От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

Черчилль был явно доволен тем, что с ним поделились этой новостью, хотя он был, как любил тогда выражаться, «частным лицом». Он сказал, что считает это «очень важным государственным актом». Черчилль чуть позднее поставит об этом в известность Эттли и Бевина: «Можно предположить, что Россия поймет необходимость разумной дискуссии со странами западной демократии. Я уверен, что нахождение столь мощного американского флота в проливах должно принести большую пользу как в плане поддержки Турции и Греции, так и в плане реакции на создание советской военно-морской базы в Триполи – того, что Бевин назвал перекрытием нашей жизненно важной транспортной артерии в Средиземноморье».

Вскоре Черчилль попросил разрешения удалиться, чтобы поработать над своей речью. «Его подход к написанию речей был полной противоположностью почти всем американским политикам, которых я знал, – рассуждал Клиффорд. – Во-первых, он писал каждую речь, что даже тогда становилось все более редким явлением в американской политике. Он придавал величайшее значение не только своей общей теме, но и точным словам, которыми он ее описывал. Черчилль не знал, вернется ли он когда-нибудь на свой пост, но он хотел предупредить мир, и особенно США, об опасностях сталинизма точно так же, как он предупреждал в тридцатые годы о Гитлере».

Был ли Трумэн знаком с окончательным текстом речи? Да, конечно, подтверждал Клиффорд: «Президент сказал, что не будет читать окончательный текст, чтобы иметь возможность позже сказать, что он не одобрял его заранее. Однако пресс-секретарь Черчилля раздал окончательный вариант речи журналистам в поезде за ночь до ее произнесения, и сотрудники Белого дома также получили копии. Что касается президента Трумэна, то, несмотря на свое предыдущее решение, он обнаружил, что не может удержаться, чтобы не прочитать его.

Это было блестящее и достойное восхищения заявление, сказал он Черчиллю, и оно „наделает много шума“».

Реакцию президента подтверждал и сам Черчилль в том же послании Эттли и Бевину: «Он сказал мне, что речь, по его мнению, восхитительна и не принесет ничего, кроме пользы, хотя и наделает шума».

Внеся последние штрихи в текст, Черчилль присоединился к Трумэну и его помощникам за аперитивом и ужином. Президент обратил внимание гостя на президентский герб, который висел на стене вагона:

– Это может вас заинтересовать. Мы только что повернули голову орла от когтей со стрелами войны в сторону когтей с оливковой ветвью мира.

Черчилль взглянул на печать и сухо заметил:

– У меня есть предложение. Голова должна быть на шарнире, чтобы в зависимости от обстоятельств она могла повернуться от оливковой ветви к когтям войны.

И добавил, что оливки на ветви больше напоминают ему атомные бомбы.

Во время ужина Черчилль повернулся к президенту Трумэну и произнес магические слова:

– Гарри, я слышал из прессы, что вы любите играть в покер.

– Это верно, Уинстон. Я много играл в покер в своей жизни.

– Я рад это слышать. Знаете, я сыграл свою первую партию в покер во время Бурской войны. Мне нравится покер – прекрасная игра. Как ты думаешь, есть ли какая-нибудь возможность поиграть во время этой поездки?

– Уинстон, все ребята вокруг вас – игроки в покер, серьезные игроки в покер, и мы были бы рады предложить вам игру.

Несколько минут спустя, когда ужин завершился, Черчилль извинился и вышел на минутку. Как только он ушел, Президент повернулся к нам и серьезным голосом произнес:

– Мужчины, перед нами стоит важная задача. Этот человек играет в покер уже более сорока лет. Он скрытен, любит карты и, вероятно, отличный игрок. На кон поставлена репутация американского покера, и я ожидаю, что каждый из вас выполнит свой долг.

Черчилль вернулся в столовую, одетый в ставший знаменитым за годы сиренево-синий комбинезон, который Клиффорду напомнил костюм кролика. «Стюарды накрыли обеденный стол зеленым сукном, и мы вшестером – президент, Черчилль, Чарли Росс, Гарри Воган, Уоллес Грэм и я – сели за самую запоминающуюся партию в покер, в которой я когда-либо играл.

