Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович
было решено, что связи Ягоды с центром правых или центра с Ягодой будут происходить через меня, поскольку я, как секретарь ЦИК, был по служебной линии тесно связан с ОГПУ-НКВД. В момент переворота в Кремле и ареста руководителя партии и правительства Ягода должен был принять соответствующие меры для помощи заговорщикам [1161].
Вместо этого Ягода, как известно, занялся расследованием “кремлевского дела”, что привело к компрометации Енукидзе. Пытаясь объяснить этот парадокс, сочинители выкручивались как могли, приписывая Енукидзе показания такого рода:
Я затрудняюсь сказать, какими именно методами Ягода, Молчанов и Паукер пользовались для того, чтобы обеспечить свертывание [кремлевского] дела внутри НКВД. Однако эта цель была достигнута. Должен сказать, что положение Ягоды было весьма тяжелым, ибо дело велось под непосредственным наблюдением ПБ [первоначально чекисты написали “и ЦК, и лично Сталина”, но Енукидзе настоял на внесении поправок. По его требованию из показаний также вычеркнули следующую фразу: “Приходилось жертвовать и моим, и Петерсона положением в Кремле, для того чтобы спасти организацию в целом”. – В. К.]. В этот период Ягода резко изменил свое отношение ко мне. Он стал усиленно собирать и муссировать различные факты и сплетни о моем бытовом и политическом разложении с тем, чтобы объяснить проникновение в Кремль участников террористической группы, отсутствие у меня бдительности и моим благодушным отношением к делу [1162].
Надо заметить, что чекисты не спешили связывать Енукидзе напрямую с главным эпизодом “кремлевского дела”. На том же допросе Енукидзе был задан вопрос о том, какое отношение имел он к деятельности “террористической группы” работников Правительственной библиотеки. Согласно протоколу, Енукидзе ответил:
Террористическая группа в Правительственной библиотеке Кремля была создана одной из сотрудниц этой библиотеки Ниной Александровной Розенфельд по прямому указанию Каменева, но отношения к этой группе я не имел. Об антисоветских настроениях Розенфельд и о ее непосредственной связи с Каменевым я был информирован последним еще в 1932 году [1163].
Далее Авель Сафронович показал, что якобы Каменев посетил его в Кремле в конце 1932 года перед отправкой в минусинскую ссылку под предлогом передачи некоторых личных просьб. Однако после того, как просьбы были высказаны, Каменев потребовал отчета о проделанной нелегальной работе. В ответ на возражения Енукидзе, который якобы Каменеву лишнего рассказывать не хотел, Лев Борисович упрекнул того в бездействии и сообщил, что “антисоветские связи” внутри Кремля имеются у него самого и на время ссылки он хотел бы передать их Авелю Сафроновичу. Енукидзе далее показал:
Он спросил меня, знаю ли я Нину Розенфельд. Я ответил утвердительно. Тогда Каменев сообщил мне, что Розенфельд имеет связи среди работников Секретариата ЦИК и Правительственной библиотеки и может быть использована для антисоветской пропаганды. На мой вопрос, какие у Каменева основания считать, что Н. Розенфельд можно будет использовать для антисоветской работы, Каменев ответил, что Розенфельд является лично ему преданным человеком и разделяет его отношение к руководству ВКП(б) и советской власти. Я сказал, что в случае необходимости установлю связь с Розенфельд [1164].
К сожалению, остальные показания Енукидзе пока остаются недоступными, и невозможно точно узнать, установил ли он связь с “террористкой” и как в дальнейшем по ходу следствия развивался чекистский сюжет.
