Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Представители германского посольства в Москве в беседах с коллегами, в частности с сотрудниками посольства США, также выражали надежду, что отзыв Шнурре является лишь отсрочкой, но не изменением принципиальной позиции Германии относительно достижения с СССР соглашения о расширении торговых связей[308]. В беседах они дали понять американским коллегам, «что внезапное отозвание господина Шнурре... было связано с различными интерпретациями деталей торгового соглашения между Германией и Советским Союзом». Эти интерпретации, как предполагалось, вызвали негодование Гитлера и других высших нацистских чинов и привели к решению отложить переговоры с Советским правительством[309].
Продолжению инициативы, возможно, способствовало и то, что попытки Риббентропа во время визита в Варшаву в последние дни января 1939 г. втянуть Польшу (как выразился министр иностранных дел Бек) «в антирусскую комбинацию не увенчались успехом. Он получил ответ, что мы (поляки) очень серьезно относимся к нашему договору о ненападении с Россией и рассматриваем его как долгосрочное решение»[310].
По воспоминаниям присутствовавшей тогда в Варшаве жены Риббентропа, потрясение, вызванное отказом Польши (а Бек на второй день вообще не пришел на условленную беседу с Риббентропом), побудило его (как, вероятно, и Гитлера за три недели до того) на обратном пути из Варшавы в Берлин впервые заявить: «Теперь, если мы не хотим оказаться в полном окружении, остается единственный выход: объединиться с Россией»[311].
В то время как подобные соображения приобретали сторонников в других ведомствах[312], Гитлер опять заколебался, размышляя о том, не стоит ли все-таки в качестве следующей цели избрать Украину. Уступчивая реакция за рубежом на речь в рейхстаге вновь оживила воинственные настроения. За границей все еще носились с идеей длительного мира. Однако он был возможен лишь в том случае, «если они (так выразился 1 февраля после встречи с Гитлером Геббельс) дадут нам то, что принадлежит нам по праву». Гитлер, по словам Геббельса, усиленно размышлял над своими «дальнейшими внешнеполитическими шагами. Возможно, опять наступит черед Чехословакии... Ведь эта проблема разрешена только наполовину. Но Гитлер окончательно еще не решил. Может быть, Украина»[313].
В условиях подобной нерешительности сторонникам более прочных отношений с СССР из министерства иностранных дел позволили через посла Шуленбурга возобновить прерванные переговоры в Москве, если советская сторона, несмотря на перенесенную обиду, на это согласится.
II. НАЧАЛО ПОЛИТИЧЕСКИХ ПЕРЕГОВОРОВ 1 ФЕВРАЛЯ — 10 МАЯ 1939 ГОДА
Недели между отозванием Шнурре и открытием XVIII съезда ВКП (б) 10 марта 1939 г. прошли для германского посольства в Москве в упорной борьбе за продолжение едва начавшихся переговоров о поставках сырья и предоставлении кредитов.
Как утверждал германский посол в письме статс-секретарю Вайцзеккеру от 6 февраля, посольство (видимо, устно) «провело зондаж у советского наркома внешней торговли Микояна». Подчеркивая значение Микояна, Шуленбург заявил, что речь идет об «очень влиятельной советской личности», и сообщил, что зондаж имел целью определить, «в какой степени мы сможем содействовать интересам Германии».
Однако первая беседа с Микояном 10 февраля не принесла успеха. Посол лично передал новому наркому германский проект соглашения о кредитах, но не встретил взаимопонимания. Советское правительство лишь выразило готовность продолжать поставки сырья примерно в прежних объемах[314]. Крайне сдержанны в беседах с германским послом были и другие представители Советского правительства. Не дали результатов и неоднократные попытки Шуленбурга в отсутствие заболевшего наркома Литвинова продолжить переговоры об арестованных немцах с его первым заместителем Потемкиным. Несмотря на огромные усилия, писал Шуленбург в частном письме в Берлин, он все еще «не продвинулся вперед»[315]. 11 февраля Председатель Президиума Верховного Совета М. Калинин официально уведомил вновь назначенного французского посла Поля Эмиля Наджиара (после вручения им верительной грамоты) о том, что накануне германский посол представил на рассмотрение Советскому правительству «официальные предложения относительно переговоров по экономическим вопросам»[316].
