Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович
рассмотрела дело по обвинению Раевской Елены Юрьевны, 1913 г. р., служащей, в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58–8 и 58–11 УК РСФСР. Предварительным и судебным следствием установлено, что Раевская, работая в Правительственной библиотеке, являлась активной участницей антисоветской террористической организации правых, подготавливавшей вооруженный переворот в Кремле, была организационно связана и получала установки в своей террористической деятельности от террористки Розенфельдт, которой, в свою очередь, руководил враг народа Л. Б. Каменев [1167].
Как видно, “следствие” и “суд” использовали нарратив, закрепленный протоколом допроса Енукидзе от 30 мая 1937 года. Появились в деле и новые “свидетели обвинения” – консультант Секретариата Президиума ЦИК К. С. Якуненко (в) (уволенный еще в конце 1934 года) и референт Секретариата Президиума по делам комиссий Н. О. Хващевская. Правда, секретарь “суда” не только допустил ошибку в фамилии Натальи Осиповны, но даже не удосужился правильно написать фамилию Н. А. Розенфельд. Впрочем, это ничуть не помешало признать подсудимую виновной и приговорить ее
к высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ей принадлежащего имущества [1168].
“Суд” проходил в соответствии с печально знаменитым постановлением от 1 декабря 1934 года, и приговор подлежал приведению в исполнение немедленно, что и было сделано. Заметим, что свидетель Хващевская “удостоилась” включения в один проскрипционный список с Лёной Раевской, но подлежала осуждению по “второй категории” к десяти годам лагерей.
В тот же день, 13 июля 1937 года, осудили и расстреляли племянника Л. Б. Каменева Бориса Розенфельда. А через три дня, 16 июля, – возможную “виновницу” самоубийства Надежды Аллилуевой, “Лелю” (Елену Сатировну) Трещалину.
Тринадцатого августа 1937 года по приговору Военной коллегии была расстреляна бывшая секретарша Енукидзе Л. Н. Минервина. Она полностью отбыла свой первый срок и, возможно, была выпущена из Ярославской тюрьмы и даже успела добраться до Москвы. Но 15 марта 1937 года ждал ее второй арест, а за ним – следствие, неправый суд и казнь.
Двадцать первого августа 1937 года по приговору Военной коллегии расстрелян был бывший комендант Кремля Р. А. Петерсон.
Третьего сентября была приговорена к расстрелу сестра Г. Б. Скалова Надежда Борисовна Скалова, отбывавшая срок в Ярославском политизоляторе. Осудила ее, скорее всего, тройка УНКВД по Ярославской области. Приговор был приведен в исполнение на следующий день, 4 сентября 1937 года.
Не забыли и об остальных фигурантах дела. Еще 29 июля 1937 года по приговору Военной коллегии расстреляли приятеля М. К. Чернявского М. И. Новожилова, этапированного в июне из Верхнеуральска в Москву. Остальных этапировать не стали, чтобы не загружать ведомство Ульриха на фоне развернувшегося массового террора. Для расправы использовали недавно созданный внесудебный орган – тройку УНКВД по Челябинской области. 2 октября тройка ударно поработала, приговорив к расстрелу по статьям УК 58–8 и 58–11 содержавшихся в Верхнеуральской тюрьме бывших военных, входивших в “группу Чернявского”, – В. И. Козырева и Ф. Г. Иванова, а также Г. Б. Скалова, А. И. Сидорова и брата Каменева Н. Б. Розенфельда. Первым расстреляли Сидорова 5 октября, а вслед за ним остальных – 10 октября 1937 года.
Вероятно, последним из верхнеуральских узников казнили мужа Надежды Скаловой Леонида Воронова. Тройка УНКВД по Челябинской области приговорила его к расстрелу 3 февраля 1938 года, а 20 апреля приговор был приведен в исполнение.
Судьба еще одной библиотекарши, приговоренной Военной коллегией к шести годам тюремного заключения, Натальи Бураго, оказалась немного другой, хотя и столь же трагичной. После приговора в июле 1935 года ее отправили отбывать срок наказания в Суздальский политизолятор. В январе 1937‐го Наталью перевели в Ярославскую тюрьму НКВД, где она и пережила расстрелы подельников; про нее как будто забыли, в расстрельный список не включили, но в июне 1939 года перевели во Владимирскую тюрьму, в августе 1940‐го – в Орловскую. Там предстояло ей досидеть до окончания срока, которое приходилось на 7 февраля 1941 года. К этой радостной дате Наталья Ивановна готовилась. За два дня до конца срока Бураго написала начальнику тюрьмы заявление:
На днях кончается срок моего заключения. Все имевшиеся у меня вещи, кроме части обуви и головных уборов, уничтожены пожаром в ярославской тюрьме. Прошу при выходе из тюрьмы дать мне необходимое белье и одежду. Кор. 2, камера 32, место 4.
Однако ни белья, ни одежды Бураго не получила. Вместо этого 7 февраля ее вызвали к следователю, который положил перед ней постановление о предъявлении обвинения по статье 58–10 ч. 1 (антисоветская агитация) и избрании меры пресечения. Новое следствие тянулось до 1 июля, после чего ОСО приговорило Наталью Ивановну к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет. Возможно, этот приговор спас ее от массового расстрела заключенных в Орловской тюрьме 11 сентября 1941 года. В расстрельные списки она не попала и была отправлена в Карлаг, куда ее этап прибыл 29 сентября. Там, на лагпункте Тартаул-1, Н. И. Бураго умерла 8 апреля 1943 года [1169].
Судьба других заключенных, получивших в 1935 году приговор по “кремлевскому делу” от Военной коллегии Верхсуда, до сих пор остается неизвестной.
Трагичной оказалась судьба еще одной заметной участницы “кремлевского дела”, которую парадоксальным образом репрессии обошли стороной в 1935 году. Однако осенью 1937 года, когда чекисты взялись за физическую ликвидацию остававшихся в живых фигурантов громкого дела, переводчица Нина Конрадовна Бенгсон вдруг не явилась на работу в консульство, и англичанам ничего не оставалось, как подать несколько запросов в Наркоминдел, на которые вразумительного ответа, конечно же, не последовало [1170]. Арестованная 17 сентября, Нина Конрадовна провела в тюрьме два с небольшим месяца и 28 ноября 1937 года была приговорена Военной коллегией к расстрелу по обвинению в шпионаже и террористической деятельности.
145
Следствие по делу Енукидзе было закончено к июлю 1937 года, и Ежов включил Авеля Сафроновича в расстрельный список от 10 июля 1937 года. Но власть имеющая рука красным карандашом вычеркнула из списка обреченного под номером 33, пометив на полях: “подождать пока”. Некоторые исследователи считают, что Сталин хотел задействовать Енукидзе в предстоящем бухаринском показательном процессе, но потом по какой‐то причине передумал. Так это или нет, но Ежов повторно включил Енукидзе в расстрельный список от 21 октября 1937 года. Как уже говорилось, вместе с ним был внесен в этот список и И. Д. Кабаков, который на пленуме в далеком 1935 году призывал отдать Енукидзе под суд, “чтобы судить не по форме, а по существу”. Призыв Кабакова был услышан, а сверх того Иван Дмитриевич получил возможность на собственном опыте убедиться в беспристрастности сталинского суда (а после и в профессионализме сталинских палачей). Военная коллегия осудила Енукидзе к расстрелу 29 октября 1937 года. На суде, который продлился всего 15 минут (с 15:00 до 15:15), Авель Сафронович признал свою вину, а в последнем слове не нашелся что сказать. В ночь на 30 октября 1937 года Авель Енукидзе был казнен. Однако официально о его казни было объявлено лишь 20 декабря 1937 года, причем в сообщении газеты “Правда” была названа фальшивая дата приведения приговора в исполнение – 16 декабря.
Послесловие
“Кремлевское дело” в мемуарной литературе
Как и чекисты, свою реальность создавали и мемуаристы, проведшие долгие годы в чекистских застенках. Вероятно, эта “виртуальная реальность” должна была как бы компенсировать те фальсификации, к которым прибегали следователи, дабы отправить своих жертв на длительные сроки в тюрьмы или на расстрел. Мало кого интересовала сухая истина – хотелось расправиться с ненавистным врагом хотя бы на страницах книг, хотя бы постфактум. Да и память не всегда сохраняла подробности множества тюремных встреч и разговоров.
