От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав
Генерал Маршал объяснил:
– Такой шаг потребует неоправданного объема перевозок, и наши эксперты полагают, что Корею можно будет без труда взять под контроль, как только наши самолеты смогут работать с аэродромов на японском острове Кюсю.
Адмирал Леги по итогам встречи с советскими военными доложил Трумэну, что «обстановка встречи была дружеской».
Меж тем Стимсон показал Трумэну послание от Гаррисона, в котором называлась возможная дата готовности к применению ядерной бомбы, которую уже собирали на острове Тиниан. Президент пришел в восторге, воскликнув, что это добрый знак. Настало время выдвинуть Японии ультиматум: принять англо-американские условия капитуляции или оказаться перед перспективой полного разгрома. Трумэн хотел сделать это сразу же после того, как Чан Кайши одобрит текст ультиматума.
За ланчем Трумэн обсудил с Бирнсом, как сообщить о бомбе и ультиматуме Сталину, чтобы с его стороны не было упреков в сокрытии важной военной информации. Сошлись во мнении, что это следует сделать в рабочем порядке без специальной подготовки.
В тот день в Потсдам прибыло польское руководство, которое было приглашено на утреннее заседание министров. Делегация включала восемь членов польского Временного правительства. Среди них были президент Берут, глава правительства Осубка-Моравский и два заместителя премьер-министра – Миколайчик и Гомулка.
Они настойчиво и вполне единодушно отстаивали свои требования, которые полностью совпадали с предложениями Москвы. Тон дискуссии задавал президент Берут. Новая советско-польская граница, утверждал он, соответствовала этническому составу населения, люди, проживавшие к востоку от линии Керзона, были в основном украинцами, белорусами и литовцами. Бирнс поинтересовался:
– А как быть с проживающими там поляками?
– Около четырех миллионов поляков проживало там, хотя, возможно, большинство из них уже переселилось на Запад, – отвечал Берут. – Принимая во внимание большие материальные и людские потери Польши в войне и ее заслуги в достижении военной победы, она, несомненно, имеет право на компенсации в виде территорий на западе и установления такой границы, которая обеспечивала бы безопасность и процветание страны.
Другие члены делегации не отставали от президента, включая и Миколайчика, который теперь доказывал, что смещение границ Германии на запад послужит тому, чтобы у Германии не оставалось средств и возможностей для будущих агрессивных действий.
Молотов выступил с большой речью, в которой, в частности, прозвучало:
– Советское правительство считает требование польского правительства перенести границу Польши на Одер, включая в состав Польши Штеттин, и на Западную Нейсе справедливым и своевременным. Германия должна быть оттеснена с этих захваченных ею польских земель, и эти земли должны быть переданы Польше по справедливости. Все поляки будут собраны в одном государстве – это вопрос, который мы решим, принимая предложения польского правительства.
Отмахиваться от требований СССР, поддержанных уже признанным польским правительством, западным державам становилось все труднее.
Затем министры иностранных дел – без поляков – обсудили вопрос об отношениях с бывшими союзниками Гитлера. Молотов на министерской встрече настаивал на том, что «Румыния, Венгрия, Болгария и Финляндия не будут поставлены в худшее положение, чем Италия».
Молотов с Бирнсом отдельно обговорили перспективы первой встречи СМИД в Лондоне. Они договорились как можно скорее поручить своим аппаратам приступить к выработке текстов мирных договоров, чтобы в течение первой декады сентября завершить их согласование. «Мы обсудили назначение своих представителей, отношение Совета с Объединенными Нациями и желательность начала работы над итальянским договором сразу же по возвращении домой, – написал Бирнс. – По всем этим пунктам мы, как оказалось, нашли полное понимание». Увы, мирные договоры не удастся согласовать еще очень долго, а мирный договор с Германией – вообще никогда.
А поляки в начале четвертого нанесли визит Черчиллю, который принял их в компании Идена, Кларка Керра и Александера. Прежде чем польское руководство получило шанс открыть рот, оно выслушало страстную обличительную тираду британского премьера в свой адрес. Предложения польского правительства, утверждал он, ведут к потере Германией сельскохозяйственного потенциала, а 8–9 миллионов человек будут вынуждены эмигрировать, что обострит положение в западных зонах оккупации.
