Зоя Ножникова - Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев
Пояс для сабли, шитый золотом и украшенный драгоценными камнями.
Очень большая жемчужина, лежавшая на блюде, на красной тафте.
Два наголовья для лошадей, с очень искусно приготовленною переднею и заднею отделкою.
Две попоны, шитые золотом и жемчугом.
Большой алмазный перстень на блюде.
Рубин, величиною почти рейхсталер[53], оправленный в золото.
Скипетр формы приблизительно такой же, как турецкий «пустеан».
Далее ехали четыре пары турок, затем два молодых красиво одетых человека, которые несли перед послом верительные грамоты на длинных красных шелковых платках; они были в сложенном виде, длиною в локоть.
Подарки от греков
Греческие духовные лица не присутствовали при этом поезде. Им 28-го сентября тоже дана была аудиенция. Два старых русских попа, верхом на лошадях, проводили их в Кремль, где многие попы сопровождали их на аудиенцию.
Их подарки были:
Шесть частью вызолоченных блюд со святыми мощами.
Золототканая и шитая жемчугом священническая риза. Позолоченную покрышку для ризы несли за нею. Другая риза.
Наголовье для лошади, украшенное драгоценными камнями.
Два куска золотой парчи.
Кусок серебряного тобину с золотыми цветами.
Далее следовали греки в коричневых камлотовых[54] кафтанах с вышеуказанною свитою из русских монахов и попов. Перед ними несли епископский посох».
* * *Олеарий видел много. Среди прочего, он описал и посольство из Крыма в том же 1634 году: «12-го декабря мы видели, как поехали в Кремль 72 крымских татарина, которые все именовали себя послами. Великий князь целых три часа сидел перед ними и сам выслушивал их просьбы. Они разместились, по своему обычаю, на полу в аудиенц-зале и каждому из них, как нам рассказали, подано было по чаше меду. После этого двоим знатнейшим даны были кафтаны из золотой парчи, а другим из красного скарлату, а еще иным, по нисходящему порядку, кафтаны похуже, вместе с собольими и другими шапками. Спускаясь из Кремля, они несли эти подарки, навесив их поверх своих костюмов.
Эти народы жестоки и враждебны. Они живут в обширных, далеко разбросанных местах к югу от Москвы. Великому князю у границ, особенно близ Тулы, они доставляют много вреда, грабя и похищая людей. Правда, раньше царь Феодор Иванович построил там в защиту от их нападений вал более чем на 100 миль, срубив леса и прокопав канавы; однако теперь мало от этого пользы. Они часто приезжают с подобными посольствами, но только для того, чтобы, подобно вышеупомянутым, забрать что-нибудь и получить подарки. Его царское величество в таких случаях не обращает внимания на расходы, только бы купить мир. Однако они хранят мир не дольше, чем им это кажется выгодным».
Кушанье с царского стола
В Кремле чередовались публичные и тайные аудиенции. Иногда послам приходилось туго. Например, посол Брюггеман, при котором состоял Олеарий, весной 1636 года был вынужден бывать в Кремле каждую неделю: «29-го апреля посол Брюггеман, согласно со своей просьбой, имел у бояр особую тайную аудиенцию. Без своего сотоварища он с немногими провожатыми поехал в Кремль, был отведен в казенный двор, и здесь его в особом помещении выслушивали около двух часов. О его предложениях здесь, сделанных не по приказанию свыше, а по собственному его почину, другой посол господин Кру-зиус ничего не должен был знать. 6-го мая господа послы вместе имели третью, а 17-го мая четвертую аудиенцию. 27-го того же месяца они имели пятую и последнюю аудиенцию».
* * *Читая эти несколько двусмысленные описания, Барон вспомнил ювелирно тонкую работу Олеария-секретаря. Не опускаясь, как говорил он сам, до вульгарного доноса, Олеарий представил письменный отчет о поведении посла Брюггемана за границей. Секретарь заявил, что посол не смог представить исчерпывающего объяснения разумности денежных трат; что он оскорбил секретаря посольства; что он «нарушил должную верность его княжеской светлости, преступил в опасной и грубой мере пределы повелений, презрел совесть, честь и стыд и углубился в разные преступные, для посла неслыханные правонарушения и пороки. Он превышал приказанное. Он вскрывал письма к высоким лицам и подделывал их. Он дал неправильный отчет; допускал явные обманы; вскрывая и задерживая письма собственного коллеги и других. Он прелюбодействовал; вел жизнь, полную соблазна; совершил преднамеренное убийство, а именно, до смерти засек персидского солдата при возвращении из Персии. Он растратил много тысяч денег и товаров княжеских; представлял подложные счета».
