От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

– Они продали уголь из Домбровского района, – указал Сталин. – Это их район. Я не привык жаловаться, но должен сказать, что наше положение еще хуже. Мы потеряли несколько миллионов убитыми, нам людей не хватает. Если бы я стал жаловаться, я боюсь, что вы тут прослезились бы, до того тяжелое положение в России. Но я не хочу причинять вам неприятности.

Черчилль смягчился:

– Я и не ожидаю прийти к какому-либо решению сегодня, но я хотел бы, чтобы в течение этого короткого перерыва участники конференции подумали бы о том, что им предстоит решение большого вопроса.

Трумэну надоела перепалка коллег:

– Если у нас сегодня нечего больше обсуждать, то я предлагаю передать этот вопрос на рассмотрение министров иностранных дел.

– В пятницу в 5 часов мы снова встретимся, – оптимистично заявил Черчилль.

В этот момент Молотов передал президенту США и премьер-министру Англии меморандум относительно помех, которые чинятся в Австрии и Германии возвращению советских граждан на родину, а также меморандум относительно имеющихся в Норвегии неразоруженных германских войск.

Черчилль отреагировал:

– Но я могу заверить, что нашим намерением является разоружить эти войска.

– Я не сомневаюсь, – реплика Сталина опять вызвала всеобщий смех.

В конце заседания Черчилль извинился за необходимость отлететь на день в Лондон. Трумэн запомнил прощальный обмен репликами:

– Какая жалость, – произнес Сталин.

– Я надеюсь вернуться, – ответил Черчилль.

– Судя по выражению лица господина Эттли, он не думает, что надеется взять власть из рук господина Черчилля, – заметил Сталин.

«Хорошо помню, с какой самоуверенностью Черчилль ожидал исхода выборов в Англии, – напишет Громыко. – Эта уверенность в победном для Черчилля результате голосования в какой-то мере передавалась и Сталину. Но жизнь распорядилась по-своему». Больше Сталин и Черчилль не встретятся.

После этого британский премьер вылетел домой вместе с дочерью Мэри. «Жена встретила меня на аэродроме, – написал Черчилль в воспоминаниях. – Я отправился спать с уверенностью, что английский народ хочет, чтобы я продолжал свою работу. Я надеялся, что можно будет восстановить национальное коалиционное правительство в новой палате общин. С этим я и заснул».

Ну а что же Потсдамская декларация с ультиматумом Японии? «Когда Черчилль уехал в Лондон, мы все еще не получили ответа от Чан Кайши, – писал Трумэн. – Послание к нему столкнулось с бóльшим количеством трудностей, чем следовало бы. Во-первых, произошла задержка в его передаче в центр связи Гонолулу. Затем его прохождение замедлило интенсивное радиосообщение между Гонолулу и Гуамом. Но в конце концов оно добралось до Хёрли в 20.35 по местному времени. Посол Хёрли передал по радио, что обращение к японскому народу было передано премьер-министру Суну, но генералиссимус находился вне Чунцина, в горах за рекой Янцзы. Он сказал, что сообщение будет переведено и доставлено Чан Кайши той же ночью».

И только 25 июля союзники соблаговолили ознакомить с текстом Потсдамской декларации советскую сторону. При этом мнение СССР не запрашивалось – ознакомили исключительно в порядке информации. Как только Сталин был поставлен о ней в известность, Молотов попросил отложить ее опубликование хотя бы на три дня. Но, как оказалось, уже было поздно.

Трумэн 25 июля записал в дневнике: «Мы создали самую страшную бомбу в мировой истории. Она способна выжечь все, как это было предсказано в Священном писании о житие в долине Евфрата после Ноя и его знаменитого ковчега. В любом случае мы нашли способ расщепления атома. Эксперимент в пустыне Нью-Мексико увенчался, мягко говоря, потрясающим успехом… Конечно, это благо для всего мира, что Гитлер или Сталин с их приспешниками не смогли открыть секрет атомной бомбы. Она выглядит как самое страшное оружие, когда-либо ставшее доступным человеку, хотя это оружие может оказаться и полезным.

