Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Попытка Риббентропа и зондаж Клейста
Англо-французские декларации о гарантиях Польше, Румынии, Греции и Турции создали на востоке Центральной Европы новую политическую ситуацию[444]. Поскольку эти страны образовали сплошную полосу от Балтийского до Черного моря, Германия не могла напасть на СССР, не нарушая территориальной целостности по крайней мере одной из них. Но в этом случае в связи с западными гарантиями возникала опасность войны с Англией и Францией.
Таким образом, без всякого участия Советского Союза его западная граница оказалась прикрытой цепью государств, находящихся под защитой западных стран. В результате западных гарантий Сталин, по мнению бывшего французского посла в Москве и тогдашнего посла в Берлине Кулондра, приобрел «заслон на западе, которого он добивался на протяжении десяти лет. С этого момента он как бы с балкона, будучи в безопасности, может следить за происходящими событиями»[445]. Гитлер же, согласно данной интерпретации, напротив, теперь больше, чем когда-либо, нуждался в нейтралитете Советского Союза, если, нападая на Польшу или на любую другую из названных выше стран, он хотел избежать борьбы на два фронта, которая означала бы мировую войну. Кулондр сделал из этого следующий вывод: «Подтолкнув в Мюнхене Сталина к Гитлеру, теперь подталкивают Гитлера к Сталину».
В этой упрощенной схеме альтернатив Кулондр не в полной мере учел важный фактор неопределенности, который сводился к вопросу, насколько оба «вождя» верили в то, что в случае реальной опасности западные демократии окажут Польше действенную помощь. На этот счет у обеих сторон были сильные сомнения. Гитлер, преисполненный презрения к «жалким существам Мюнхена», был готов к азартной игре. Для Сталина же соглашательство Запада в Мюнхене явилось по меньшей мере предостережением. Трезвый анализ возможностей Англии и Франции усиливал его недоверие. Характерной в этом отношении была следующая оценка, направленная в Наркоминдел полпредом Майским из Лондона: «Что реально может сделать Великобритания (или даже Великобритания и Франция вместе взятые) для Польши и Румынии в случае нападения Германии на эти страны? Очень мало. Пока британская блокада перерастет для Германии в серьезную опасность, Польша и Румыния перестанут существовать»[446].
К тому же советская сторона справедливо опасалась, что трудновыполнимые с военной точки зрения западные гарантии могут даже способствовать возникновению войны в непосредственной близости от Советского Союза[447]. К такому пониманию склонялась также часть английской оппозиции, например бывший премьер-министр Великобритании Д. Ллойд Джордж, назвавший британские гарантии Польше и Румынии без соответствующего советского прикрытия с тыла «безответственной азартной игрой»[448]. Он считал больше невозможным игнорировать Советский Союз; пути, удобные для оказания эффективной военной помощи Польше, пролегали как раз через советскую территорию. «Англия нуждалась по меньшей мере в благосклонном нейтралитете Советского Союза, а еще лучше в его поддержке Польше в случае нападения»[449]. Ключ к эффективному гарантийному союзу, как подчеркнул Черчилль, лежал во взаимопонимании Запада и России[450].
Однако такого взаимопонимания в процессе подготовки поспешного английского заявления о гарантиях Польше никто не искал. Хотя в англо-польском коммюнике от 6 апреля шла речь о том, что Англия и Польша окажут друг другу помощь в случае прямой или косвенной угрозы независимости одной из них со стороны третьей страны, остался, однако, открытым вопрос о практических путях осуществления помощи.
Советское правительство в этой ситуации сделало для себя выводы. При отсутствии возможности создать коллективный фронт сдерживания дальнейшей германской экспансии оно стремилось своими силами обеспечить защиту ближайших подступов[451]. При этом Советское правительство различало сопредельные государства первого и второго стратегического ранга — приоритетная очередность, зависящая, очевидно, во-первых, от интересов военной безопасности и, во-вторых, от исторических и политических факторов.
