Зоя Ножникова - Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев
Затем принесли напитки: вино, мед и водку в семи серебряных и позолоченных кувшинах разной величины и в пяти больших оловянных кувшинах; что же касается пива, то его привезли в санях. Когда стол был накрыт, то поставили на него столько блюд, сколько на нем поместилось, остальные же передали нашей прислуге; и затем пригласили посланника к обеду. По русскому обычаю, прежде всего для возбуждения аппетита предложили ему выпить весьма крепкой водки из очень красивой чарки, оправленной золотом. Потом всем сидящим за столом налили по большому бокалу рейнвейна, но, в ожидании предстоящих здравиц, никто пока не решился прикоснуться до него. Как только мы начали есть, присланный к нам князь повелел подать стоявшие против нас серебряные и золоченые кувшины, затем вынул свиток, на котором были отмечены здравицы, которые он должен был провозгласить, и пил прежде всего за здоровье великого князя, затем за его величество короля Дании, за молодого царевича и, наконец, за нашего королевского принца. Когда это было выпито, князь хотел снова взяться за свой свиток, но ввиду поста и так как посланник просил извинения, указывая на то, что уже не в состоянии больше пить, он этим удовольствовался.
По окончании этого угощения посланник повел князя Юрия в свою комнату, чтобы ему показать и, в случае его желания, поднести ему портреты его королевского величества, короля Дании, королевы и его королевского высочества, гравированные на меди. Но оказалось, что когда во время обеда говорили об этих портретах, наш толмач не слыхал, что посланник сам намерен их преподнести князю, почему и принес снизу один экземпляр, привезенный с собою в Москву, который он передал тут же князю. Это очень рассердило посланника, но толмач оправдывался тем, что он портрет передал не от себя, но от имени посланника, для того, однако же, чтобы князя привели в эту комнату недаром, ему показали два бокала и один кубок чеканной работы и попросили его выбрать один из этих трех предметов в благодарность за его сегодняшние хлопоты. Он вежливо отказывался от предложенного, но едва ли искренне, а скорее потому, что не знал, на чем остановиться, так как бокал ему нравился по весу, кубок же по отделке. Тем не менее он отклонил все, объясняя, что он сделал лишь то, что ему было повелено его великим государем, так что исполнил только свой долг и не заслужил никаких подарков. Господин посланник же, хорошо поняв, чем вызваны эти деликатные слова, поднес ему не только кубок, но и бокал с просьбою принять все это. Теперь уж наш князь не отказывался, а принял охотно подарок и сказал, что он доложит об этой любезности посланника его царскому величеству и покажет ему еще сегодня вечером подарки. Вскоре после этого он простился, приказав двум своим служителям, которые должны были стоять перед ним в санях, держать подарки, и таким образом поехал прямо наверх к великому князю».
* * *О том, как русские потчевали иностранных послов тридцать лет спустя после Олеария, — по завершении приема у сына Михаила Федоровича, царя Алексея Михайловича, — Барон читал у Николааса Витсена:
«2 февраля 1665 года.
Было около 10 часов, когда мы после аудиенции вернулись к посольскому двору, где наши приставы сразу сняли свои красивые кафтаны. Шталмейстер, который ехал перед санями посла, заговорил о подарке для него. Ему сказали, что он может завтра за ним прийти, что он и сделал; мы ему подарили серебряную солонку. Слуги, которые охраняли лошадей, получили каждый по монете. Приставы поздравили посла с тем, что он имел счастье видеть ясные очи царя.
Вскоре прибыл пользующийся большим уважением князь Петр Семенович Прозоровский-меньшой с «царским столом» угостить посла. Стол накрыли белой скатертью и поставили тарелку, нож и вилку, три-четыре пустых кувшинчика, все из серебра, но металл так потемнел, что едва был похож на серебро. Посол сперва сел со шляпой на голове, в высоком конце стола; князь Петр справа от него. Когда они сели, нас тоже пригласили сесть. Я сидел против младшего пристава, первым вдоль длинной стороны стола. Посол повелел помолиться перед едой, но русский помешал, сказав, что это он может делать у себя за собственным столом, эта же пища Царская, которая уже благословлена. Первым блюдом был жареный гусь, около него стоял шафрановый соус. Одно за другим было подано семьдесят блюд, которые мы все попробовали. Выпечка была вкусная, но мясо было так сильно нашпиговано чесноком, луком, лимонами и маринованными огурцами, что наши языки не выдерживали. Все было холодное как лед. Среди всего был старый жесткий жареный журавль, много соусов, а в них куски курятины, нашпигованные круглыми жареными шариками, много-много всего другого; короче — вся пища, никогда не виденная у нас.
