От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

«Затем заседание было закрыто, – вспоминал Трумэн, – и в восемь часов вечера я вместе с госсекретарем Бирнсом и адмиралом Леги отправился в резиденцию Черчилля, где мы присутствовали на государственном обеде, устроенном премьер-министром в честь генералиссимуса Сталина и меня».

Черчилль хорошо запомнил свой последний банкет в Потсдаме:

«– Я решил устроить большой прием, пригласив основных командующих, так же как и делегатов. Я посадил президента по правую руку от себя, а Сталина – по левую. Произносилось много речей, и Сталин, даже не позаботившись, чтобы все официанты вышли из комнаты, предложил провести нашу следующую встречу в Токио…

Для разнообразия мы время от времени менялись местами, и президент сейчас сидел напротив меня. Я имел еще одну весьма дружескую беседу со Сталиным, который был в наилучшем настроении и, видимо, не подозревал о той важнейшей информации относительно новой бомбы, которую сообщил мне президент. Он с энтузиазмом говорил о вступлении русских в войну против Японии и, видимо, предвидел еще много месяцев войны, которую Россия будет вести во все больших масштабах, ограничиваемых лишь пропускной способностью Транссибирской железной дороги.

Затем произошло нечто необычайное. Мой могущественный гость поднялся со своего места и с меню в руках стал обходить присутствующих и собирать у многих из них автографы. Мне никогда и в голову не приходило, что я могу его увидеть в роли любителя автографов! Когда он подошел ко мне, я написал свое имя по его просьбе, и мы, взглянув друг на друга, рассмеялись. Глаза Сталина светились весельем и добродушием… Советские представители всегда пили на банкетах из крошечных рюмок, и Сталин никогда не изменял этому обычаю. Но сейчас мне захотелось заставить его отойти от этого обычая. Поэтому я наполнил два небольших бокала коньяком для него и для себя. Я многозначительно взглянул на него. Мы одним духом осушили бокалы и одобрительно посмотрели друг на друга. После непродолжительного молчания Сталин сказал:

– Если вы сочтете невозможным дать нам укрепленную позицию в Мраморном море, может, мы могли бы иметь базу в Деде-Агаче?

На это я ответил лишь:

– Я всегда буду поддерживать стремление России иметь свободу на морях в течение всего года».

Жуков запомнил другой эпизод с того банкета: «Трумэн предложил первый тост за Верховного главнокомандующего Вооруженными силами Советского Союза Сталина. В свою очередь Сталин предложил тост за Черчилля… Совершенно неожиданно Черчилль предложил тост за меня. Мне ничего не оставалось, как предложить свой ответный тост. Благодаря Черчилля за проявленную ко мне любезность, я машинально назвал его „товарищем“. Тут же заметил недоуменные взгляды Сталина и Молотова, у меня получилась пауза, которая, как мне показалось, длилась больше, чем следует. Импровизируя, я предложил тост за „товарищей по оружию“… На другой день, когда я был у Сталина, он и все присутствовавшие смеялись над тем, как быстро я приобрел „товарища“ в лице Черчилля».

Напряженный дипломатический торг на конференции еще перемежался юмористическими мизансценами, свойственными неформальному общению лидеров Большой тройки в годы войны. Несколько таких застольных эпизодов занес в свой потсдамский дневник Дж. Дэвис.

Черчилль рассказывал о своем сравнительно недавнем разговоре с командующим Армии Крайовой генералом Андерсом, который сформулировал задачи своих войск следующим образом – «сперва уничтожить германскую армию, а затем разгромить русскую армию». Премьер-министр со смехом воспроизвел свой ответ Андерсу:

– Да, генерал, судя по всему, вы наметили для себя долгую и бурную военную карьеру.

Дэвис зафиксировал, что «засмеялись все, кроме Сталина, который сначала выглядел довольно хмуро, как будто не поняв юмора, затем сказал что-то о романтизме поляков и наконец присоединился к общему смеху».

Поздним вечером 23 июля Оппенгеймер встретился с генералом Фарреллом и его порученцем подполковником ДжономФ.Мойнаханом, которые готовили рейд на Хиросиму с острова Тиниан.