К сопредельным государствам первого ранга относились страны Прибалтики, за которыми Советский Союз при любых обстоятельствах намеревался сохранить роль буферной зоны. Они должны были в отсутствие эффективной системы пактов на основе двусторонних соглашений защитить СССР от германского продвижения. Советское правительство пыталось достичь этого дипломатическими средствами, договариваясь о законном приобретении некоторых территорий (вспомним, например, предложение Литвинова Финляндии относительно передачи или аренды стратегически важных финских островов; при этом Советское правительство было даже готово обменять их на часть Карелии)[452], или угрозами (например, с помощью резких нот Литвинова Латвии и Эстонии от 28 марта, в которых говорилось о том, что СССР не потерпит дальнейшего усиления влияния Германии в этих странах)[453]. Эти ноты, по мнению соответствующих правительств, носили характер непрошеных односторонних заявлений о гарантиях[454].
К сопредельным государствам второго ранга относились страны, на нейтралитете которых Советское правительство было готово не настаивать, если заявления о помощи этим странам угрожали бы втянуть СССР в международный конфликт. Это касалось Польши и Румынии. В те дни Советское правительство не уставало открыто повторять, что этим странам оно никакой военной помощи не обещало[455]. Однако это не препятствовало тому, что в процессе дальнейшего обострения кризиса Советский Союз старался дипломатическим путем приблизить к себе эти страны[456]. В основе неоднократного провозглашения ни к чему не обязывающего нейтралитета, без сомнения и в первую очередь, лежали тактические соображения: не дать Англии и Франции путем интриг вовлечь СССР в какой-нибудь конфликт из-за этих стран. Ответить на вопрос о том, не проявилось ли здесь временное отсутствие стратегического интереса к этим странам, не ознакомившись с соответствующими советскими документами, нельзя[457].
Формальная причина, которой Советское правительство объясняло собственную сдержанность (Польша и Румыния якобы не желали советской помощи), была, во всяком случае, не главной, ведь Прибалтийские государства отказывались от такой помощи не менее упорно, чем Румыния и Польша, и тем не менее были облагодетельствованы гарантиями.
Такой неравный подход к сопредельным государствам определялся, помимо прочего, реалистической оценкой собственных военных возможностей[458]. В этом отношении Сталин, несомненно, превосходил своего английского коллегу. Между обусловленными моралью и порядочностью трагическими политическими ошибками Чемберлена (этого «миссионера, попавшего к людоедам»[459]) и жестокими, но в политическом отношении более реальными и верными решениями Сталина лежит целая пропасть, которой мы здесь не будем касаться.
В созданной западными декларациями о гарантиях новой ситуации Гитлер увидел возможность, даже необходимость искать советского расположения, чтобы изолировать Польшу с тыла, а затем (перед взорами нейтрального Сталина или даже при советской поддержке) разгромить ее.
В министерстве иностранных дел и в германском посольстве в Москве хорошо понимали сложившуюся ситуацию. И если силы, стремящиеся сблизить Германию с СССР, несмотря на очевидные опасности, и далее развивали свои дипломатические инициативы, то в последующие месяцы все отчетливее становились принципиальные различия их мотивов: «псевдобисмаркианцы» в министерстве иностранных дел надеялись, что, расчищая Гитлеру этот путь «наименьшего зла», они таким образом уберегут Германию от катастрофы; с другой стороны, Шуленбург и его ближайшие коллеги, по словам Кёстринга, «добиваясь германо-русского сближения, не выбирали между «меньшим» и «большим» злом, а старались вообще не допустить «зла», то есть войны»[460].
Первые серьезные размышления и дискуссии на данную тему возникли после окончательного отказа Польши (26 марта); после заявления Чемберлена в палате общин (31 марта 1939 г.) они распространились на непосредственное окружение Гитлера и в первые дни подготовки к осуществлению плана «Вайс» привели к решению начать контакты с Советами. Все это время с небольшими перерывами посол Шуленбург провел в Берлине. Насколько ему тогда удалось привлечь внимание к своим доводам, сказать невозможно из-за отсутствия письменных свидетельств. К тому же весной 1939 г. в министерстве иностранных дел даже среди единомышленников соблюдалась строжайшая тайна. «Слежка» в служебных помещениях была обычным делом. Социальные контакты сотрудников прекратились под воздействием «удушливой атмосферы лицемерия и недоверия». Проникновение гестапо «под спокойную поверхность» личной жизни не ускользнуло от их внимания[461].