Между тем в посольстве продолжало царить подавленное настроение. В письме от 20 февраля посол подчеркнул, что неудачи все накапливаются. «Мы живем в трудное время! Но именно поэтому нельзя сдаваться! Нужно бороться!..»[317] За упорными попытками посла смягчить оскорбление, нанесенное Советскому правительству отозванием Шнурре, с большим вниманием следили дипломатические представительства западных держав. Но вывод американского поверенного в делах в Москве Кэрка, который в отчете от 20 февраля 1938 г. сообщил, что переговоры Шуленбурга с Микояном находятся в стадии завершения[318], был преждевременным. Двумя днями позже Кэрк пошел еще дальше, утверждая, что благодаря проводимым с Германией переговорам Микоян приобрел «значительный политический авторитет в советской иерархии»[319], в то время как влияние Литвинова упало до такой степени, что «в Наркомате иностранных дел по этой причине наметились перемены».
В действительности же и второй визит Шуленбурга к Микояну 23 февраля[320] не изменил советской позиции. 27 февраля, в частном письме, вспоминая об отозвании Шнурре, Шуленбург с иронией заметил, что «теперь он вместо Шнурре имеет удовольствие вести очень сложные переговоры или по меньшей мере способствовать им». Он отметил: «Я не питаю больших надежд, что из этого что-нибудь да выйдет!»[321]
Но когда новый посол Японии в Москве Того в разговоре 28 февраля упрекнул Шуленбурга в том, что германские экономические переговоры, по мнению дипломатического корпуса в Москве, имеют целью лишь «приободрить Москву», Шуленбург правдиво отметил, «что нет никакой уверенности... приведут ли они вообще к какому-нибудь результату». На предложение Того прервать переговоры хотя бы на некоторое время Шуленбург, по его собственным словам, «несколько раз подчеркнул, что вовсе нет необходимости тормозить переговоры с Советским Союзом, Москва сама об этом позаботится!»[322].
Причину «упорства», которое в это время демонстрировало Советское правительство по отношению к представителям держав «оси», особенно Японии, дипломатические наблюдатели в Москве в какой-то мере усматривали в новой оценке внешнеполитического положения: заявление Гитлера об отсутствии притязаний на Украину, сделанное польскому министру иностранных дел Беку, привело, по мнению некоторых дипломатов, к тому, что Советский Союз «почувствовал себя со стороны Европы в большей безопасности»[323].
На деле положение, с точки зрения Советского правительства, было довольно затруднительным.
На востоке или на западе первый удар?
Ситуация, в которой оказался Советский Союз в момент отозвания Шнурре, а также в последующие недели, действительно оказалась сложной и противоречивой. На востоке, в Японии, по донесению Рихарда Зорге от 23 января 1939 г.[324], группа военных, представлявших Квантунскую армию и поддерживаемых военным министром Японии С. Итагаки, настаивала на войне с Россией, и в последние дни января 1939 г. вдоль советско-маньчжурской границы[325] участились приграничные стычки.
На северном участке западной границы, в наиболее уязвимом в военном отношении финско-балтийском районе, Советское правительство начало заметно тревожить вопрос милитаризации Аландских островов[326]. Помимо прочего это нашло выражение в дипломатических попытках Советского Союза добиться согласия в этом вопросе с западными державами[327]. Тревоги росли по мере того, как все очевиднее становилась активность Германии в Прибалтике. Уже 9 декабря 1938 г. Астахов сообщил из Берлина, что Прибалтика занимает первое место среди областей, присоединения которых, ссылаясь на давние исторические права, добивается Германия[328]. И потому Советское правительство с подозрением следило за политикой «буржуазных» правительств Прибалтийских государств. От него не укрылись прилагаемые этими правительствами усилия, направленные на сближение с Германией, мощь и влияние которой возрастало. В середине февраля финский посланник в Москве, барон A.C. Ирие-Коскинен, докладывал министерству иностранных дел, что Советское правительство обеспокоено сближением Польши и Литвы с Германией и задается вопросам, «какой путь изберет находящаяся сейчас на распутье Латвия»[329].
