Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Первые серьезные размышления и дискуссии на данную тему возникли после окончательного отказа Польши (26 марта); после заявления Чемберлена в палате общин (31 марта 1939 г.) они распространились на непосредственное окружение Гитлера и в первые дни подготовки к осуществлению плана «Вайс» привели к решению начать контакты с Советами. Все это время с небольшими перерывами посол Шуленбург провел в Берлине. Насколько ему тогда удалось привлечь внимание к своим доводам, сказать невозможно из-за отсутствия письменных свидетельств. К тому же весной 1939 г. в министерстве иностранных дел даже среди единомышленников соблюдалась строжайшая тайна. «Слежка» в служебных помещениях была обычным делом. Социальные контакты сотрудников прекратились под воздействием «удушливой атмосферы лицемерия и недоверия». Проникновение гестапо «под спокойную поверхность» личной жизни не ускользнуло от их внимания[461].
В конце марта 1939 г. германское посольство в Москве получило первое письменное подтверждение изменения настроений в некоторых военных ведомствах. 29 марта генерал Типпельскирх, представитель верховного командования вермахта, запросил военного атташе в Москве Кёстринга, не считает ли он, что Сталин «мог бы (действовать) иначе», то есть заодно с Германией[462]. Кёстринг понял смысл запроса генерального штаба сухопутных войск. Он ответил отрицательно: «В настоящий момент в это не поверит сам Сталин». В лучшем случае он мог бы «заставить поверить...других». Правда, Кёстринг признал, что многие государства «усиленно интересуются Россией», но что именно «перед самым опасным противником, Германией», страх здесь особенно велик. И воевать-де Советский Союз не станет, во всяком случае, в начале крупного столкновения. «С какой стати? — писал он. — Разве на месте Сталина вы поступили бы иначе?» Информация военных специалистов была однозначной: в военный и тем более в наступательный союз с Гитлером Сталин в силу очевидных собственных интересов втянуть себя не позволит.
политических авантюристов, видимо, были другие расчеты. 1 апреля 1939 г. в Вильгельмсхафене, где Гитлер, вероятно, разрабатывал директиву о подготовке нападения на Польшу (план «Вайс»), он, выступая с речью по случаю спуска на воду линкора «Тирпиц», высказался против «английской политики окружения»[463], явно стараясь вбить клин между западными державами и СССР. Гитлер, не оставляя сомнения в том, что намерен покончить с «диктатом Версаля», подчеркнул сильные немецкие культурные корни в Восточной Европе («Английские государственные деятели этого не знают. Об этом понятия не имеют...»). Связь западных держав с восточноевропейскими государствами он назвал «кратковременным соединением неоднородных тел» и заключил: «Если мне сегодня кто-нибудь скажет, что между Англией и Советской Россией не существует никаких мировоззренческих или идеологических разногласий, то я лишь отвечу: поздравляю...» Очень скоро выяснится, продолжал он, как велика разница «между демократической Великобританией и большевистской Россией Сталина». И, имея в виду окончание гражданской войны в Испании, он добавил: «Нам приятно констатировать, насколько быстро, даже очень быстро, здесь произошли изменения в мировоззрении поставщиков боевой техники красным, насколько хорошо там вдруг понимают национальную Испанию и готовы обделывать с ней дела, если уж не в идеологической, то по крайней мере в экономической сфере. Это также указывает направление развития. Я полагаю, что все государства столкнутся с такими же проблемами, с которыми однажды столкнулись мы. Одно государство за другим либо погибнет от еврейско-болыпевистской чумы, либо станет с ней бороться« Мы это сделали и создали немецкое народное Государство. Это народное государство хочет жить в мире и дружбе с любым другим государством».
То был недвусмысленный намек на доктрину «мирного сосуществования» и первый признак идеологически примирительного отношения Гитлера к Советскому Союзу[464]. Кроме того, Гитлер использовал образное выражение, которое двадцатью днями ранее Сталин употребил в своей речи на XVIII съезде партии. Гитлер, в частности, сказал, что тот, кто готов для западных держав «таскать из огня каштаны», обожжет себе пальцы[465].
Эта угроза в первую очередь адресовалась польскому правительству, но могла относиться и к Сталину, если он станет поддерживать планы Великобритании. С 23 марта английский министр внешней торговли сэр Роберт Гудзон вел в Москве экономические переговоры с Молотовым и Микояном. Перед Гитлером вновь замаячила угроза британской торговой блокады Германии в момент обострения кризиса!
