Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
В начале марта подозрения Советского правительства относительно попыток Германии установить более тесные связи с Прибалтийскими государствами усилились и, должно быть, достигло наивысшей точки с получением 7 марта телеграммы советского полпреда в Эстонии К.Н. Никитина. Как сообщал Никитин Наркоминделу, Эстония заключила с Германией тайный договор о пропуске германских войск через свою территорию и уже приступила к расширению системы железных дорог в восточном направлении[330]. По мнению советской стороны эти сообщения позволяли сделать вывод — независимо от параллельно поступающей в Москву тайной информации, в соответствии с которой Германия в союзе с Италией свой следующий военный удар хотела направить на запад[331], — что германские планы наступления на восток также разрабатывались.
Поэтому прежде всего актуальным оставался вопрос, касающийся планов Германии в Польше. Действительно в это время продолжали поступать сообщения о том, что Гитлер окончательно не отказался от своих польских планов и что ему «польская позиция относительно борьбы с коммунизмом ясна»[332]. Согласно сообщению германского посла в Варшаве, Ганса Адольфа фон Мольтке[333], о котором стало известно и в Москве, германское правительство, несмотря на настойчивые предостережения посла Шуленбурга, не придавало советско-польскому коммюнике от 26 ноября 1938 г. серьезного значения; оно, видите ли, не сомневалось, «что в случае германо-русского конфликта Польша будет на нашей стороне». Министерство иностранных дел Франции, похоже, располагало аналогичной информацией[334].
В Наркоминделе, как видно, преобладало мнение, что Польшу по-прежнему интересовала Советская Украина, — мнение, возникшее в результате поведения Польши в период судетского кризиса. Польское правительство будет, дескать, пытаться не допустить прохода германских войск через свои территории, но как заявил Литвинов 19 февраля[335], Польша «будет готова в случае надобности поступиться своими мечтаниями и не возражать против похода Гитлера через Румынию... Не возражала бы Польша также против похода Гитлера через Прибалтику и Финляндию, с тем, чтобы она сама выступила против Украины, синхронизируя все это с политикой Японии».
Распространявшиеся в Берлине слухи о том, что Германия через Польшу на востоке и Румынию на юго-востоке ищет пути наступления на СССР[336], подтверждали, по мнению советской стороны, эти предположения. Присоединение 24 февраля 1939 г. Манчьжоу-Го на востоке и Венгрии[337] на западе Советского Союза к антикоминтерновскому пакту[338] (месяц спустя, 27 марта, к ним примкнула Испания) означало еще более тесный военный охват СССР «фашистскими агрессивными государствами». Ответные меры Советского правительства — подписание 19 февраля[339] польско-советского торгового соглашения и разрыв 2 марта[340] дипломатических сношений с Венгрией — продемонстрировали дипломатическим наблюдателям в Москве его чрезвычайно ограниченную возможность маневрирования во внешней политике.
Впечатление недостаточной внешнеполитической подвижности Советского Союза перед лицом столь сложной и не совсем понятной перегруппировки сил на его границах не сглаживали и громкие воинственные призывы советских средств массовой информации, постоянно твердивших о том, что «Красная Армия непобедима»[341]. С точки зрения очевидцев, подобная демонстрация военной мощи указывала, однако, на ускоренные темпы подготовки советских войск (после прекращения чистки военного аппарата) к неизбежной, по их мнению, конфронтации.
Германия отказывается от Закарпатской Украины
В конце февраля — начале марта 1939 г. Советское правительство по-новому подошло к оценке опасности в обозримом будущем со стороны Германии. Именно тогда оно пришло к выводу, что колебания Гитлера окончились и он решил нанести первый удар не на востоке, в направлении сырьевой базы Украины (то есть против СССР), а на западе[342]. Чрезвычайно важную роль в этой оценке очередности германских намерений сыграл «отказ Гитлера от украинской идеи»[343].
