Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
В качестве сопровождающего такого важного, по мнению советской стороны, сотрудника, как Чунке, Клейст не только получил доступ в советское представительство, но его даже принял второй человек полпредства, ведавший вопросами торговли и экономики, советник полпредства Георгий Астахов. (Он не был, как указывает Клейст, поверенным в делах и руководителем представительства; просто полпред Мерекалов в тот момент отсутствовал, а через десять дней уехал в Москву навсегда.)
Под каким предлогом Чунке и Клейст начали разговор, — неизвестно. Наверное, было достаточно одного лишь намека на экономические интересы Германии в России. Позднее Клейст, вспоминая об этой беседе, сообщил, что обсуждать политические вопросы его не уполномочили. Вместо этого он якобы завел светскую беседу о запрещении в СССР «авангардистского» искусства. Отрицательно покачав головой, Астахов заметил, что догматические заблуждения подобного рода скорее следовало бы обсуждать в Германии.
Затем, по утверждению Клейста, «Астахов в блестящем, исторически обоснованном докладе и с четкостью, которая не оставляла желать лучшего, указал на бессмысленность того, что Германия и Советский Союз из-за «идеологической казуистики» ведут борьбу друг с другом, вместо того, чтобы, как часто бывало в истории, вместе делать большую политику».
Однако есть основания предположить, что на самом деле этот «исторический доклад» сделал хорошо подготовленный национал-социалистский пропагандист, в то время как советник советского полпредства и эксперт по экономике, в лучшем случае в рамках своих полномочий, вставлял отдельные замечания в том смысле, что, по мнению советской стороны, нет никаких веских оснований для дальнейшего обострения противоречий, что Советское правительство (и здесь Астахов, конечно же, взглянул на представителя немецкой экономической комиссии по России) всегда выступало за установление полезных «деловых связей».
И хотя Клейст охарактеризовал беседу как «феноменальный успех»[474], он тут же получил строгий нагоняй от Риббентропа, заметившего, что он «не думает, чтобы фюреру было желательно продолжение этих разговоров». Столь резкое прекращение зондажа создает впечатление, что он прошел безрезультатно.
О чем это говорит? Вспоминая, Клейст умолчал о главных пунктах своего поручения. Поскольку визит к Астахову состоялся «вскоре» после того, как в страстную пятницу, 7 апреля, Клейст получил задание от Риббентропа, нужно полагать, что он (или Фритц Чунке) самое раннее в понедельник пасхальной недели мог установить контакт с советским представительством и встреча, вероятно, была назначена на вторник, являвшийся первым рабочим днем. Но ведь в пасхальный вторник, 11 апреля, Гитлер подписал распоряжение вермахту относительно военного разгрома Польши (план «Вайс»).
Очень возможно, что в тот день Клейст должен был обратить внимание Астахова на то, что поход Германии против Польши не приведет к осложнениям с Россией, если только своевременно будет достигнута договоренность. В таком случае Германия и Россия могли бы даже «вместе делать большую политику». Если все происходило именно так, то можно считать, что правительству Сталина было сделано первое предложение о разделе Польши. Подобное толкование находит косвенное подтверждение в записи Геббельса, сделанной в понедельник, 10 апреля, в которой он, комментируя заключение пакта о взаимной помощи между Лондоном и Варшавой, заметил, что Польша когда-нибудь дорого за это заплатит. «Так, — писал он, — начиналось и в Чехословакии. Закончилось все разделом страны»[475]. С советской стороны положительной реакции на это предложение, по всей видимости, не последовало.
Но вернемся к предложению об установлении контакта. В изложении Клейста этот визит в советское полпредство представлен как результат инициативы Астахова, как якобы недвусмысленное советское предложение Германии. Более поздние исследования подхватили это утверждение. Однако нет никаких сомнений в том, что на самом деле речь шла о германской инициативе, исходившей от Риббентропа, возможно, с ведома Гитлера. По мнению Сиполса, знакомого с советскими документами, эта инициатива имела своей целью «ослабление напряженности в отношениях» между Германией и СССР[476].
Отчет Клейста за 1944 г. подтверждает, что инициатива исходила от германской стороны. Клейст в сентябре — октябре 1944 г. по поручению Гиммлера предпринял — и снова безуспешно — новые попытки побудить Советы к сближению с гитлеровским рейхом. В своем заключительном отчете Гиммлеру, отпечатанном «шрифтом фюрера» и предназначенном для доклада Гитлеру, Клейст, оглядываясь назад, ссылался на свой первый контакт подобного рода. Он писал: «Мне хотелось бы заметить, что в 1939 г., в ходе подготовки советского пакта, установить контакте Астаховым, бывшим поверенным в делах в Берлине, мне помог майор Фритц Чунке»[477].
