Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Шнурре отзывают
В течение десяти дней между приемом Мерекалова Вилем (20 января) и запланированным приездом Шнурре в Москву (30 января), там наметились существенные перемены. Если торжественное заседание 21 января по случаю дня памяти Ленина еще пронизывала мысль о военном окружении (как известно, речи писались заранее[286]), то советская пресса, по наблюдениям германского посла, «никак не реагировала» на тревожные сообщения западных органов печати о предстоящем нападении Германии на Украину, а, «напротив, пыталась внушить французам, что мы вместе с итальянцами проявляем интерес к их стране — следующему объекту «агрессии»[287].
Вскоре во время вручения верительных грамот новым британским послом в Москве сэром Уильямом Сидсом Литвинов, касаясь вопроса возможного германского нападения на Украину, с «оптимизмом» заметил, что Гитлер всегда шел путем наименьшего сопротивления, а потому и следующий удар вряд ли направит на восток. Это же повторил 27 февраля в беседе с лордом Галифаксом советский посол в Лондоне И.М.Майский[288].
Заместитель наркома иностранных дел Потемкин 23 января в общих чертах известил посла союзной с Германией Италии Аугусто Россо о возможности германо-советских переговоров относительно расширения товарообмена между обеими странами[289] в этой связи он коснулся также итало-советских отношений и напомнил, как бы между прочим, о высказывании итальянского министра иностранных дел Чиано во время последней встречи с советским полпредом в Риме Б.Е.Штейном. Наметилась бросающаяся в глаза смена настроения[290].
Перед возвращением в Москву Шуленбург по приглашению Мерекалова 27 января посетил с ответным визитом советское представительство. В непринужденной беседе советник Астахов спросил, не считает ли Шуленбург, что начавшийся обмен мнениями относительно возобновления переговоров о торговле и кредитах связан с улучшением политических отношений. Шуленбург, сдерживая пока еще преждевременный оптимизм, дал понять, что улучшение политических отношений прежде всего зависит от результатов предстоящих переговоров[291].
В тот же день корреспондент Верной Бартлетт, известный своими близкими связями с советским полпредством в Лондоне, сообщил в «News Chronicle» о раздражении Советского Союза по поводу неуместной пассивности англичан. Он дал понять, что германо-советские торговые переговоры могли положить начало их сближению[292]. Газета «Правда» 31 января, то есть через день после примечательной речи Гитлера в рейхстаге[293], но уже в изменившихся условиях, на стр. 5 поместила длинное сообщение ТАСС из Лондона[294], в котором воспроизвела содержание статьи Бартлетта. В сообщении английское правительство обвинялось в серьезных дипломатических проступках по отношению к СССР и в желании дать империи скорее погибнуть, чем при поддержке Советского Союза одержать победу.
По мнению Бартлетта (и ему вторила «Правда»), внимания заслуживал тот факт, что инициатива к новым советско-германским и советско-польским торговым переговорам исходила от Берлина и Варшавы. Другими словами, несмотря на риторические выпады против большевизма, Гитлер не хотел упустить столь подходящий случай, позволявший устранить возможность одновременного давления и с запада и с востока. Советские круги (так писала «Правда», повторяя слова Бартлетта) всегда ведь придерживались мнения, что политика дружбы возможна с любым правительством, которое отвечает тем же. В нынешних условиях, говорилось далее, когда в Англии ведется кампания в пользу расторжения англо-советского торгового договора, германо-советские торговые переговоры, имеющие также и «политическое значение», могут привести к тому, что в случае войны СС.СР предоставит Германии «неисчерпаемые ресурсы». Было бы, писала «Правда» со слов Бартлетта, «чрезвычайно неразумно предполагать, что существующие в настоящее время между Москвой и Берлином разногласия непременно сохранятся как неизменный фактор международной политики».
Статья «Правды» имела целью предупредить Англию, о чем свидетельствовало выраженное в ней сильное недовольство английской позицией. Кроме того, статья отразила изменившуюся после любезного разговора Гитлера с Мерекаловым атмосферу, не преминув раскрыть истинные причины такого поведения Гитлера. Она была рассчитана на то, чтобы привлечь всеобщее внимание. Аккредитованный в Москве американский поверенный в делах послал подробнейшее сообщение в Вашингтон[295].