– Мы настроены против подобного раздела и убеждены, что поляки окажутся в большой опасности, если они продвинутся так далеко на запад, как это уже однажды имело место с ними при продвижении так далеко на восток.
Сам Черчилль вспоминал: «Я начал с того, что напомнил им, что Великобритания вступила в войну из-за того, что на Польшу было совершено нападение, и что мы всегда очень интересовались ею, но границы, которые ей сейчас предлагают и на которые она, по-видимому, хочет согласиться, означают, что Германия лишится одной четвертой части пахотных земель, которые она имела в 1937 году…
Берут возразил, что „Великобритания совершила бы грубейшую ошибку, если бы, вступив в войну ради Польши, теперь не проявила понимания ее требований… Я напомнил ему, что до сих пор мы не могли сами установить, что происходит в Польше, поскольку она была закрытым районом… Я высказался за полную компенсацию его страны, но я предостерег его, что поляки не правы, требуя слишком многого“».
Берут упрекал Черчилля в полном непонимании ситуации: польские требования были весьма умеренными и имели целью установление мира в Европе. Переселиться будут вынуждены лишь полтора миллиона немцев, утверждал Берут, поскольку в тех областях, передачи которых требует польское руководство, большинство людей, особенно в Силезии, были польского происхождения, хотя и предпринимались попытки их онемечить. Черчилль упрямо качал головой и повторял, что поляки не правы, желая слишком много.
Затем поляки были приняты Трумэном, при переговорах присутствовали также Бирнс и Гарриман. Однако беседа была мимолетной – не более двадцати минут. Президент высказал свое недовольство теми «произвольными» действиями, которые поляки предприняли для установления контроля над частью советской зоны оккупации в Германии. И свернул общение, объяснив это необходимостью отправляться на пленарное заседание конференции.
Восьмое заседание конференции открылось сообщением Бирнса о прибытии делегации Временного польского правительства и ее позиции:
– Польская делегация считает, что западная граница Польши должна идти от Балтийского моря через Свинемюнде, включая Штеттин в состав Польши, дальше по р. Одеру до р. Западная Нейсе и по Западной Нейсе до границы Чехословакии. С исторической точки зрения было бы справедливо создать мощное польское государство, которое было бы в состоянии защищаться от любой германской агрессии.
Пока информацию просто приняли к сведению.
– Первым вопросом порядка дня является вопрос о допущении в Организацию Объединенных Наций Италии и других государств-сателлитов, включая Финляндию, – произнес Трумэн.
Сталин позволил себе пространное заявление.
– Если речь идет о том, чтобы государствам-сателлитам дать облегчение, то надо сказать об этом в настоящем решении. Создается облегченное положение для Италии, против чего трудно возражать. Но вместе с тем это облегченное положение для Италии не сопровождается одновременным облегчением положения для других стран – бывших сообщников Германии. Впечатление получается такое, что здесь создается искусственное деление: с одной стороны, Италия, положение которой облегчается, а с другой стороны – Румыния, Болгария, Венгрия и Финляндия, положение которых не предполагается облегчить. Будет опасность дискредитации этого нашего решения: чем, собственно, у Италии имеется больше заслуг по сравнению с другими странами? Единственная ее «заслуга» заключается в том, что Италия первая капитулировала. Во всем остальном Италия поступала хуже и нанесла больший вред, чем любое другое государство-сателлит. Несомненно, что любое из четырех государств – Румыния, Болгария, Венгрия, Финляндия – нанесло союзникам гораздо меньше вреда, чем Италия. Что касается правительства в Италии, то разве оно более демократично, чем правительства в Румынии, Болгарии или Венгрии? Конечно нет. Демократических выборов не было ни в Италии, ни в других государствах. Поэтому я не понимаю, откуда появилось такое благоволение к Италии и такое отрицательное отношение ко всем другим государствам – бывшим сообщникам Германии.
