От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

– Нет, это просто демократия. Мы за нее боролись.

Отец держал удар, хотя все же признался:

– Мучительно после стольких лет лишиться поводьев…

Отец жалел, что не погиб в самолете где-нибудь над Атлантикой. У меня создалось впечатление, что он даже жалел, что не полетел на похороны Рузвельта, потому что… по пути могла произойти катастрофа. У него мелькнула фраза:

– Рузвельт умер вовремя.

Это ужасно: столько сделать, быть полным сил и замыслов и оказаться не у дел».

Британские законы не мешали Черчиллю вернуться в Потсдам в качестве премьер-министра и уйти в отставку только через несколько дней, когда будет сформирован новый кабинет. Но он решил немедленно согласиться с волей избирателей.

«В 4 часа, попросив аудиенцию у короля, я отправился во дворец, вручил свою отставку и посоветовал Его Величеству послать за Эттли». Король предложил ему высший орден рыцарства – Орден подвязки. Черчилль отклонил предложение.

В тот же вечер он выступил по Би-би-си:

– Решение английского народа было зафиксировано сегодня при голосовании. Я складываю полномочия, которые были возложены на меня в более темное время… Я выражаю свою благодарность английскому народу, ради которого я действовал в эти опасные годы, мою глубокую благодарность за неизменную поддержку, которую он оказал мне в исполнении моей миссии.

В чем была причина провала? Иден записал тогда в дневнике: «Все благодарны Уинстону как военному лидеру. Но значительно меньше энтузиазма вызывает видеть его премьер-министром в мирное время… Кто может сказать, что английский народ в этом суждении не прав?» Черчилль представил Идена к Ордену подвязки, но и тот от предложенной чести отказался:

– Я не приму такой знак отличия после пяти лет службы под руководством вождя, который за это время не был награжден ничем.

Дафф Купер, тогда британский посол во Франции, объяснял Черчиллю победу лейбористов так: «Нормальное колебание маятника влево задерживалось на многие годы недоверием среднего класса к социалистам. Но после того, как этот класс увидел социалистических министров успешно работающими под вашим руководством и контролем в течение пяти лет, он ослабил свое недоверие и охотно принял лейбористскую партию как альтернативу, при этом сама партия потеряла свой классовый характер».

В Париже де Голль испытывал от поражения своего спасителя и недруга смешанные эмоции: «Для лиц, склонных доверять чувствам, немилость, которую обрушила британская нация на великого человека, спасшего ее и приведшего к замечательной победе, могла показаться странной и неожиданной. В этом, однако, не было ничего, что противоречило бы человеческой натуре. Как только война закончилась, общественное мнение и политические круги перестала интересовать психологическая сторона национального единения, проявленного энтузиазма и принесенных жертв. На авансцену вышли корыстные интересы, предрассудки, противоречия. В этой смене ориентиров Черчилль лишился, естественно, не своего ореола и своей популярности, а роли всеобщего лидера, которую он играл как вождь и символ находящейся в опасности Родины. Его воля, слившаяся воедино с великим делом, его образ человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы, оказались в обыденные времена невостребованными.

С одной стороны, уход Черчилля был на руку Франции, с другой, – нет. Во всяком случае, я испытывал грустное чувство. Конечно, в союзнических делах Черчилль со мною не очень церемонился, а на последнем этапе, в вопросе о Ближнем Востоке, выступал даже в роли моего противника. В сущности, он меня поддерживал до тех пор, пока принимал за главу французского движения, которое относилось к нему благосклонно и из которого он мог извлекать выгоду. К тому же этот великий политик был глубоко убежден в необходимости сохранения Франции, а его артистическую натуру не мог не увлечь драматизм моей авантюры. Но когда он увидел в моем лице образ амбициозной Франции, которая пожелала вернуть себе былую мощь в Европе и за морями, в его душе, естественно, проснулись чувства, родственные тем, что обуревали душу Уильяма Питта Младшего. Но как бы то ни было, главным и неоспоримым оставалось то, что без него моя попытка была бы обречена на провал в самом начале и что, протянув мне твердую, спасительную руку, он прежде всего оказал услугу Франции».