Тем временем Советскому правительству пришлось пережить резкую отповедь. Риббентроп, находившийся в конце января в Варшаве и в очередной раз пытавшийся заручиться согласием Польши, приказал Шнурре, который 30 января должен был встретится с Микояном и уже прибыл в Варшаву, немедленно вернуться в Берлин. Дело в том, что министра иностранных дел шокировали сообщения западной прессы об отъезде немецкой торговой делегации в Москву, хотя были приняты все меры для «маскировки»[296] поездки Шнурре (встретившись с Шуленбургом в Варшаве, он последовал бы дальше в качестве личного гостя посла). Шуленбург был вынужден ни с чем вернуться в Москву. Об отзыве Шнурре в Берлин Эмиль Виль 28 января без вразумительного объяснения информировал советского полпреда в Берлине Мерекалова и германское посольство в Москве[297].
Об этом поступке Германии (по мнению Хильгера и Шнурре, это была «пощечина» Советскому правительству) тогда много говорилось, а позднее кое-что писалось[298]. В этой связи следует отметить две причины: экономическую и политическую. С одной стороны, как теперь вспоминает д-р Шнурре, Германия хотя и была «сильно заинтересована в поставках важного в военном отношении сырья, но все-таки в тот момент не решалась начинать с Советским Союзом крупномасштабные торговые переговоры»[299]. С другой стороны, Гитлер и Риббентроп уже дали свое согласие на переговоры, исходя из далеко идущих политических расчетов. Поэтому, разумеется, после того как тайные политические планы, связанные с замаскированной поездкой, оказались раскрытыми в западной прессе, оба почувствовали себя «пойманными с поличным»[300] и отреагировали в истерической форме[301].
Советское правительство, которое, как позднее Астахов заявил Вайцзеккеру, поездке Шнурре в Москву сперва не придало политического значения, усмотрело в несовместимом с протоколом «отказе германского правительства... несомненный политический акт»[302]. Его экономические интересы и престиж пострадали оттого, что Германия все еще оглядывалась на Англию и Францию. О том, что Гитлер, оправившись от внезапного раздражения, быстро вспомнило своих долговременных тактических расчетах, свидетельствует его речь в рейхстаге, произнесенная 30 января 1939 г., в которой он вопреки своей привычке обошел молчанием Советское государство.
Важным в этой связи является тот факт, что с отзывом Шнурре инициатива германской дипломатии в России потерпела первую серьезную неудачу. Об этом Шуленбург со всей откровенностью писал Вайцзеккеру после того, как улеглось негодование[303]; тот в свою очередь выразил общую надежду, что, «несмотря на подобные осложнения, цель будет достигнута»[304].
Когда в первые дни февраля 1939 г. в министерстве иностранных дел прошел слух о том, что разгневанное руководство подумывает даже о разрыве германо-советских отношений, Эмиль Виль вновь проявил инициативу, чтобы, указав на потребности экономической политики, предостеречь от катастрофических последствий такого шага. Посоветовавшись со Шнурре и другими заинтересованными лицами, Виль 6 февраля составил для Риббентропа «Записку об экономических последствиях разрыва отношений с Советским Союзом»[305], в которой он, приводя важные в данной ситуации аргументы и ссылаясь на все заинтересованные ведомства, подчеркнул, что при разрыве отношений лопнут не только повисшие в воздухе переговоры об увеличении поставок советского сырья, но и будут полностью приостановлены уже согласованные поставки, а «прекращение завоза сырья из России даже в нынешних размерах нанесет серьезный экономический ущерб». В качестве довода Виль выставил также «озабоченность заинтересованных ведомств» по поводу разрыва отношений и однозначно высказался не только за сохранение, но и за расширение «всеми средствами» товарообмена с Советским Союзом.
В тот же день он пригласил полпреда Мерекалова[306], чтобы, несомненно, как-то оправдать неподобающее поведение немецкой стороны и, несмотря на это испытание, не дать замереть германо-советскому диалогу[307]. В своем отчете о встрече Виль приписал Мерекалову слова о том, что тот якобы по-прежнему рассчитывает «на благоприятный исход переговоров в Москве» и надеется, что они «приведут к расширению торговых отношений между Советской Россией и Германией», — слова, которые, учитывая сильное раздражение Советского правительства, Мерекалов вряд ли мог произнести, но которые очень точно отражали надежды германской дипломатии.
