Целитель - Кессель Жозеф

— Пора с этим заканчивать. Совершенно недопустимо, чтобы у вас было жилище в Гааге. Я много раз вас предупреждал: национал-социалистическая партия Голландии и ее лидер настроены очень резко против вас из-за тех связей, которые у вас там были и которые вы продолжаете поддерживать.

Движение очков на лбу Гиммлера усилилось. Он закричал:

— Вы что, думаете, что мы не знаем про письма, которые вы получаете, и от кого они? Я больше не хочу вас покрывать. Избавьтесь от этого дома.

Керстен понял, что спорить бесполезно и даже опасно. Теперь он очень хорошо разбирался в поведении своего пациента. Выздоровев, Гиммлер не позволял никому на себя влиять и даже в отношении своего целителя проявлял себя таким же твердокаменным фанатиком, каким был и со всеми другими.

Пришлось подчиниться.

Необходимость это сделать вызывала у Керстена смешанные чувства. Он испытывал глубокую печаль при мысли о том, что ему придется отказаться от дома, где он провел много счастливых лет, где у него было столько верных друзей и нежных воспоминаний. В то же время он понял, что для того, чтобы выполнить этот приказ, у него будет единственная и уникальная возможность приехать в страну, которая была для него под запретом. Он сказал Гиммлеру:

— Хорошо, я сделаю, как вы хотите. Но совершенно необходимо, чтобы я лично руководил переездом.

— Ладно, — пробурчал Гиммлер. — Но я даю вам десять дней, не больше. Поезжайте немедленно.

Первого сентября Керстен, вооруженный всеми необходимыми бумагами, был уже в Гааге. Чувство, которое он испытал, оказавшись в городе, который так любил, было столь сильным, что он и сам этого не ожидал. Каждая улица, каждый поворот вызывали в памяти счастливые воспоминания. Работа, почет и уважение, дружба, романтические приключения — в этом городе у него все получалось, все ему улыбалось из совсем недалекого прошлого. Но эта радость была недолгой. Прямо с вокзала Керстен должен был прийти к начальнику голландского гестапо. Это был австриец по фамилии Раутер^[30], ушлый пройдоха и грубая скотина. Он принял Керстена почти до неприличия невежливо. Доктора бросило в дрожь от одной мысли, что жизнь и свобода миллионов мужчин и женщин зависит от его самодурства.

Керстен должен был являться к Раутеру каждый день. Так решил сам Гиммлер. «Вопрос вежливости», — сказал он доктору, но таким тоном, который дал понять, что он даже не считает нужным скрывать, что Керстен будет находиться под пристальным наблюдением по его приказу. Одна только перспектива каждый день видеть Раутера заранее омрачала Керстену его пребывание в Гааге, хотя тогда он еще не знал, какими методами Раутер осуществляет свою власть. Все стало ему известно, как только он оказался дома и сделал несколько телефонных звонков. В дом начали стекаться друзья, и каждый из них рассказывал свои истории, одну хуже другой, о той безнадежной ситуации, которая воцарилась в стране под немецкой оккупацией, — по инициативе и посредством гестапо. Аресты, голод, депортации, пытки, казни без суда и следствия — перед глазами Керстена вырисовывалась кошмарная картина. Он долго слушал, не говоря ни слова.

В Голландии ничего не знали о его отношениях с начальником СС и гестапо. Надо было соблюдать осторожность. Но когда большинство гостей откланялось и осталось только несколько человек, в которых Керстен был абсолютно уверен, он отбросил сдержанность и заговорил свободно:

— Мне кажется, я пользуюсь некоторым влиянием на Гиммлера. Пишите мне регулярно обо всем, что вам удастся узнать: необоснованные аресты, похищения, пытки, грабежи.

— Но как же отправлять такие опасные письма, не подвергая чудовищному риску себя и вас? — спросили его друзья.

— Адресуйте их в военное почтовое отделение № 35 360.

Раздался неуверенный, испуганный голос:

— И тайна будет?..

— Абсолютной, я за это ручаюсь, — ответил Керстен.

Его тон запрещал любые вопросы и в то же время внушал доверие. Почти сразу после этого гости разошлись по домам.

Уверенность, которую выказывал Керстен, была совсем не случайной. Почтовый адрес, который он указал, был личным адресом Гиммлера. Эту баснословную привилегию, как это часто случается с самыми невероятными успехами, он получил с исключительной легкостью.

Перед тем как уехать из Берлина, Керстен, который предвидел, насколько ему будет полезна возможность вести переписку без страха цензуры и слежки, смущенно и доверительно сказал Рудольфу Брандту, что он собирается встретиться в Гааге с несколькими дамами, с которыми у него в прошлом были любовные истории. Весьма вероятно, эти дамы будут ему писать, и Брандт должен понять, уговаривал его Керстен, насколько для него невыносима мысль о том, что адресованные ему любовные письма будут читать цензоры. Тем более, продолжал он, есть риск, что об этих связях узнает его жена, ведь никто не застрахован от назойливого любопытства.

Тогда Брандт, который больше не скрывал своего дружеского отношения к доктору, сказал ему:

— Возьмите почтовый адрес Гиммлера. Разбирать его почту — моя обязанность, и я буду откладывать ваши письма и отдавать вам.

Керстен переспросил, уверен ли тот в предлагаемом способе, и Брандт ответил:

— Это единственный неприкосновенный адрес в Германии.

Но согласится ли Гиммлер?

— У меня есть веские причины в это верить, — улыбаясь, ответил Брандт.

Он рассчитывал на хорошо известную его окружению слабость рейхсфюрера, над которой частенько подтрунивали высшие офицеры СС. Гиммлер, чьи моральные качества были столь же невыдающимися, как и физические, чья жизнь полностью исчерпывалась его строгой диетой, работой над секретными досье, женой и любовницей, одинаково мало для него значившими, — этот худосочный и тщедушный педант мечтал быть сверхчеловеком, эталоном настоящего немца, атлетом, воином, неутомимым едоком и любителем выпить, образцом для воспроизведения избранной расы. Временами он пытался соответствовать этой своей фантазии. Он собирал офицеров своего штаба для гимнастических упражнений, в которых и сам принимал участие. Его мускулатура была убогой, движения были неуклюжими и скованными — он был необыкновенно смешон, как клоун, как герой Чарли Чаплина среди эсэсовцев. Гиммлер представлял собой карикатуру на тех, кто занимался одновременно с ним, на тех, кто обладал гибким и мощным телом, тренированным и привычным к любым испытаниям. Контраст был столь явным, что даже рейхсфюрер все-таки замечал его и в результате с удвоенной силой погружался в работу по изучению секретных доносов, в нескончаемые списки своих жертв, упиваясь ощущением своей чудовищной власти. Но образ героя-атлета, которым он не был и не мог никогда стать, так и оставался для него недосягаемой мечтой. Это постоянное внутреннее разочарование волшебным образом послужило выполнению замыслов Керстена.

Предлог, который выдумал доктор для того, чтобы сохранить тайну своей переписки, — тайные связи с женщинами — доставил Гиммлеру истинное удовольствие.

Как только он узнал об этом от Брандта, он тепло поговорил с Керстеном и дал ему свое одобрение. С этой минуты между ними установились новые отношения: они говорили уже не как врач и пациент, а как человек с человеком, мужчина с мужчиной — как два солдафона в старой доброй Германии.

Чтобы хоть как-то приблизить мечту, которую он был не в силах исполнить, Гиммлер, никому и ничему не доверявший, с радостью предоставил Керстену надежное убежище в своем почтовом отделе.

Это исключительное одолжение позволило Керстену в считаные дни организовать настоящую разведывательную сеть по всей Голландии. У него повсюду были информаторы — для переписки он выбрал самых незаметных и самых опытных.

Керстен пробыл в Гааге уже пять дней, то есть половину отведенного ему Гиммлером времени, когда ранним утром к нему в дом — доктор был еще в постели — прибежал один из его друзей и, задыхаясь, пробормотал:

— Доктор, доктор, на рассвете немецкая полиция окружила дом Бигнелла, там идет обыск, ему грозит арест!