Правда быстро выяснилась: несмотря на энтузиазм и гордость своими навыками игры в покер, Черчилль был не очень хорош в игре. Позже я узнал, что, играя в свои собственные карточные игры в Англии, такие как джин-рамми и безик, он был великолепен. Но в покере, с его блефом, искусством обмана и определенным кодом, с которым мы все были знакомы, он был, так сказать, ягненком среди волков. Кроме того, его терминология для карт была нам чужда, и это требовало постоянных разъяснений, что только увеличивало наше преимущество. Он назвал стрит „последовательностью“, а валета – „плутом“, в привычной британской терминологии, настолько забавной для Гарри Вогана, что он не мог сдерживать громкий смех».

У Черчилля против трумэновской мафии не было ни одного шанса. Через час игры Черчилль, извинившись, ненадолго удалился. «Как только дверь закрылась, президент Трумэн повернулся к нам с серьезным выражением лица.

– А теперь послушайте, мужчины, вы не очень хорошо обращаетесь с нашим гостем.

Он посмотрел на таявшую стопку фишек Черчилля.

– Я боюсь, что он, возможно, уже потерял около трехсот долларов.

Воган посмотрел на своего друга, которого знал тридцать лет, и рассмеялся:

– Но, босс, этот парень – голубок (лох)! Если вы хотите, чтобы мы сыграли в наш лучший покер во имя чести нации, мы снимем с этого парня штаны еще до конца вечера. А теперь просто скажите нам, что Вы хотите. Хотите, чтобы мы играли в покер ради клиента, хорошо, мы можем делать это весь вечер. Если хотите, чтобы постарались на славу, у нас будут его подштанники.

Президент Трумэн улыбнулся.

– Я не хочу, чтобы он думал, что мы слабаки, но в то же время давайте не будем относиться к нему плохо.

Таковы были наши основные правила на оставшуюся часть поездки. Черчилль „выиграл“ несколько великолепных раундов, некоторые другие проиграл… Когда пыль улеглась и мы подсчитали, Черчилль потерял около 250 долларов. Он был доволен собой, но потерял достаточно денег, чтобы по возвращении в Лондон, как выразился Воган, „не хвастаться перед своими друзьями из Лайма, что он обыграл американцев в покер“».

Ранним утром 5 марта поезд сделал короткую остановку в Сент-Луисе. «Наша поездка на поезде закончилась в Джефферсон-Сити, где нас с энтузиазмом встретили, прежде чем мы проехали последние двадцать миль до Фултона, – продолжал повествование Клиффорд. – Там нас встретил Макклюер, весь надутый в предвкушении своего великого дня».

Макклюер пригласил высоких гостей в свой дом, где был накрыт легкий обед. Главным блюдом выступала копченая ветчина, которая удостоилась наивысшей похвалы Черчилля:

– В этом окороке свинья достигла вершины своей эволюции.

Черчилль попросил прислать ему несколько окороков. Такая же просьба немедленно прозвучала от Трумэна.

В городке яблоку некуда было упасть.

Спортивный зал колледжа мог вместить, если потесниться, около трех тысяч человек, но в очередь за билетом записалось более 15 тысяч. Поэтому были оборудованы соседние помещения, куда предполагалось транслировать речь. Для журналистов подготовили 400 рабочих мест и 35 телефонных линий.

В городке были развешаны приветствия и здравицы Черчиллю и Трумэну, а на сцене зала размещен герб президента США.

В зале должны были установить телевизионную камеру, чтобы транслировать выступление по телевизору, но Черчилль отказался от этой идеи, опасаясь, что его будет отвлекать яркий свет. Или, как он сказал, «не хочу портить впечатление от своей будущей лекции несовершенствами теперешней технологии». В итоге была установлена одна кинокамера. Против радио Черчилль не возражал – этим информационным оружием он владел в совершенстве.

Он назвал свою лекцию «Sinews of Peace», что в русском переводе звучит странновато – «Сухожилия мира». Почему такое название? Черчилль взял общеизвестную в Англии цитату из шекспировского «Генриха V», где молодой король перед решающей битвой призывает своих солдат – «Stiffen the sinews, summon up the blood», что в дословном переводе означает «напрягите ваши сухожилия и соберите кровь», а в переводе литературном – «Врастите в землю, стойте насмерть, соберите волю в кулак». Отсюда английская идиома «Sinew of war» – «сухожилия войны», которую Черчилль в своей излюбленной манере перевернул, сделав из нее название своей лекции: «Сухожилия мира». По-русски это, по-видимому, звучало бы как «Мускулы мира».