Атомное оружие должно быть использовано против Японии в промежутке между сегодняшним днем и 10 августа. Я сказал военному министру Стимсону, что использовать ее нужно так, чтобы объектом стали военные сооружения, солдаты и военные моряки. А не женщины и дети. Несмотря на то, что японцы – варвары. Несмотря на то, что они грубы, жестоки и фанатичны, мы как ведущая держава мира, заботящаяся о благе всех людей, не можем бросить эту ужасную бомбу на обе столицы Японии – старую и новую».

Между тем и ему, и Стимсону было хорошо известно, что выбор целей определялся как раз исходя из задачи достижения максимального эффекта нанесением удара по жилым кварталам. Ну, а кроме того, приказ, санкционировавший атомную бомбардировку, как мы знаем, последовал до того, как Японии была направлена Потсдамская декларация с требованием безоговорочной капитуляции.

Отчаянная попытка добиться немедленного мира с Японией, предпринятая резидентом УСС в Берне Алленом Даллесом (он прибыл в Потсдам 20 июля с целью сообщить президенту о своих контактах с японцами на предмет капитуляции их стороны), была отклонена. Стимсон при первой же встрече с будущим директором ЦРУ заявил, что «поезд ушел».

В Дармштадте, в американской зоне оккупации, 25 июля начался суд над военными преступниками. Одиннадцать человек – девять мужчин и две женщины – обвинялись в том, что в августе 1944 года в Рюссельгейме участвовали в убийстве шести американских летчиков, которых сбили и этапировали в концлагерь. Семь обвиняемых, в том числе две женщины, были признаны виновными. Пятерых мужчин повесили, приговор привел в исполнение американский военный палач старший сержант Джон Вуд.

26 июля. Четверг

Для Уинстона Черчилля это был, мягко говоря, не самый счастливый день в жизни. Перед самым рассветом «вдруг проснулся, ощутив острую, почти физическую боль. Существовавшее до сих пор подозрительное чувство, что нас победили, вспыхнуло во мне с новой силой и охватило все мое существо…

Это была мрачная перспектива, но я повернулся на другой бок и снова заснул. Я проснулся только в 9 часов, и, когда я вошел в оперативный кабинет, начали поступать первые сведения. Они были, как я теперь уже ожидал, неблагоприятны. За завтраком жена сказала мне:

– Может быть, это скрытое благо.

Я ответил:

– В данный момент оно кажется весьма успешно скрытым».

Весь день Черчилль провел в комнате карт, откуда он привык руководить военными действиями. На сей раз там висела огромная карта Англии, нарезанная на избирательные участки. После победы консерватора в каждом новом округе премьер предлагал капитану Пиму рюмку бренди. Но тому не грозило в тот день спиться: тори отобрали у конкурентов лишь три округа. Зато потеряли… Через полчаса с начала поступления первых результатов стало очевидно, что консерваторы потерпели сокрушительное поражение. Впервые в британской истории за них было подано меньше голосов, чем за лейбористов. Тори получили 213 мест в парламенте против 393 у лейбористской партии.

Черчилль встретил вошедшего доктора Морана словами:

– Вы знаете, что случилось?

Моран заговорил о неблагодарности британского народа.

– О нет, – прервал его Черчилль, – я бы это так не назвал. У них были очень тяжелые времена.

Нет сомнения, что он испытал глубокое унижение, получив вотум недоверия от собственного народа. Руководство страной в годы войны было пиком его политической деятельности, и вот на гребне победы он выставлен с политической сцены. Причем максимально сенсационным образом – в разгар Потсдамской конференции, за которой следил без преувеличения весь мир.

Сара Черчилль описывала общее настроение в семье и команде отца: «Никто из окружения Черчилля не понимал причины провала консерваторов, всем казалось несправедливым, что Англия, которой Черчилль был необходим как воздух во время войны, предала его, когда опасность миновала.

Один из друзей возмущался:

– Это предательство!

Черчилль ответил как можно спокойнее: