиры. Возьмет с собою двух — трех пластунов, сядет на коня до света, и уедет. Вернется к ночи. Спрашивать пластунов, куда и зачем ездит командир, был бы напрасный труд. Они были немы, как рыба.
Приближалась Пасха. Вахмистры пришли к Бакланову с докладом.
— Ваше высокоблагородие — ить вот она и Пасха… Людям разговеться будет нечем. Все бараны поедены.
— Экие прорвы станичники, — сказал Бакланов, — да ведь баранов-то этих, почитай, было до тысячи! Ужли же так-таки и поели?
— Поели, ваше высокоблагородие.
— Ну, надо новых купить. Деньги есть.
— Купить ваше высокоблагородие, так что никак невозможно. На линии не продают. Самим надо разговеться. А соседи, мичиковцы, зная наши волчьи повадки, так их запрятали, что и нашими цепкими руками их не добыть.
— Ну, надо добыть. Ступайте себе с Богом.
Вахмистры ушли. Бакланов лег на лежанку и закутался в бурку. Через баклановского драбанта (денщика) казаки знали, что если Бакланов заляжет днем на печь — значит, задумал какой-нибудь набег.
На другой день вахмистры заглянули в хату командира полка; осторожно вызвали драбанта.
