Юлиан Семенов - Межконтинентальный узел
Утром мы пошли гулять по Шварцвальду; вот уж действительно "черный лес": громадные ели, никаких других деревьев... А как он тогда бегал, старый Клаус?! Идет-идет по тропинке, а потом как припустит! "Господа, йогинг [так называют "бег от-инфаркта] гарантирует мне еще по меньшей мере десять лет творческой активности... И фаворитки, кстати, не жалуются. Мужчина вневозрастен, если не курит, бегает, соблюдает разгрузочные дни и одержим работой..."
...Сижу пишу тебе это грустное письмо; дом Менарта во Фрейденштадте пуст, нет света в окнах; о т с у т с т в и е; я просто не мог не приехать сюда; с возрастом влечет к тем местам, с которыми связаны какие-то важные этапы жизни; видимо, прикосновение к трагической памяти высекает чувство... Письмо это я отправлять не стану, вряд ли дойдет, передам в Москве, а может, и не передам, но все равно не могу не написать, больно уж многое вспомнилось...
Ты себе не представляешь, Виталик, как был Менарт в ту пору д р е м у ч, говоря о нашей литературе! И это он, который по-русски говорил, как мы с тобой! А другие? Чего от них ждать?
"Но вы же не можете не согласиться, Дмитрий Юрьевич, что русские писатели не имеют права на свободу выражения собственной точки зрения?! Партийный аппарат распределяет заказы на тематику!" - "И с "Хождением по мукам" так было? И с "Разгромом"? И с "Лейтенантом Шмидтом" Пастернака? И с Паустовским? С Леоновым? Бабелем? Пильняком?" - "Да, но ведь Бабель и Пильняк погибли!" "А кто про это открыто сказал миру на Двадцатом съезде? Мы, Клаус, мы сами!" "Вы меня, пожалуйста, называйте Николай... Николай Германович. Я очень люблю свое русское имя. Меня маменька звала "Колечка". Я в Москве только с русскими мальчиками играл. По-немецки говорили только за обеденным столом, чтобы не забыть язык предков... Если бы не первая империалистическая, мы бы никогда не уехали в Германию... Но в четырнадцатом, увы, нам пришлось. А если не тогда, то в семнадцатом бы выгнали... Шоколадную фабрику деда национализировали, дом отца заселили..."
Через месяц он позвонил мне в Бад-Годесберг: "Буду по делам в Бонне, хотелось бы увидаться". - "Приезжайте. Можно остановиться у меня, дом достаточно большой". - "Но я никого не стесню?" - "А кого стеснять? Я пока один". - "Ах, как это мило с вашей стороны! Тогда так: мой поезд выходит в девять ноль три, в четырнадцать часов у меня обед с директором "Цайта" графиней Марион. Он продлится до пятнадцати двадцати. Затем, в пятнадцать тридцать пять, встреча в бундестаге с Циммерманом. Только, пожалуйста, не браните его сразу. Он умный человек. Беседа будет продолжаться сорок минут, пятнадцать минут на дорогу до вашего дома, значит, я приеду в шестнадцать тридцать. Вас это устраивает? Если назначена какая-то встреча, я готов обождать в буфете бундестага". - "Встречи назначено не было, жду..."
И что ж ты думаешь?! Он приехал минута в минуту. Ну и пунктуальность! Мне, между прочим, рассказывали, как в первые месяцы совместной работы с итальянцами и немцами на строительстве Волжского завода наши шоферы ярились: "Привез, понимаешь, цемент с опозданием на пять минут, а они не берут! Что ж мне, выбрасывать его?!" - "Извольте соблюдать график!" Тогда наши ребята решили ударить по перевыполнению: привезли цемент на пять минут раньше срока. А те: "Нам такой цемент не нужен, пока вы будете ждать разгрузки, цемент потеряет свои свойства". Ну, конечно же, шофера в райком: "Провокация! Издевательство над русским рабочим!" Секретарь умный попался, ответил: "А что б вам, ребята, не попробовать минута в минуту?! Неужели не под силу?!"
Эх, Петр Великий, Петр Великий! Глядел в корень! Мудрец, не стыдился учиться, ибо понимал: пыжатся от дури и бессилия; русской вольнице необходимо усвоить границы европейской временной организованности. Без этого порядка в доме не наведешь... И как же отомстили ему, а?! Сразу же после смерти столицу вернули в Москву, женщин перестали "пущать" в ассамблеи, а дворянство сразу за свое: мы - самые-самые! Я, знаешь ли, сейчас особенно много думаю о феномене Петра и о реакции на его эксперимент, которая проявилась сразу после воцарения консервативной партии... И знаешь, с чем вижу сходство? С судьбою теории относительности! Ей-богу! На старости лет меня потянуло в ту науку, которую в школьные годы боялся, а потому ненавидел. Нет, правда, страх и непонимание два основных побудителя ненависти. Если спроецировать трагедию послепетровской России на историю с открытием Эйнштейна, то возникнут весьма любопытные параллели, которые - в данном конкретном случае - безусловны... Отчего люди с таким трудом воспринимали (да и, говоря откровенно, воспринимают) теорию относительности? Потому что опыт человечества в течение многих тысяч лет (не десятилетий, как при Петре!) имел дело с привычными свойствами времени и пространства. Согласись, что человеческие знания основываются и проистекают из опыта. Повседневный опыт - матерь знания, с одной стороны, и, с другой, дремучего консерватизма, приверженности темным догмам. Человечество привыкло к тому, чему его учили веками. Действительно, Ньютон сформулировал теорию, лежавшую на поверхности, основу основ знания: закон тяготения, действию которого подвержено всё, абсолютно все в природе. И точка. Даже свет подвержен тяготению (вот она, тайна "черных дыр"!). Ньютон породил Лапласа. Гений порождает гения; застойность мстит миру плесенью. Занятно, когда Наполеон Бонапарт спросил Лапласа, отчего в его книге ни разу не упоминается бог, ученый ответил: "Ваше величество, в этой гипотезе я не нуждаюсь". Ньютон был создан добрым гением Галлея. Лаплас, будучи пиком человеческой мысли, тем не менее не мог представить себе, что в мире ничто не движется быстрее света, ибо ничто и никто не в силах обогнать свет в пустоте. Вот именно это и сформулировал Эйнштейн в своей теории - ну как к этому привыкнуть, если раньше и слыхом об этом не слыхали?! Ведь Эйнштейн замахнулся на самого Ньютона! А к нему привыкли. Эйнштейн замахнулся и доказал, как дважды два, что если Ньютон абсолютен для Земли, то в гравитационных полях его теория теряет свою силу. Как с этим согласиться?! Триста лет учили одному, а тут все в корне переиначили. "Не может такого быть, и все тут!" К счастью, в науке консерватизм сейчас невозможен. Кстати, знаешь, что такое "черная дыра"? Таким объектом называют "область пространства, которая не излучает света". Поразительно, да? Если нет излучения света (мысли, идеи, добра), из этого объекта вообще ничего не исходит... Неплохая проекция на людей, особенно на некоторых моих коллег по ремеслу...
Ладно, вернемся к Менарту... Приехал он ко мне с двумя чемоданами, как-то удивительно быстро, по-домашнему расположился в маленькой комнатке, где у меня жила Лыс, когда приезжала на каникулы, вышел в тапочках - добрый дедушка, как их всем нам не хватает в жизни - и спросил: "Ну, чем будете угощать?" "Макаронами по-краснофлотски". Он даже опешил: "Это как?" - "Пошли на кухню, открою секрет".
Меня знаешь, что восхищало в Западной Германии? Это как хозяйки делают покупки на неделю. С маленьким компьютером приходят в магазин и чеки домой забирают, бюджет соблюдают, подсчитывают каждый пфенниг, м а р а к у ю т, на чем сэкономить... В понедельник придет мамаша с двумя малышами в магазин, положит в каталку мясо, сыр, колбасу - все это в морозилку, храни хоть месяц вот тебе и не надо толочься в очередях, экономия времени! Нигде так не теряется время, как у нас в очередях. Проблема номер один, честное слово...
Да... Поставил я кастрюлю с макаронами, достал из огромной морозилки спасительную тушенку и накормил профессора. Он плакал от умиления, особенно после того, как я ему поднес столь непопулярный ныне шкалик. А потом говорит: "Я ведь к вам приехал неспроста. У меня есть мечта - хочу написать книгу "Что читают русские". После нашего зимнего спора я сел за литературные журналы и по прочтении двух тысяч двадцати семи страниц был вынужден согласиться с вашей правотой по целому ряду позиций: действительно, ситуация в русской литературе изменилась, я был чрезвычайно удивлен смелостью, с какой ряд ваших виднейших писателей ставят крайне острые проблемы - без страха и оглядки". - "По-моему, идея замечательная". - "По-моему, тоже. Только меня к вам не очень-то пускают, вот в чем беда. Сможете помочь с визой?" - "Не знаю. Попробую. Но у меня есть ряд вопросов и несколько условий". - "Вот это по-европейски. Налейте-ка еще рюмашку и положите, пожалуйста, краснофлотских макарон, если осталось". Налил. Положил. Потом спрашиваю: "Николай Германович, во-первых, почему вы хотите писать лишь о русских?" - "Потому что не знаю ни эстонского, ни грузинского... Я понимаю вас, вам хочется, чтобы я написал книгу под названием "Что читают советские"? Не получится. Берусь только за то, что знаю... Я уже наметил двадцать писателей, которые показались мне наиболее интересными, о них я и хочу писать, это звезды первой величины". - "Если вы включите сюда уехавших, я не пойду хлопотать о визе". - "Нет, меня интересуют только те, которые работают в России и пишут то, что имеет возможность читать народ". - "Кого вы избрали? Кого определили "звездами"?" Он назвал. Я спросил, отчего нет того, почему он обошел этого, зачем не хочет проанализировать такого-то. Менарт ответил: "Дмитрий Юрьевич, спорить со мной можно, а вот навязать точку зрения нельзя. Если бы я убедился, что ваш народ действительно читает и тех, кого вы упомянули, я бы увеличил мой список до двадцати четырех человек. Но не больше. Это уже профанация..."
