История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Что же до графа Стамфорда, то ему, в отличие от Рутвена, не хватило выдержки даже для того, чтобы дождаться неприятеля, и еще до подхода последнего он оставил Тависток; иные из его отрядов поспешно отступили в Портсмут, а прочие ушли в Эксетер. После чего, хотя старый предрассудок против выхода за пределы собственного графства вновь заставил милицию разойтись по домам, корнуолльцы со всеми своими добровольческими частями вступили в Девоншир и разбили лагерь менее чем в миле от Плимута, выставив дозоры на расстоянии мушкетного выстрела от неприятельских позиций. В это самое время сэр Джон Беркли, выказав немало усердия и отваги, со своим великолепным летучим отрядом кавалеристов и драгун атаковал все пункты в Девоншире, где мятежники пытались созвать местных жителей; он разогнал эти сходбища, захватил в плен многих именитых особ и таким образом помешал Чадли, генерал-майору парламентской армии, набрать там войска, чем тот весьма старательно занимался.

В одном из этих стремительных и столь необходимых тогда набегов, при ночном налете на Чагфорд (городок в южном Девоншире), король потерял Сидни Годолфина, молодого джентльмена превосходнейших дарований. Человек тонкой натуры и изысканного воспитания, чуждый поначалу всяких политических распрей, Годолфин (а он был членом Палаты общин), видя злобу и порочность коммонеров, из одного лишь благородного негодования и чувства долга перед отечеством сразу же присоединился к сторонникам короля в западных графствах; и хотя, избрав ремесло воина под давлением обстоятельств, он не счел себя достойным командного поста, однако, поскольку суждения его на военных советах, в коих он непременно участвовал, имели огромный вес в глазах всех командиров, а блестящие способности могли принести немало пользы в гражданских делах, Годолфин с полной готовностью шел навстречу любым трудам, заботам и опасностям. Слишком смело бросившись вперед в последнем бою, он был ранен мушкетной пулей, угодившей ему чуть выше колена, и тотчас же скончался, оставив этому городишке, о котором иначе никто бы в целом свете и не узнал, позорную славу места своей гибели.

После этих событий, происходивших в начале января [скорее всего, в начале февраля. — Примеч. ред.], вожди сторонников короля, приняв в расчет время года и недостаток в боевых припасах, и убедившись в неприступности неприятельских цитаделей, отвели все свои войска на отдых в Тависток, где оставались много дней, желая, насколько возможно, облегчить своим верным друзьям в Корнуолле бремя забот и расходов по содержанию их маленькой армии. Окружавшие их со всех сторон затруднения были громадными. Одной из таких помех являлось то обстоятельство, что из-за полного господства неприятеля в прочих западных графствах корнуолльцы не могли поддерживать связь с королем и получать от него какие-либо известия — из десяти отправленных ими гонцов ни единый не добрался до цели. Далее, хотя сознание правоты их дела и беззаветная преданность ему помогали частным лицам в наборе войск, однако сбор средств на нужды этой армии и на уплату жалованья ее солдатам всецело зависел от репутации, влияния и авторитета отдельных людей, а сколь долго подобный источник сможет питать эти реки, даже те из них, кто тверже других верил в конечный успех, сказать уже не решались. Но всего более тревожила их нехватка боеприпасов. До сих пор они пользовались тем, что брали в погребах замка Пенденнис и захватывали у неприятеля, однако гарнизон первого сам нуждался в пополнении своих запасов, а каким образом можно это сделать, никто себе не представлял. Страх оказаться когда-нибудь в бедственном положении, без всякой надежды выйти из него, угнетает сильнее, чем любые настоящие затруднения.

Но в этот самый момент, как будто ниспосланная Провидением, им выпала такая удача, о которой они не смели и мечтать. Капитан Картерет, инспектор королевского флота, отказавшись в начале смуты служить в морских силах Парламента, тихо удалился со своим семейством на остров Джерси; но затем, наскучив сидеть без дела, когда его государь воюет, не утерпел и отправился в Корнуолл с целью набрать эскадрон кавалерии и сражаться на стороне короля. Когда же он туда прибыл, корнуолльские командиры, поведав Картерету, сколь отчаянно недостает им пороха, принялись наперебой умолять его помочь им в этой беде, изыскав способ использовать для доставки пороха многие превосходные порты, находившиеся в их руках. Не теряя времени, Картерет вернулся во Францию и, вначале закупая необходимое в кредит на собственное имя, а затем в обмен на товары, которые могли выделить корнуолльцы, отправил им такое количество боевых припасов, что впоследствии они уже не испытывали по этой части ни малейших затруднений.