После третьего-четвертого блюда князь велел нам встать, появилась большая чаша, примерно в одну пинту[56], полная испанского вина, смешанного, по-моему, с водкой. Обращаясь к послу, он предложил тост за здоровье царя. Выпив сам, он дал из своих рук такие же чаши каждому приставу. Перед этим он перечислил титулы Его Царского Величества, которые он прочитал по записке, как русские читают все. Даже во время приема большие господа ничего не могут сказать наизусть, а смотрят вниз перед собой, когда говорят. Мы должны были опорожнить эти чаши без возражений. Когда покончили с торжественным тостом, посол сказал, что не может пить столь крепкий напиток, ему станет худо, да, смертельно худо.
На это был ответ:
— Как это может быть, чтобы стало худо оттого, что пьют за здоровье царя?
После этого князь велел принести большой серебряный ковш красного меда. Посол принял его и предложил тост за здоровье их Высокомогуществ, от которого князь отказался, говоря, что это будет в свое время, а сперва полагается выпить за здоровье Алексея Алексеевича, сына царя; ведь сына, сказал он, нельзя отделить от отца. Начали громко спорить; посол приводил разные доводы за их Высокомогущества, которые суверенны, а Алексей Алексеевич только подданный. Ничего не помогло, спор разгорался, они хвастались своим царем и его сыновьями; посол сказал, что их Высокомогущества тоже пользуются авторитетом, хотя их здесь умаляют, а ведь они тоже короли и принцы, и что было бы против всяких правил вежливости не оказать гостю почета, да и ни один монарх в мире не требовал такого. Но русский повторял свое: они в высшей степени удивлены, что посол отказывается от того, от чего не отказывался даже римский император, или любой принц в мире, — что было неправдой, — и добавил, что они удивлены тем более, что он сидит за «царским столом» и пользуется столь большой милостью царя. Еще князь добавил, что у него только одна голова на плечах. Посол повторил то же самое. После получасового спора сели, ничего не выпив. Посол сказал, что при таких условиях он не выпьет ни капли.
Немного времени спустя князь встал и снова предложил тот же самый тост за царевича. Теперь посол принял его, но сразу потребовал еще полный ковш меда и сказал, что раз он принял тост за Алексея, то пусть и они примут тост за их Высокомогущества, в чем ему снова отказали. Нам между тем дали каждому по ковшу; посол не поднял, а держал перед собою на столе ковш за Алексея, а ковш за их Высокомогущества поднял вверх и велел нам поспешно опорожнить ковши за их здоровье, что и было сделано. Посол выпил за Алексея после ковша за их Высокомогущества. Русские выпили тоже, но за царевича, а мы за наш тост. Мы первыми опорожнили наши ковши, и наш переводчик сказал: «Это за их Высокомогущества, а их тост — за Алексея». Так мы все выразили словами и делом, что пьем за здоровье их Высокомогуществ. Тогда князь схватил другой ковш и выпил его за здоровье второго принца[57], что мы приняли, после чего он предложил тост за их Высокомогущества. На это посол заявил, что за них уже пили, но если они хотят второй раз выпить за них, то он согласен; так и было сделано. Наконец выпили чарку крепкой водки за здоровье посла. Порядок тостов князь читал по цидулке.
О беседах за столом не стоит рассказывать. На столе появилось нечто подобное тому, что в Пскове нам подарил воевода[58]. Князь сказал, что по милости Бога и царя он может преподнести такие подарки. В комнате стало жарко.
— Это по милости царя, — сказал князь, тогда как это было из-за толкотни стольких потных людей.
Прислуживающие за столом, а их было столько же, сколько и блюд, подавали пищу в головных уборах, что также в обычае даже перед царем. По улице же они шли друг за другом с непокрытыми блюдами.
У меня спросили мое имя и имя моего отца. Здесь ни к кому не обращаются по фамилии, а только по имени и отчеству, так что здесь я приобрел имя — Николай Корнельевич. Самых знатных людей страны при обращении называют только своим собственным именем и именем отца. Каждый хвастался своей страной, хозяином и своей персоной. Это делали и русские, и голландцы; так, посол похвастался, что у себя дома имел больше власти, чем князь здесь.