Казалось, не оставалось ни одного смертного греха, не совершенного Брюггеманом. Однако этим перечнем разоблачения Олеария не исчерпывались, но Барон не стал читать дальше. Он знал, что сказанного оказалось более чем достаточно для того, чтобы приговорить Брюггемана к позорной казни через повешение. В последнюю минуту его, правда, помиловали и присудили к более милосердной казни — отсечению головы. Ходили слухи, что Брюггеман, как добрый христианин, перед смертью примирился с Олеарием.
У Брюггемана были для этого основания, поскольку в свое время он спас своему секретарю жизнь. Олеарий писал сам, что в 1635 году, когда «его княжеская светлость послал меня с неким поручением в Брабант к кардиналу-инфанту, во время возвратного пути оттуда я заболел столь сильною болезнью, что наш медик в Гамбурге счел меня мертвым. В течение болезни я встретил прекрасные уход и обхождение в доме Брюггемана, как со стороны его самого, так и его близких. Это я записываю в честь его, потому что, вспоминая об испытанных благодеяниях, я позже с терпением переносил многие неприятности от него. Другие лица свиты также столовались в доме посла Брюггемана и получали всякое доброе обхождение, смотря по достоинству и положению каждого».
Отношения между Брюггеманом и Олеарием были не первым и не последним примером противоречий между послом и секретарем, просто их отношения достигли редкой остроты. Известно, к примеру, что однажды за обедом Брюггеман в очередной раз тяжко оскорбил секретаря, тот не остался в долгу, тогда-де посол при всех бросился на Олеария с кинжалом! И это за общим столом, когда, как и всегда, при начале и при конце стола трубили в трубы! Олеарий принес официальную жалобу, и посол был вынужден дважды извиняться: письменно и устно, причем публично. Сами по себе перипетии шлезвиг-голштинского посольства в Москву и Персию в разгар Тридцатилетней войны с ее жестокими католическо-протестантскими разногласиями, разрухой, перерезанными привычными морскими и сухопутными путями были необычайно интересными. Однако Барон понимал, что торговая, политическая, религиозная история не имеет непосредственного отношения к его сиюминутной задаче: сравнительному описанию быта и нравов русских и иностранцев в Московии. Этот быт и эти нравы, по глубокому убеждению Барона, не зависели ни от войн, ни от торговых договоров…
* * *Барон с усилием вернулся к строкам Олеария о тайной аудиенции в Кремле в 1636 году. Он прекрасно знал, что тайные аудиенции отличались от публичных сокращенным церемониалом и тем, что проходили, как тогда говорилось, за закрытыми от праздных наблюдателей дверями. Считалось, что о переговорах и разговорах на тайных аудиенциях не следовало до времени рассказывать посторонним. Однако окончание любой аудиенции было одним и тем же во все времена. После аудиенций в Кремле послов по давней русской традиции провожали домой и жаловали кушаньем с великокняжеского и, позже, царского стола.
* * *Все послы рассказывали об этом одинаково. Например, Олеарий:
«У наших послов имелась грамота от его светлости курфюрста саксонского к его царскому величеству. Так как сочтено было желательным представить эту грамоту его царскому величеству в публичной аудиенции, то для этой цели русскими назначен был день Святого Михаила. В этот день грамоту перед послами нес высокоблагородный Иоганн Христоф фон Ухтериц на желтой с черным тафте. Великий князь принял эту грамоту очень любезно и спросил:
— Как поживает курфюрст Иоанн Георг?
Когда было сообщено о здоровье его курфюршеской светлости, он далее сказал, что жалует послов кушаньем со своего стола. После этого нас опять проводили домой.
Мы вполне приготовились к тому, чтобы получить это кушанье с великокняжеского стола, отложили наш обед до двух часов пополудни, но напрасно: пришлось-таки велеть ставить на стол обычные наши блюда. Но вот около трех часов пришли в обычном порядке русские, доставили нам двойное количество напитков, но извинились относительно еды, что она не могла быть приготовлена так быстро; они нас спросили, не желаем ли мы лучше получить деньги вместо кушаний. Так как мы, однако, отказались, то на следующий день провиант, или, как они говорят, «корм» был дан в сырых материалах в двойном количестве. Как один из наших добрых друзей нам сообщил, до сведения царя дошло, что мы многие кушанья и блюда, в первый раз нам пожалованные, в тот же самый день, когда мы их получили, разослали другим лицам. Впрочем, надо заметить, что это совершенно обычно, чтобы из означенных пожалованных блюд, если их нельзя все съесть в тот же день, кое-что рассылали добрым друзьям, чтобы и их приобщить к царской милости».
