Хосе Рисаль - Флибустьеры
Но Паулита слыхала, что путь к селению Исагани лежит через горы, а там ужас сколько змей. При одной мысли о них ее кинуло в дрожь! Эта балованная, изнеженная девушка сказала, что она согласна туда поехать, но не иначе как в карете или по железной дороге.
Но радость Исагани теперь уже ничто не могло омрачить, ему повсюду виделись розы без шипов, и он поспешил ее утешить:
- Погоди, скоро все наши острова покроются стальной сетью и, как сказал поэт:
Развевая
Дыма гривы,
Локомотивы
По ним помчат.
Тогда красивейшие уголки нашего архипелага будут доступны всем.
- Но когда ж это будет?.. Когда я состарюсь?..
- Полно! Ты не представляешь себе, сколько можно сделать за несколько лет, - возразил Исагани, - сколько энергии и энтузиазма пробуждается в стране после вековой спячки... Испания нам помогает, наша молодежь в Мадриде трудится дни и ночи, готовясь отдать на благо родине все свои знания и силы. Лучшие люди Испании поддерживают нас, разумные политики уже поняли, что у Испании и у нас общие интересы и будущее: там признали нашу правоту - и отныне все предвещает Филиппинам светлые дни. Не беда, что сегодня мы, студенты, потерпели небольшее поражение, все равно наше дело побеждает повсюду, с нами все филиппинцы! Предательский удар, который нам нанесли, - это последняя судорога издыхающего зверя! Завтра мы станем свободными гражданами Филиппин, славное будущее уготовано нашему краю, ибо оно в верных руках. О да! Будущее принадлежит нам, я вижу его зарю, вижу, как начинает бурлить жизнь в этих краях, так долго спавших беспробудньш сном... Я вижу, вдоль железных дорог возникают города с великолепными зданиями, строятся заводы. Я слышу гудки пароходов, шум поездов, грохотанье машин... В небеса поднимается дым от их мощного дыхания, пахнет машинным маслом - этим потом неутомимых чудовищ, что трудятся для нас... Взгляни на этот в муках рождающийся порт, на реку, где торговля словно замерла навсегда, - они заполнятся мачтами и станут схожи с зимним лесом в Европе... Ты скажешь, пыль и гарь осквернят воздух, прибрежные камни скроются под ящиками и бочками. Не беда! Быстрые поезда умчат нас в глубь страны, там мы будем дышать свежим воздухом, наслаждаться видами других берегов, искать прохлады в горных долипах. Наши военные корабли будут охранять побережье, испанец и филиппинец, соревнуясь в отваге, отразят любое нашествие иноземцев, защитят ваши очаги, дабы вы жили в мире и радости, окруженные любовью и поклонением. Освободившийся от гнета народ, забыв о невзгодах и унижениях, будет трудиться с охотой, ибо труд перестанет быть позорной, тягостной повинностью раба. Тогда испанец откажется от своих нелепых деспотических притязаний, сердце его смягчится; с открытым взором и ободренной душой мы подадим друг другу руки, и на этих островах, под сенью мудрых, справедливых законов, начнут развиваться торговля, промышленность, сельское хозяйство, науки, как в процветающей Англии...
Паулита недоверчиво улыбалась и качала головой.
- Мечты, мечты! - вздохнула она. - А я вот слыхала, что у нас много врагов... И тетушка Торина говорит, что в нашей стране всегда будут рабы.
- Тетушка твоя просто глупа, она не мыслит себе жизни без рабов. Да, у нас есть враги, борьба неминуема, но мы победим. Пусть старый режим из обломков своей твердыни воздвигнет баррикады - с песнью свободы на устах мы их одолеем, вдохновленные блеском ваших глаз, вашими рукоплесканиями. Впрочем, не тревожься, борьба будет мирная. А вы должны поощрять нас к наукам, поддерживать в нас высокие стремления, вселять стойкость и отвагу, суля в награду свою любовь...
Паулита загадочно улыбалась, в раздумье глядя на реку и похлопывая себя веером по щечкам.
- А если вас ждет неудача? - рассеянно спросила оно.
От этих слов сердце юноши сжалось, он пристально посмотрел в глаза любимой и нежно взял ее руку.
- Если нас ждет неудача... - медленно произнес он и на миг умолк, потом решительно сказал: - Слушай, Паулита, ты знаешь, как я тебя люблю, как преклоняюсь пред тобой. Когда ты глядишь на меня, когда я замечаю в твоих глазах искорку нежности, я чувствую себя другим человеком... И если нас постигнет неудача, я все равно буду мечтать о тебе, мечтать об ином блеске в твоих глазах - я почту за счастье умереть, чтобы в них засияла гордость, чтобы на могиле моей ты могла сказать всему миру: "Мой возлюбленный отдал жизнь за свободу родины!"