В феврале 1939 г. Гитлер, как видно, временно оставил намерение использовать так называемую Закарпатскую Украину в качестве пропагандистского и военного средства завоевания Советской Украины[344]. В марте он открыто уступил ее в награду за присоединение к антикоминтерновскому пакту венгерскому регенту Хорти. 13 марта немецкий посланник в Бухаресте фон Эрдмансдорф известил Хорти и премьер-министра Телеки о том, что Гитлер хочет, чтобы венгерские войска захватили Закарпатскую Украину одним ударом и по согласованию с немецкими войсками, расположенными в Богемии и Моравии. Со своей стороны Хорти с согласия Гитлера потребовал в ультимативной форме отторжения Закарпатской Украины от Чехословакии. 14 марта, задень до вступления германских войск в Прагу, венгерские войска оккупировали эту восточную, граничащую с СССР часть Чехословакии[345].
Очевидный отказ Гитлера от планов создания «Великой Украины» содержал в себе, с точки зрения англичан, все признаки опасного шага к сближению Германии с Советским Союзом[346]. По мнению советской стороны, он означал сокрушительный удар по английским надеждам побудить Гитлера напасть на Украину и таким образом столкнуть Германию с СССР[347].
Разведывательная информация, должно быть, подтвердила Советскому правительству правильность этой оценки. Учитывая проникновение советской агентуры через группу Шульце-Бойзен/Харнака в сферу военного планирования, вполне вероятно, что Москва уже тогда узнала о речи Гитлера, произнесенной 8 марта 1939 г.; в ней канцлер перед широкой аудиторией изложил свои планы на ближайшее время[348]. Он объявил о предстоящей оккупации остальной территории Чехословакии германскими войсками «не позднее 15 марта» и уточнил дальнейший ход действий: «на очереди» была Польша. Ее военный разгром не представлял-де для германской армии больших трудностей. К 1940 г. польские сырьевые запасы дополнятся ресурсами Венгрии и Румынии, и тогда, дескать, «Германия... непобедима». С обеспеченным тылом, обладая польским углем, румынской нефтью и сельскохозяйственными продуктами трех богатых государств Центральной Европы, германский вермахт в 1940 — 1941 гг. мог бы окончательно разделаться с Францией и Англией. СССР пока остался за рамками планирования.
Отчет Мерекалова из Берлина от 11 марта[349] подтвердил намеченный Гитлером в его речи 8 марта ход предстоящих военных событий. Едва ли можно предположить, писал Мерекалов, что Гитлер сделал Польше сколько-нибудь серьезные предложения на ближайшее будущее в отношении Советской Украины, «скорее всего, тут было желание французской стороны видеть экспансию Германии, направленной на восток». Между тем, по словам Мерекалова, форсированное строительство укреплений на «западной границе» свидетельствовали о «заострении германской политики в западном направлении».
Сведения Петера Клейста, переданные советской разведке 13 марта[350], подтвердили отчет Мерекалова. Согласно этим сообщениям, Гитлер 6 марта[351] принял решение полностью разделаться с Чехословакией. После ликвидации этого очага беспокойства он намеревался приступить к устранению подходящими средствами таких факторов неопределенности, какими являлись Польша, Венгрия и Румыния, чтобы обезопасить тыл для намеченной уже на май 1939 г. германо-итальянской акции на западе. Даже аннексия Мемельской области и усиленная германская активность в Прибалтике имели, по словам Клейста, целью создать «прикрытый тыл для столкновения на западе». Все запланированные на востоке и юго-востоке меры якобы служили «подготовке акции против Запада». А вот более поздние планы Гитлера включали войну с Советским Союзом как «последнюю и решающую задачу германской политики». Для этого, возможно, несколько позже можно было бы использовать и Польшу. В своем нынешнем состоянии она для борьбы против СССР якобы не подходила. Ее следовало сперва «территориально разделить»[352], а затем заново политически организовать.
В связи с подготовкой оккупации Чехословакии, сообщал Клейст далее, затрагивался и украинский вопрос. Однако все представленные Риббентропом Гитлеру на этот счет соображения были последним отвергнуты. Он заметил, что все это «пока еще мечты». Первая часть сообщений Клейста, касавшаяся прогноза предстоявшей оккупации Чехословакии, нашла, с точки зрения Москвы, подтверждение в телеграмме Мерекалова от 14 марта[353] и в событиях 15 марта, что дало основание считать и остальные его сообщения достоверными.
