От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

Но мы точно знаем другое. «Вместо государственного подхода, который был выработан им и Стимсоном на основе рекомендации ученых и правительственных лиц после тщательного обсуждения, Трумэн просто похвастался. Не было никакого упоминания о сотрудничестве, не было предложения сделать планету мирной и безопасной, не было упоминания о предложении делиться информацией в обмен на урегулирование польской, румынской, югославской и маньчжурской проблем», – справедливо замечала историк Сьюзен Батлер.

Черчилль «увидел, как президент подошел к Сталину, и они начали разговаривать одни при участии только их переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина… Я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно… Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну.

– Ну, как сошло? – спросил я.

– Он не задал мне ни одного вопроса, – ответил президент.

Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на которые, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов».

Наблюдал за этой сценой и Иден, у которого тоже «возникли сомнения, что Сталин понял, о чем шла речь. Его ответом был кивок головы и короткое спасибо. Никаких комментариев».

Итак, Трумэн, Черчилль, Иден были уверены, что Сталин даже не понял, о чем шла речь, обо всей серьезности сообщенной ему информации о наличии у США ядерного оружия. На деле конечно же это было не так. Москва была хорошо информирована. Как свидетельствовал Павел Судоплатов, уже в марте 1945 года был подготовлен общий доклад о ядерной программе США, в апреле академику Курчатову были переданы характеристики взрывного устройства, а через 12 дней после сборки первой ядерной бомбы в Лос-Аламосе было получено детальное описание ее устройства.

Молотов, лично с самого начала курировавший советский ядерный проект, тоже неоднократно вспоминал историческую беседу американского президента со Сталиным: «В Потсдаме Трумэн решил нас удивить. Насколько я помню, после обеда, который давала американская делегация, он с секретным видом отвел нас со Сталиным в сторонку и сообщил, что у них есть такое оружие особое, которого еще никогда не было, такое сверхобычное оружие. Трудно сказать, что он думал, но мне казалось, он хотел нас ошарашить. А Сталин очень спокойно к этому отнесся. И Трумэн решил, что тот ничего не понял. Не было сказано „атомная бомба“, но мы сразу догадались, о чем идет речь. И понимали, что развязать войну они пока не в состоянии, у них одна или две бомбы всего имелись, взорвать-то они потом взорвали над Хиросимой и Нагасаки, а больше не осталось. Но даже если и осталось, это не могло тогда сыграть особой роли».

Причем Молотов вполне соглашался с изображением этой сцены в фильме «Освобождение», где Сталин после обмена репликами с президентом подошел к Молотову и сказал:

– Надо сказать Курчатову, чтобы он ускорил работу.

Американцы и англичане явно недооценивали осведомленность Сталина и Молотова о ядерной программе.

Есть еще и версия Громыко: «Сразу же после окончания пленарного заседания Трумэн встал со своего места и подошел к Сталину. Тот тоже встал со своего места, собираясь выходить из зала. Рядом с ним был переводчик нашей делегации Павлов. Вблизи стоял и я.

Трумэн обратился к Павлову:

– Переведите, пожалуйста.

Сталин остановился и повернулся к Трумэну. Я заметил, что в нескольких шагах от Трумэна приостановился и Черчилль.

– Я хотел бы сделать конфиденциальное сообщение, – сказал Трумэн. – Соединенные Штаты создали новое оружие большой разрушительной силы, которое мы намерены применить против Японии.

Сталин выслушал перевод, понял, о каком оружии идет речь, и сказал:

– Благодарю за информацию.

Трумэн постоял, вероятно, ожидая еще какой-нибудь ответной реакции, но ее не последовало. Сталин спокойно вышел из зала. А на лице Трумэна было написано как бы недоумение. Он повернулся и тоже пошел, но в другую от Сталина сторону, в те двери, за которыми находились рабочие помещения американской делегации… Американский президент, как стало известно позже, был немало разочарован такой реакцией советского руководителя».

Похоже, наше высшее военное командование было информировано об американском атомном проекте меньше, чем высшее политическое руководство. Вот версия Жукова, при беседе не присутствовавшего и, видимо, не сильно осведомленного о ядерном проекте: «Вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал:

– Цену себе набивают.

И. В. Сталин рассмеялся:

– Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.

Я понял, что речь шла о работе над атомной бомбой».

Антонов делился новостью из Потсдама со Штеменко. «Позже Алексей Иннокентьевич говорил мне, что Сталин сообщил ему о наличии у американцев новой бомбы очень большой поражающей силы, – вспоминал Штеменко. – Но Антонов, как, видимо, и сам Сталин, не сделал из информации Трумэна вывода, что речь идет о принципиально новом оружии. Во всяком случае, Генеральному штабу никаких дополнительных указаний не последовало». Генштаб действительно не имел прямого отношения к советскому атомному проекту.

Надежды американцев и англичан на повышение сговорчивости Сталина после известия о наличии у США атомной бомбы были перечеркнуты его деланно-равнодушной реакцией на откровение Трумэна. «Мы думали, что он будет очень взволнован и встревожен, – вспоминал Гарриман, – но он не высказал ни малейшего беспокойства и тем самым очень всех подвел». Годы спустя Гарриман, комментируя мнение Трумэна и других о «непонимании» Сталиным этой информации, говорил, что «у меня никогда не было такого впечатления. Я помню разговор с Молотовым после возвращения из Потсдама, в котором он, говоря об этом сообщении, сказал мне с недоброй усмешкой:

– Вы поделились с нами очень большим секретом.

Это было сказано в такой манере, что для меня стало ясно – для них здесь не было никакого секрета. Сведения, полученные позднее от Клауса Фукса и других, подтвердили, что русские еще до Потсдама располагали полной информацией обо всем наиболее существенном в создании нашей атомной бомбы. Так что для Сталина это не было неожиданностью».

Надо отдать должное выдержке Сталина. Зная об атомной бомбе, он вплоть до конца конференции ни словом, ни намеком не выказал заинтересованности в сообщенной Трумэном информации.

Вечером 24 июля Черчилль объявил, что на следующий день британская делегация выезжает в Лондон, чтобы присутствовать при оглашении официальных итогов парламентских выборов.

Но Трумэну нужно было обсудить с премьером еще одну проблему – опять без Сталина. «Я приехал в Потсдам с проектом ультиматума с призывом к капитуляции Японии, который я хотел обсудить с Черчиллем, – напишет президент. – Это была совместная декларация глав правительств Соединенных Штатов, Соединенного королевства и Китая. Я ждал, пока Объединенный комитет начальников штабов достигнет согласия по нашей военной стратегии, прежде чем я дал ему проект 24 июля. Черчилль был, так же как и я, заинтересован во вступлении русских в войну с Японией. Он чувствовал, как и наши военные руководители, что вступление России приблизит поражение Японии. В то же время Черчилль быстро согласился с принципами предложенной декларации…»