Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович
Что же делать? И внутренний голос твердил ей настойчиво: надо убить тирана, этого требуют невинные жертвы и будущность России. С помощью друзей она смогла достать ядовитый порошок, которым стала пересыпать страницы книг, отобранных для Сталина. Это нужно было делать осторожно, чтобы не привлечь внимания секретного агента. Она успела пересыпать ядом только несколько книг, как ее подкараулил следивший за ней агент и задержал [1177].
Дальше следует довольно странное описание поведения княжны в тюрьме:
Долгие дни и ночи тянулись в одиночной камере на Лубянке. Ее допрашивали по десять часов ежедневно. Следователи менялись, кричали, угрожали расстрелом. Но она держалась с достоинством, у нее не дрогнул ни один мускул [1178].
Непонятно, правда, зачем следователям надо было меняться и угрожать расстрелом, если княжна и не думала запираться:
Она сказала следователю, что ей стыдно вспоминать свою сытую и красивую жизнь в Кремле. Теперь она знает, как страдает советский народ, какой ужасный режим установил для него этот тиран. Народ сидит в тюрьмах и проклинает Сталина. А закончила она свои показания смелым и решительным заявлением: “Я хотела убить Сталина. Я хотела, чтобы народ свободно вздохнул. Я смерти не боюсь” [1179].
Боярчиков пишет, что следователей такая откровенность довела до белого каления. Почему? Наоборот, в реальности такого признания они как раз и добивались бы. Но вымышленные следователи почему‐то были раздражены и озлоблены до такой степени, что арестовали тетку княжны, пытали ее двенадцать дней и вырвали признание, что родители княжны не умерли, а бежали за границу. Выяснилось, что тетка скрыла от княжны ее княжеское происхождение.
Новая страница биографии Урусовой, как петля, – нависла над ее головой. Теперь ее будут судить как дворянку и назовут русской Шарлоттой Корде [1180].
И сюда добралась Шарлотта Корде – эта выдумка чекистам удалась на славу! Далее Боярчиков переходит к описанию судебного процесса по “кремлевскому делу”:
На скамье подсудимых, кроме Урусовой, сидело много других работников Кремля – из пищеблока, хозобслуги, культпросветучреждений и охраны. В числе подсудимых – секретарь ВЦИК Енукидзе, комендант Кремля Петерс и завкультпросветом Кремля Розенфельд. В качестве соучастника Розенфельда к суду был привлечен его родной брат Л. Б. Каменев. Судебный процесс длился 10 дней. В ходе процесса было выявлено множество попыток покушения на Сталина. Но все попытки были неудачными. С последним словом на суде выступила Урусова, которая сказала: “Судьи пытались оторвать меня от трудового народа России. Но это им не удалось. Мое дворянское происхождение не должно порочить меня перед народом. Выкормила меня и воспитала простая крестьянка, ставшая мне матерью. Меня подготовили к трудовой жизни советская школа и комсомол… Старый мир мне враждебен. Я ненавижу угнетение и тиранию, и потому хотела убить тирана. Я не боюсь смерти. Народ меня вспомнит”. Урусову не расстреляли, потому что не хотели сделать из нее мученицу. Ее осудили на 10 лет тюремного заключения. Но кто может поручиться, что ее не замучили в тюрьме? Только будущее поколение может рассказать истинную правду о драматической судьбе княжны-комсомолки Урусовой [1181].
Вот так рождаются легенды, хотя Боярчиков для пущей правдоподобности утверждает, что вся эта печальная повесть является пересказом письма Каменева Зиновьеву, написанного после возвращения с судебного процесса по “кремлевскому делу”. Боярчиков, похоже, не подозревал, что Зиновьев и сам был в Москве на Лубянке одновременно с Каменевым и вернулся в политизолятор лишь незадолго до суда над своим товарищем по несчастью.
Упоминается “кремлевское дело” и в других мемуарах, известных своей вопиющей недостоверностью. Речь идет о книге Элизабет Лермоло “Лик жертвы” (Face of a Victim). Автор книги, находившаяся, по ее словам, в конце 1934 года в ссылке в карельском городке Пудож как жена репрессированного, была арестована сразу же после убийства Кирова и, пройдя через следствие и “суд”, отправилась в крестный путь по тюрьмам. Из заключения ее освободила война – очередная тюрьма была разбомблена немцами. После освобождения она сумела воссоединиться с мужем и покинуть СССР, отступая на запад с немецкими войсками. Книга интересна тем, что, несмотря на обилие в ней авторских фантазий, она все же содержит правдивые сведения, – причем те, которые не могли быть известны автору из посторонних источников (книга впервые увидела свет в 1955 году). Долгое время личность автора оставалась неустановленной. Исследователи выдвигали осторожные гипотезы о том, что псевдоним Элизабет Лермоло мог принадлежать арестованной в связи с убийством Кирова Елизавете Федоровне Ермолаевой 1903 года рождения. Однако автобиографические данные, сообщаемые автором мемуаров, разительным образом отличались от данных Ермолаевой, которая была замужем за членом ВКП(б) и вплоть до ареста сама состояла в партии (муж Ермолаевой не был репрессирован и лишь после ее ареста попал в списки лиц, подлежащих выселению из Ленинграда). Из мемуаров следовало, что “Элизабет” с мужем Михаилом сумели в 1950 году эмигрировать в США. Несложная проверка показывает, что в пассажирском манифесте трансатлантического лайнера “Генерал Бэллоу”, прибывшего в порт Нью-Йорка 25 ноября 1950 года, эти пассажиры значились под именами Елизавета и Михаил Лермоло, а в списке перемещенных лиц из Арользенских архивов – под фамилией Лермоло-Ярковенко. К тому же в Каталоге записей об авторских правах Библиотеки Конгресса США за 1955 год указано, что Элизабет Лермоло – это псевдоним Елизаветы Л. Яковенко [1182]. Таким образом, под вопросом остается лишь одна буква в фамилии.
Воспоминания Елизаветы Лермоло [1183] о “кремлевском деле” представляет собой адскую смесь из истории Веры Крушельницкой, сплетен об обстоятельствах смерти Надежды Аллилуевой и дела кремлевских библиотекарш. Во время этапа из Соловецкой тюрьмы в Суздальскую Елизавета якобы встретилась с некоей Софьей Никитиной, прообразом которой послужила Камилла Крушельницкая. Софья рассказала ей о своей племяннице – Зое Никитиной (то есть Вере Крушельницкой). Надо заметить, что Камилла Крушельницкая действительно отбывала срок наказания на Соловках. Во время гражданской войны, рассказала “Софья Никитина” Елизавете, ее брат, бывший офицер и отец Зои, подался на юг к белым вместе со своей женой, оставив двух дочерей, Зою и Люду, на попечение тетки. Софья воспитала племянниц в христианской традиции (правда, в отличие от католички Крушельницкой, она придерживалась православия). Однако, окончив школу, Зоя поступила в комсомол, предупредив, правда, свою тетку, что делает это лишь в карьерных целях (“Я буду как редиска – красная снаружи и белая внутри”). Зоя начала работать на целлюлозной фабрике и параллельно посещала вечерние курсы библиотечного дела. Это помогло ей устроиться на работу в Библиотеку им. Ленина. Открылась ей дорога и в Академию художеств, где она училась рисовать и подрабатывала натурщицей. Там ее якобы и приметил Енукидзе, который стал приглашать ее в Большой театр и на другие мероприятия. Летом 1932 года Зоя сообщила тетке, что ее приглашают в Кремль для работы в личной библиотеке Сталина. Попросив у тетки благословения, Зоя села в машину, присланную Енукидзе, и уехала. В тот же день тетку арестовали (настоящую тетку Веры, Камиллу Крушельницкую, арестовали летом 1933 года). При обыске у нее в квартире нашли письма, которые слал Зое ее отец из‐за рубежа. Когда Елизавета спросила у Софьи Никитиной, что же было в этих письмах, та ответила:
