Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси
Главным в решении проблемы, разрабатывавшейся в сравнительно спокойных и благоприятных, для объективной постановки исследования, культурно-политических условиях брежневской «разрядки» (детанта) 1975-1980 гг., стала сформулированная к середине следующего десятилетия концепция особой североевропейской полиэтничной и мультикультурной общности, «Скандобалтийской цивилизации раннего средневековья» (Славяне и скандинавы 1986). «Снимая» жесткую альтернативность норманизма и антинорманизма предшествующих десятилетий, она открывала новые исследовательские горизонты и возможности, сохраняющие свое значение до конца текущего столетия и, вероятно, для последующих десятилетий (Хлевов 1997: 88-89).
Впервые была выстроена достаточно четкая и последовательная иерархия уровней взаимодействия культур, от материально-ценностного до идейно-ментального (Лебедев 1986,1994). При этом и в отечественной археологии, и в исторической культурологии создавались теоретические конструкции, позволяющие эффективно исследовать все эти уровни и взаимодействия между ними, как в систематизации материальных артефактов (Клейн 1991), так и в «Категориях средневековой культуры» (надо особо отметить, что, чрезвычайно важные для отечественной науки, эти исследования А. Я. Гуревича исходно основывались именно на скандинавском материале эпохи викингов). В следующем десятилетии именно ментально-образный уровень становится объектом наиболее интересных и продуктивных исследований и интерпретаций, в изысканиях Д. А. Мачинского, Т. Н. Джаксон, В. Я. Петрухина и других авторов позволяя значительно расширить круг сопрягаемых с археологией источников — от скандинавских саг до византийской политической энциклопедии Константина Багрянородного (отметим, в числе последних, дополнение этого круга материалов латинскими, греческими и восточными источниками в переводах и интерпретации норвежского ученого X. Станга, 1996).
Внутрикультурный диалог, начатый русскими археологами середины 1970-х, десятилетие спустя позволял дать вполне адекватный ответ на вопрос о «месте России в Европе» начиная с эпохи становления Европы как историко-культурного целого. Суть этого ответа — констатация Балтийской историко-культурной общности, продуктивной до наших дней, оказалась весьма актуальной в условиях горбачевской «перестройки» 1986-1991 гг. Во всяком случае, именно эти результаты были вынесены на те международные и североевропейские форумы, где отечественные делегации формировались без давления государственно-политических инстанций (Трондхейм, 1989: Травемюнде, 1992, 1994,1995,1997; Рига, 1996; Гетеборг, 1998 и мн. др.).
Стоит отметить еще одну линию культурного процесса последних десятилетий существования Советского Союза, и ствол этого процесса, несоменно, составляла «Varangica»: восстановление националы toil археологи! (балтийских стран, Литвы, Латвии, Эстонии. Нет необходимости подробно перечислять аспирантов и соискателей из этих союзных республик, защитивших диссертации по раннесредневековой проблематике в ЛОНА или ЛГУ 1980-х, достаточно назвать ключевые памятники — Кярнаве, первая столица Литвы (В. Ушинскас), ду, протогородской центр «эпохи викингов» в Эстонии (А. Вассар), наконец, русско-латвийское иследование самого раннего известного центра викингов в Восточной Балтике, Гробит в Курземе (В. П. Петренко, Ю. В.Уртанс). Мне доводилось уже цитировать выдающегося эстонского писателя и общественного деятеля Яана Кросса, отметившего, что у истоков современного этапа возрождения балтийского национального самосознания стояли именно археологи; но так было не только в странах Балтии, точно те же процессы шли и продолжаются в России (Fennoscandia archaeologica XI, 1995). Показательно начатое в Эстонии с середины 1990-х издание русскоязычного историко-археологического журнала AUSTRVEGR/ВОСТОЧНЫЙ ПУТЬ (№№ 1-3), который стал ареной открытого, многостороннего и доброжелательного диалога об общности, при всем драматизме нашего давнего и недавнего прошлого, нашего совместного исторического пути, прозреваемого со страниц этого издания на глубину многих веков и даже тысячелетий.
Основные параметры взаимодействий в этом прошлом, по-видимому, наданном этапе достаточно удовлетворительно описывает «графическая модель» Скандобалтийской цивилизации эпохи викингов. Продукт совместного творчества скандинавских, славянских, балтских и прибалтийско-финских народов в их взаимодействии с другими этносами, культурами и цивилизациями Западай Востока, она основывалась на трансъевропейской системе естественных водных коммуникаций, таких как Великий Волжский путь и Путь из Варяг в Греки (с середины 1980-х — объектов все более целенаправлен¬ных специализированных исследований). Эти пути встраиваются в общеконтинентальную систему коммуникаций и урбанистических центров Европы. Междисциплинарный подход позволяет сейчас для ряда из этих центров, таких как Ладога, использовать комплексный метод в изучении топографии, раскрывающий потенциал урбанистической структуры от исходного, ландшафтно-гидрографического, до ментального уровня.
Прежде чем выходить на этот уровень «ландшафтных мифологем» и других нематериальных категорий средневековой культуры, надо констатировать выявленную на структурно-градостроительном уровне определенную синхронизацию эволюции общесеверного урбанизма.
Архаические «вик-структуры», объединяющие ядро ранней Ладоги (до середины IX в.), начальное Гнездово, Тимерево и аналогичные центры скандинавов и балтийских славян (Бирка, Хайтабу, Скирингссаль. Ральсвик и др.), сменяются классическими структурами средневекового укрепленного города — на Руси это, прежде всего, Новгород Великий и Псков. Надо отметить в последнем десятилетии XX века качественные сдвиги в изучении генезиса и развития этих центров, в первом случае — во взаимосоотнесенных исследованиях В. Л. Янина, A. С. Хорошева, Е. А. Рыбиной и Е. Н. Носова, И. Янсона, В. Я. Конецкого, Н. И. Петрова; во втором — благодаря многолетним экспедициям В. В. Седова, В. Д. Белецкого и С. В. Белецкого.
Стольные города Северо-Западной Руси, современники и партнеры городов Ганзы, эти центры в Северной Европе «эпохи крестовых походов» (XII-XIV вв.) вступаютв фазу «милитаризации», проявившейся в создании городов-крепостей (эта функция, на основе работ А. Н. Кирпичникова, В. В. Седова, B. И. Кильдюшевского, В. П. Петренко, А. Н. Курбатова, монографически обобщена в последней монографии А. Р. Артемьева, 1998). На северо-западной окраине прибалтийской «Руси Рюрика» IX-XI вв. эти крепости, выступая одновременно — вассальными столицами финских племен-федератов Господина Великого Новгорода, корелы, ижоры. води, форм провали в XIV-XV вв. административно-территориальную структуру региона, унаследованную Московской Русью. Русско-шведское противостояние в «эпоху шведского великодержавия» XVI-XVII вв. разрешилось в Северной войне 1700-1721 гг. завершением формирования системы этих пограничных крепостей, и ее последним звеном стала с 1703 года цитадель новой столицы, а в дальнейшем — мегаполиса России на Балтике, Санкт-Петербурга.
Градостроительная структура Санкт-Петербурга, завершая развитие «балтийского урбанизма» от эпохи викингов до Нового времени, несет в себе черты архетипического древнерусского, идеального западноевропейского и реального, собственно балтийского, урбанизма; трассы сухопутных дорог Московской стороны стягиваются «трехлучьем» к Адмиралтейству, где спускали на воду корабли Балтийского флота, таким образом функция первоначального «вика»— коммуникация: «суша-море» — в простейшем, экономичном виде здесь возрождается в новом качестве, восстанавливая для реки Невы исходную функцию начального звена летописного Пути из Варяг в Греки.
Петербург «фокусирует» в себе культурно-коммуникативные качества трех макро-географических пространств: евразийского, собственно России, Европы — куда Россию на новой ступени истории вернул Петр Великий; и особо — Северной Европы, исходной Скандобалтийской цивилизации. Только при качественной определенности культурного пространства «Прибалтийской России», древней «Руси Рюрика», северо-западных земель Господина Великого Новгорода и Московского государства, Российской империи, федерации и т. д. Россия становится — частью Европы, а ее урбанизм — особой ступенью европейского (и, вместе с ним, мирового) урбанизма. Архитектурный символ Санкт-Петербурга и его бесспорная доминанта, шпиль башни Адмиралтейства выразил эти взаимосвязи с исчерпывающей полнотой новыми и притом специфически «балтийскими» средствами и приемами зодчества русского классицизма.
Эти новые качества и характеристики петербургской культуры с момента реноминации города (1991) и, по-видимому, до его 300-летнего юбилея (2003) становятся принципиально новым фактором, одной из доминант актуального культурного процесса в реформируемой России (Лебедев 1991; Lebedev 1996). В то же время они актуализируют и представления об историческом пути Балтийского региона Европы в целом. Вряд ли случайно еще в 1998 году форум по проблемам глобализации, организованный по инициативе Горбачев-фонда и под председательством президента этого фонда, проходил в «музее викингов» Борг на Лофотенах (Норвегия), а многовековой исторический опыт «Скандобалтики» рассматривался как познавательная модель современных глобальных процессов.