Метафора с каштанами часто употреблялась поклонниками традиций Бисмарка, а в эти весенние месяцы 1939 г. его идеи были в Германии очень актуальны. Во время спуска на воду «Тирпица» об основных принципах политики Бисмарка напомнил и Ульрих фон Хассель — зять адмирала фон Тирпица, — у которого для этого были особые причины. Хассель прибыл «в Вильгельмсхафен без всякого удовольствия»[466]. По дороге он 25 марта — четыре дня спустя после выдвижения Гитлером требования относительно Данцига и через два дня после аннексии Мемельской области и заключения германо-румынского экономического договора (23 марта)[467] — в беседе со знакомыми (в том числе с адмиралом Канарисом) и бывшими коллегами (среди которых, наверное, был и Шуленбург) получил информацию о влиянии последних акций Гитлера на положение в Восточной Европе. При этом ему стало «ясно, что именно эти два события (Румыния и Мемель) встревожили Восток еще больше, чем чехословацкое дело. Советы и Польша еще ближе придвинулись к Западу; и это после того, как Сталин совсем недавно выставлял себя врагом западных капиталистов и утверждал, что не даст себя стравить с Германией с помощью такого жупела, как мнимые германские планы в отношении Украины»[468]. И Хассель сделал следующие выводы: «Ситуация такова, что Гитлер своей последней акцией поставил Германию в положение «врага всего человечества». Каждый последующий шаг (а Гитлер психологически не в состоянии долгое время сохранять спокойствие) может привести к катастрофе».
Поэтому мысли Хасселя все больше обращались к Советскому Союзу. В статье «Тирпиц в мировой политике», опубликованной в газете «Дойче альгемайне цайтунг» 2 апреля, то есть во время пребывания вместе с Гитлером в Вильгельмсхафене, Хассель напомнил об основных принципах политики Бисмарка в отношении России. Он подчеркнул, что, и по мнению Тирпица, между Германией и Россией не должно быть непреодолимых противоречий и что война против России была бы для Германии «величайшей ошибкой».
В министерстве иностранных дел в первые дни апреля, когда там находился Шуленбург, интенсивно обсуждался вопрос о возможностях сближения с Россией[469]. В связи с директивой Гитлера, касающейся плана «Вайс», в обсуждении принял участие и министр иностранных дел[470]. В страстную пятницу, 7 апреля 1939 г., он дал задание прозондировать в советском представительстве в Берлине готовность советской стороны к переговорам. Это произошло через день после подписания англо-польского коммюнике, то есть в тот день, когда Италия оккупировала Албанию, стратегический плацдарм держав «оси» на Балканах, которые Россия традиционно рассматривала в качестве сферы своего влияния. Риббентроп приказал своему референту по польскому и русскому вопросам и, вероятно, невольному агенту советской разведки Петеру Клейсту (как не совсем убедительно сформулировал он сам) «улучшить личные отношения с сотрудниками советского посольства»[471].
В своих воспоминаниях Клейст умолчал о многом, имеющем важное значение для реконструкции тех событий, и поведал о некоторых вещах, которые в самом деле происходили иначе. Согласно версии Клейста, Астахов без обиняков заявил ему о советском предложении начать переговоры с Германией, но это было прямо противоположное изображение действительного хода беседы.
Фактически в качестве реального субстрата из его рассказа можно извлечь следующее: Риббентроп поручил, возможно, с ведома Гитлера среднему служащему своего ведомства, располагавшему определенными, но не очень близкими связями на советской стороне, прозондировать позицию Советского Союза. Если бы зондаж не принес успеха, то, учитывая незначительный политический вес посредника, контакты можно было бы прекратить без особых последствий. Клейст начал нащупывать подходящие пути, чтобы, опираясь на известные полномочия, обратиться в советское представительство в Берлине. Поэтому он попросил Фритца Чунке, «ведущего специалиста по вопросам германской экономики на Востоке»[472], пойти вместе с ним. В своих мемуарах Клейст имени Чунке не называет. О бывшем майоре рейхсвера Чунке со времени его работы в Красной Армии у советской стороны сохранились добрые воспоминания. Теперь он был ведущим специалистом русской комиссии Совета германской экономики[473], а во время войны стал руководителем Восточного отдела концерна «Отто Вольф АГ».