Явный провал этой неудачной первой попытки достичь взаимопонимания с советским представительством убедил заинтересованных лиц в МИД в том, что нужно как можно скорее предпринять соответствующий зондаж на более высоком уровне.
Первые дипломатические контакты: Вайцзеккер — Мерекалов
В обстановке растущей «драматической напряженности»[478] представители немецкой дипломатии, занимавшиеся Россией, стали возлагать свои надежды на Москву и Лондон. С начала апреля 1939 г. и особенно после захвата Албании союзницей Германии Италией Москва развернула в печати новую кампанию за создание «прочной системы коллективной безопасности против фашистской агрессии» и возрождение идеи о коллективном фронте обороны[479]. В западных столицах главы правительств Невилл Чемберлен и Эдуард Даладье испытывали давление со стороны оппозиции, общественного мнения и дипломатических служб своих стран. Особенно настойчиво дипломаты предостерегали от подталкивания Сталина в объятия Гитлера[480]. С точки зрения малых стран Центральной и Восточной Европы, которые после потрясения Мюнхена чувствовали себя покинутыми великими державами, наступили наконец радикальные перемены. «Европа, казалось, проснулась, чтобы перед лицом опасности вновь продемонстрировать свое единство и солидарность»[481].
На стороне западных держав выступили также Соединенные Штаты Америки, направив 14 апреля Гитлеру и Муссолини послание президента Рузвельта[482]. Советское правительство приветствовало такое развитие, от его имени Калинин телеграммой выразил благодарность Рузвельту. Московская печать опубликовала телеграмму 16 апреля[483], а 22 апреля — полный текст ноты Рузвельта. Казалось, великие державы сплачивались против Гитлера.
В результате заявлений о гарантиях (11 апреля Англия подтвердила гарантии Греции[484], а 13 апреля Франция и Англия публично заявили о гарантиях Румынии и Греции) для германской дипломатии сложилась новая ситуация, при которой заметно сузились дипломатические возможности приобретения союзников, оказания давления или политического запугивания. Германия оказалась в международной изоляции. Правда, с точки зрения Гитлера, западные гарантии странам Центральной и Юго-Восточной Европы «не стоили ломаного гроша» и существовали лишь «на бумаге»[485]. Такого же мнения придерживалась и советская сторона. Они могли стать действенными лишь в том случае, если бы Советское правительство присоединилось к ним. Психологический эффект устрашения, которого прежде всего хотел достичь Чемберлен заявлениями о гарантиях, повлиял прежде всего на германскую дипломатию. Военно-политическое устрашение Гитлера было возможно только при последовательном участии СССР. Этот факт совершенно четко отразил Черчилль в речи в палате представителей 13 апреля, когда подчеркнул, что «время полумер» прошло и речь идет о том, чтобы «включить Советский Союз без всяких оговорок в наш блок защиты мира»[486].
Первым шагом, отражавшим вновь пробудившийся британский интерес к системе всеобщей безопасности, явилось возобновление 14 апреля переговоров с СССР[487]. В тот же день последовало французское предложение[488] 15 апреля — первая английская нота[489]. В ней со ссылкой на обещание поддержать страны, независимость которых окажется под угрозой, высказанное Сталиным в речи на XVIII съезде партии, содержался призыв присоединиться к англо-французскому заявлению о гарантиях. Такое заявление, указывалось в ноте, нормализовало бы международное положение и доказало бы надежность обещаний Сталина.
Желание Англии Советское правительство сочло неприемлемым. Сомневаясь относительно эффективной военной помощи Запада Польше и Румынии, оно также опасалось, что подобного рода заявление может отразиться и на Прибалтийских государствах, чью независимость западные державы не гарантировали. В случае германской агрессии против Польши и Румынии на долю СССР выпали бы основные тяготы, а в случае агрессии против Прибалтийских государств — все тяготы, связанные с обороной. В обоих случаях Советскому Союзу пришлось бы, вероятно, одному воевать с Германией, то есть цель западных «поджигателей войны» была бы достигнута, и возникла бы крайне «опасная ситуация», которой СССР стремился избежать во что бы то ни стало[490].