144
На этом фоне началась расправа с жертвами “кремлевского дела”. С 28 оставшимися в живых фигурантами, осужденными Военной коллегией Верхсуда, расправлялись поэтапно. Прежде других (25 августа 1936 года) по приговору Военной коллегии, оглашенному на открытом московском процессе “объединенного троцкистско-зиновьевского центра”, был расстрелян Л. Б. Каменев. Теперь взялись и за остальных. В мае 1937 года в Москву этапировали содержавшихся в уральских политизоляторах бывших работников кремлевской комендатуры И. П. Лукьянова, И. Е. Павлова, П. Ф. Полякова, возможно, В. Г. Дорошина (мы точно не знаем, где он отбывал срок), а также бывшего начальника Секретного отдела комендатуры Н. Н. Мищенко (ранее приговоренного ОСО к трем годам лагерей). Вслед за ними в июне 1937 года в Москву этапировали Н. А. Розенфельд и Е. К. Муханову (не совсем понятно, содержались они в одной тюрьме или в разных – по сведениям, имеющимся в базах данных репрессированных, Розенфельд содержалась в Ярославле, а Муханова – в Верхнеуральске, но, как мы знаем, в начале 1937 года некоторых осужденных по “кремлевскому делу” этапировали из уральской (Е. Ю. Раевскую) и суздальской (Н. И. Бураго) тюрем в Ярославль; при этом известно, что в базах отражены не все места отбытия наказания). В июне же был этапирован в Москву и М. И. Новожилов. Дорошин, Лукьянов, Мищенко, Павлов, Поляков, Новожилов, Муханова, Лёна Раевская, Н. А. Розенфельд и Борис Розенфельд были включены Ежовым в расстрельный список НКВД от 26 июня 1937 года. И закипела работа. На всех прибывших на Лубянку завели новые дела, пропустили через Военную коллегию и приговорили к расстрелу. Часть кремлевских “террористов” расстреляли 2 и 3 июля 1937 года (Дорошин, Лукьянов, Мищенко, Муханова, Павлов, Н. А. Розенфельд); вместе с ними 3 июля были казнены бывший начальник Школы кремлевских курсантов Н. Г. Егоров, бывший начальник политотдела Кремля М. А. Имянинников и бывший заместитель коменданта Кремля Б. П. Королев. Несколько позже отдельно расправились с Лёной Раевской – ее этапом доставили в Москву из Ярославской тюрьмы в день расстрела некоторых из ее подельников, 2 июля 1937 года. В тот же день на Лубянке старый знакомый Лёны следователь С. Г. Гендин, допрашивавший ее в апреле 1935 года, предъявил ей “постановление ГУ ГБ НКВД об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения”:
Я, Гендин, пом[ощник] нач[альника] 7‐го отделения 4‐го отдела ГУ ГБ НКВД, рассмотрев следственный материал по делу № 11175 и приняв во внимание, что гр. Раевская (Урусова) Елена Юрьевна достаточно изобличается в том, что “является участницей антисоветской организации правых, готовивших государственный переворот”, постановил: гр. Раевскую (Урусову) Е. Ю. привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58–2, 58–8, 58–11 УК, мерой пресечения избрать содержание под стражей во внутренней тюрьме НКВД [1165].
Лёна, вряд ли вполне понимавшая, кто такие “правые”, расписалась на постановлении, ожидая, наверное, очередного длительного следствия. Но между предъявлением обвинения и “судом” не прошло и двух недель. 8 июля Лёне вручили “Обвинительное заключение по следственному делу № 11175 по обвинению Раевской Е. Ю. по ст. ст. 58–8, 58–11 УК РСФСР”, в котором констатировалось: “Установлено, что Розенфельд Н. А. и Раевская Е. Ю. не только являлись участниками террористической группы, но и входили в антисоветскую организацию правых, подготовлявшую вооруженный переворот в Кремле” и поддерживали связь с “одним из руководителей этой организации Енукидзе А. С.”. А 13 июля Лёну вызвали на заседание Военной коллегии, где председательствовал уже знакомый ей В. В. Ульрих. На этот раз, как и следствие, “суд” прошел молниеносно, заняв лишь 25 минут. Лёна не заявила ходатайств и снова отказалась признать себя виновной. На вопросы, которые поспешно задавал ей Ульрих, ответила, “что показания Якуненко и Хвощевской о том, что она… входила в состав к[онтр]р[еволюционной] группы, являются вымышленными. Розенфельд ни к какой к[онтр]р[еволюционной] деятельности ее не привлекала”. В последнем слове попросила “дать ей возможность работать” [1166]. Тут же состряпанный приговор представлял собой чистейшую филькину грамоту. В нем утверждалось, что Военная коллегия в составе В. В. Ульриха, Л. Я. Плавнека и Я. П. Дмитриева (при секретаре А. Ф. Костюшко)