Пока же приверженцы короля, стоявшие в Тавистоке, все еще страдали от нехватки амуниции, несколько корнуолльских джентльменов, ранее примкнувших к мятежникам и потому изгнанных из своего графства, осторожно предложили заключить договор, который восстановил бы мир в Корнуолле и Девоншире, удалив войну за их пределы. Те, кто всего лучше знали характер и стремления бунтовщиков, легко уразумели, что подобное соглашение отнюдь не обещает прочного мира. Однако это предложение, с виду весьма привлекательное, пользовалось таким успехом в народе, что отклонить его представлялось совершенно невозможным, а потому решено было устроить совещание выборных от обеих сторон. Даже граф Стамфорд казался тогда столь искренним, что на первом же заседании стороны, дабы засвидетельствовать чистоту своих намерений, с общего согласия постановили, что каждый участник переговоров должен будет вначале сделать заявление, поклявшись, < «перед лицом всемогущего Господа, что он приложит все усилия для заключения прочного мира между графствами Корнуолл и Девоншир; что он готов защищать протестантскую религию, установленную законом в Церкви Англии, а вместе с нею - законные права и прерогативы короля, нашего верховного правителя, законные привилегии и свободы Парламента, а также законные права и вольности подданных; что он не будет посягать на чье-либо имущество и не надеется получить какие-либо должности, титулы и награды от короля или Парламентам наконец, что слова этой клятвы он разумеет в буквальном смысле и значении». >

После столь торжественной декларации и совершенного затем таинства святого причастия даже те, кто не чаял благих плодов от этих переговоров, возымели надежду, что они могут принести известную пользу, и стали думать, что люди, связавшие себя подобными обязательствами, сумеют превозмочь предубеждения и бурные страсти, обыкновенно двигавшие их партией. А потому приверженцы короля охотно согласились отвести свои войска в Корнуолл, после чего стороны заключили перемирие, дабы без всяких помех продолжать переговоры. За этими переговорами мы их пока и оставим, а сами бросим беглый взгляд на северную Англию и расскажем по порядку, каким образом пришлось ей нести свою долю тяжкого бремени Гражданской войны и порожденных ею бедствий.

Глава VI

(1645)

Покидая Йоркшир, король по просьбе джентльменов названного графства велел сэру Томасу Глемему остаться в Йорке и поручил ему начальство над войсками, которые тот найдет нужным набрать для отражения неприятельских вылазок из Гулля: засевший там Готэм-младший совершал дерзкие набеги на округу, между тем как отец его не слишком рвался в бой, полагая, что, дождавшись решительного успеха одной из сторон, он сумеет использовать его к собственной выгоде. Люди, всего более сочувствовавшие Парламенту — из коих самыми влиятельными были лорд Ферфакс и его сын, и от которых король тогда в столь малой степени ожидал серьезного вреда, что, уезжая из Йорка, оставил их всех в их поместьях, хотя вполне мог, если бы почел за нужное, арестовать и увезти с собой — предпочитали наблюдать за событиями, но не ввязываться в войну, в убеждении, что все споры решит одна-единственная битва, после чего все королевство с готовностью покорится победителю. Я даже склонен думать, что никакое мнение так сильно не способствовало продолжению и затягиванию войны, как господствовавшая в ее начале всеобщая уверенность в том, что она быстро закончится. А так как в ту пору обнаружилось лишь одно важное разногласие, грозившее ввергнуть страну в смуту, и касалось оно начальства над милицией — король распорядился, чтобы руководство и командование ею осуществлялось на основании приказа о созыве ополчения, Парламент же издал на сей счет собственный ордонанс — то державшиеся различных взглядов джентльмены положили между собой в этот спор не вмешиваться, ничью сторону не принимать, но сидеть смирно. Такое решение имело, пожалуй, смысл для сторонников Парламента, которые в массе своей были скорее исполнены слепого благоговения перед именем этого собрания — роковая эта болезнь поразила тогда все королевство — нежели серьезно увлечены страстями и замыслами самых неистовых его членов, и которые отлично понимали, что огромное большинство родовитых, уважаемых и влиятельных особ в стране непременно воспротивится их действиям, ведь, кроме лорда Ферфакса, лишь немногие люди с высокой репутацией и обширным состоянием готовы были идти с ними одной дорогой. Со своей стороны, приверженцы короля считали свой долг исполненным: они уже набрали и отправили Его Величеству два хороших полка пехоты, один — под началом полковника Джона Белласиса, младшего сына виконта Фолкенбриджа, а другой — под командованием сэра Уильяма Пеннимена, два полка драгун, полковника Данкома и полковника Гоура, и несколько эскадронов кавалерии, а так как король находился слишком далеко и высылать ему новые подкрепления не существовало более возможности, то йоркширцы пришли к заключению, что теперь единственная их задача — поддерживать мир в собственном графстве, дабы оно не могло причинить ущерб делу короля, посылая солдат в армию графа Эссекса или как-либо поддерживая гарнизон Гулля; подобно другим англичанам, они полагали, что спор между королем и Парламентом решит первая же битва. После этих размышлений и обсуждений условия договора были составлены, утверждены и подписаны лордом Ферфаксом и Гарри Белласисом, прямым наследником лорда Фолкенбриджа - двумя рыцарями, представлявшими Йоркшир в Палате общин, и вдобавок близкими родственниками, которые относились друг к другу с величайшим расположением до тех пор, пока их не развело различие политических мнений и пристрастий: первый с началом смуты принял сторону Парламента, второй же выказал блестящее мужество и рассудительность, защищая дело короля.