После испытания ядерной бомбы ученые, участвовавшие в Манхэттенском проекте, хорошо понимали: то, что они между собой называли «штучкой», превратилось в оружие, и им уже распоряжались военные. Секретарь Оппенгеймера Энн Уилсон запомнила ряд встреч ее шефа с армейскими офицерами: «Они выбирали цели». Оппенгеймер был знаком со списком целей для атомной атаки, и это знание действовало на него угнетающе. «В этот двухнедельный период Роберт был тих и задумчив. Отчасти потому, что знал о предстоящих событиях, отчасти потому, что понимал их значение», – вспоминала Уилсон.

Нервно расхаживая по кабинету и не вынимая сигарету изо рта, Оппенгеймер настаивал на строгом соблюдения инструкций по доставке бомбы к цели. Мойнахан, бывший газетчик, через год опишет их бдения.

«– Не разрешайте сбрасывать бомбу сквозь тучи или облачность, – сказал Оппенгеймер. Он был настойчив, взвинчен, говорил на нервах. – Цель должна быть видна. По радару не сбрасывать – только визуально.

Длинные шаги, ступни смотрят врозь, новая сигарета.

– Разумеется, сброс можно контролировать по радару, но он должен быть зрячим.

Опять длинные шаги.

– Если сбрасывать ночью, то только при свете луны – так лучше всего. Главное, чтобы не в дождь или туман. Нельзя, чтобы взрыв произошел слишком высоко. Заданный показатель – самый подходящий. Не набирайте большую высоту, иначе цель мало пострадает».

Оппенгеймер в тот момент был уверен, что Трумэн уже проинформировал Сталина о бомбе и планах ее применения протия Японии. Во всяком случае Ванневар Буш уверил Оппенгеймера, что временный комитет Стимсона единогласно утвердил рекомендации информировать русских о бомбе и планах ее использования. Оппенгеймер всерьез полагал, что вопрос о бомбе сейчас откровенно обсуждает в Потсдаме Большая тройка. Если бы он знал, как она осуждала вопрос о ядерном оружии, то пришел бы в ужас.

24 июля. Вторник

В 11.30 у Трумэна состоялось совещание с участием Черчилля и военных – Леги, Маршалла, Кинга, Арнольда, Сомервелла, Брука, Портала, Каннингхэма и Исмейя. Обсуждали доклад Объединенного комитета начальников штабов о плане вторжения на Японские острова. В одном из первых пунктов решения было подтверждено намерение добиваться вступления СССР в войну против Японии.

Трумэн рассказывал: «Британские и американские начальники штабов проводили ежедневные встречи c момента нашего приезда в Потсдам и теперь предложили проект их итогового доклада Черчиллю и мне». В докладе подчеркивалось: «Вторжение в Японию и прямо с этим связанные операции будут главными операциями в войне против Японии… Вступление России в войну следует поощрять. Необходимая помощь для усиления ее военных возможностей для этого должна быть оказана… Планируемой датой окончания организованного сопротивления Японии следует считать 15 ноября 1946 года, и эта дата будет периодически уточняться в соответствии с ходом военных действий».

Получив напутствие президента, американские и английские командующие во главе с адмиралом Леги проследовали в зал заседаний для встречи с советскими военными представителями, чтобы, наконец, начать координировать планы войны против Японии. Первый вопрос, который Леги задал генералу армии Антонову, касался сроков вступления СССР в боевые действия. Начальник Генштаба ответил, что советские войска продолжают концентрироваться на границе с Манчжурией и окажутся готовыми к проведению широкомасштабных операций ко второй половине августа. «Точная дата будет зависеть от успешного завершения переговоров с китайцами».

Антонов определил наши цели на Дальнем Востоке как сокрушение японцев в Маньчжурии и оккупацию Ляодунского полуострова. После поражения Японии, сказал он, СССР выведет все свои войска из Маньчжурии. «Генерал Маршалл затем информировал русских об общей диспозиции японских сил, насколько она была нам известна… Генерал Антонов проявил особый интерес к нашим возможным намерениям предпринять операции против Курил и Кореи». Союзники уверили в отсутствии у них таких планов.