- Пора домой, девочка, не то простудишься! - раздался визгливый голос доньи Викторины, вернувший их к действительности. Надо было ехать домой, дамы любезно пригласили Исагани сесть в экипаж, юноша не заставил себя упрашивать. Экипаж принадлежал Паулите, поэтому ее подруга и донья Викторина заняли места сзади, предоставив переднее сиденье влюбленным.
Он ехал с ней в одном экипаже, сидел рядом, вдыхал аромат ее духов, касался ее шелкового платья, глядел на нее, погруженную в задумчивость, озаренную сиянием луны, которая и самым будничным предметам сообщает идеальную красоту. Исагани и не мечтал о таком счастье!
Какими жалкими казались ему пешеходы, которые одиноко спешили домой и робко сторонились, чтобы пропустить быстро мчавшийся экипаж! Во все время пути вдоль берега по бульвару Сабана, по мосту Испании юноша не видел ничего, кроме нежного профиля с изящно зачесанными волосами, гибкой шейки, утопавшей в прозрачной пинье. Бриллиант на мочке крошечного уха Паулиты мерцал, как звезда в серебристых облаках. Будто издалека, Исагани слышал, что его спрашивают о доне Тибурсио де Эспаданья, говорят о Хуанито Пелаэсе, но слова спутниц доносились до него как отзвуки дальних колоколов, как неясные голоса, которые слышишь сквозь сон.
Когда экипаж въехал на площадь Санта-Крус, дамам пришлось напомнить Исагани, что он уже у своего дома.
XXV
СМЕХ И СЛЕЗЫ
В этот вечер зала "Первоклассной китайской панситерии" имела необычный вид.
Четырнадцать юношей с крупнейших островов архипелага - среди них и чистокровные индейцы (если таковые существуют), и испанец с Полуострова - собрались здесь, дабы, по совету отца Ирене, отпраздновать решение об Академии испанского языка. Они заняли все столики, приказали поярче осветить залу и прилепили на стене рядом с китайскими пейзажами и какемоно полосу бумаги с такой надписью: "Слава в вышних хитроумному Кустодио, и на земле пансит человекам доброй воли" [Пародируются строки из Евангелия от Луки:
"Слава в вышних богу, и на земле мир, в человеках благоволепие" (II,
14)].
В стране, где всякую шутку надо прятать под маской серьезности, где ничтожества взлетают вверх, как шары, наполненные дымом или нагретым воздухом, где глубокое, искреннее чувство только ранит сердце и приносит беду, этот способ чествовать знаменитого дона Кустодио и его блестящую идею был, пожалуй, наилучшим. Обманутые отвечали на коварство взрывом хохота, на пилюлю, поднесенную властями, - блюдом пансита, и не только этим!
Они смеялись, шутили, но веселье было натянутым, в голосах дрожало негодование, глаза сверкали недобрым огоньком, а у некоторых даже поблескивали слезы. И все же эти юноши были несправедливы! Не впервые такая участь постигала самые прекрасные замыслы, не впервые надежды мечтателей обманывали пышными словами и ничтожными делами. О, у дона Кустодио было много, очень много предшественников!
Посреди залы, под красными фонарями, стояли четыре круглых стола с деревянными круглыми табуретками. На каждом столе - четыре цветные тарелочки, на которых лежало по четыре пирожных, и четыре красные фарфоровые чашечки для чая. Возле каждого прибора красовались бутылка вина и два сверкающих хрустальных бокала.
Сандоваль, которому все здесь было в новинку, ходил по зале, рассматривал картинки на стенах, пробовал пирожные, перечитывал меню. Остальные обсуждали последние новости: французскую оперетту и загадочную болезнь Симоуна, который, по словам одних, был кем-то ранен на улице, а по словам других, пытался покончить с собой.
И то и другое выглядело вполне правдоподобно, и догадкам не было конца. Тадео, ссылаясь на верные источники, утверждал, что на Симоуна напал какой-то незнакомец на старой площади Бивак; причиной нападения была месть; потому-де Симоун и отказался дать какие-либо объяснения. Тут заговорили о случаях тайной мести и, естественно, о кознях монахов: каждый вспоминал деяния священника своего прихода.
Одну из стен залы украшало четверостишие, написанное крупными черными буквами:
Хозяин с глубоким почтением Просит гостей Не бросать бумажек и костей На стулья и на пол его заведения.
- Восхитительное объявление! - воскликнул Сандоваль. - Не иначе как одобрено жандармами! А стихи-то, стихи! Настоящий дон Тибурсио - две ноги, одна короче другой, а по бокам два костыля! Увидит эти стихи Исагани преподнесет своей будущей тетушке!
- А вот и я! - раздался в дверях голос.