Как ни странно, основным фактором поражения Черчилля стало голосование армии. Когда одного солдата спросили, почему он голосовал за лейбористов, тот ответил: «Мне надоело получать приказы от проклятых офицеров». Победа СССР, похоже, стимулировала голосование в Европе по классовому признаку и повсеместный сдвиг политического спектра влево. Маргарет Тэтчер напишет: «При взгляде назад выбор лейбористского правительства в 1945–1950 годы кажется логичным завершением коллективистских настроений, овладевших военной Британией».

Демобилизуемые плохо реагировали на лозунги величия Британии, удержания или расширения колониальной империи. Им гораздо интереснее было слушать лейбористов, которые обещали покончить с массовой безработицей, расчистить развалины и восстановить дома для тех, кто их лишился, помочь накормить детей и обеспечить равенство возможностей для всех. Страна отвергла имперское маханием флагом.

Сара Черчилль напишет, что «англичане хотели мира, а консервативная партия ассоциировалась с войной. Пусть справедливой и победной, но войной».

Ожидало ли советское руководство провала Черчилля? Безусловно нет. Молотов откровенно признается: «Черчилль – один из руководителей победы, и до сих пор не могу дать себе отчет, как могло случиться, что он с 1945-м провалился на выборах! Надо, видно, знать лучше английскую жизнь».

Для советского посольства в Лондоне исход выборов был просто шоком. Остававшийся на хозяйстве посла резидент внешней разведки Константин Михайлович Кукин (Гусев был в Потсдаме) сделал вывод об отторжении британскими избирателями антисоветского курса Черчилля. 27 июля Кукин сообщал в Москву: «1. Опубликованные сегодня результаты выборов в парламент явились полной неожиданностью для всех политических партий. Еще несколько дней назад как лейбористы, так и консерваторы, в том числе руководящие деятели этих партий, считали, что получат большинство консерваторы.

Если и были между ними расхождения в оценке результатов выборов, то они относились главным образом к определению характера консервативного большинства в новом парламенте. Возможность победы лейбористов признавалась маловероятной. При этом было хорошо известно, что лейбористские лидеры не только не ожидали победы, но искренне не хотели ее.

2. Результаты выборов свидетельствуют о том, что большинство английских избирателей отчетливо поняло, что победа консерваторов могла бы привести к войне с СССР. Уже сегодня можно было слышать от отдельных англичан, например, такие замечания: „Английский народ, голосуя за лейбористов, голосовал против угрозы войны с СССР, за англо-советское сотрудничество“. В этом смысле характерным является результат голосования за Притта (председатель общества культурной связи с СССР). Несмотря на то, что против Притта выступала лейбористская партия и ее избирательная машина, Притт получил 18 845 голосов против лейбориста, получившего 3165 голосов, и консерватора, получившего 7516 голосов. Результат голосования за Притта оценивается как голосование избирателя за дружбу с Советским Союзом и как одобрение избирателями его деятельности в этом направлении.

Интересно также отметить, что сейчас некоторые умеренные консерваторы, как, например, генеральный прокурор сэр Файф, в частной беседе высказываются в том смысле, что антисоветская кампания в печати с призывом к войне с Советским Союзом, проявлявшаяся накануне выборов, была крупнейшей ошибкой Черчилля и консерваторов, предрешившей исход выборов. Консерваторы не учли, что народ устал от шестилетней войны и не желает быть вовлеченным в новую, тем более с Советским Союзом».

Информация об итогах британских выборов еще не достигла Потсдама. Вероятно, вечером 26 июля (или 25 июля) состоялось совещание в узком составе у Сталина, которое не оставило следов в материалах Потсдамской конференции, но запечатлелось в мемуарах Громыко: