История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

По прибытии в Шрузбери король тотчас же отправил письма и верных людей в Уэльс, Чешир и Ланкашир, дабы ускорить проводившийся там набор солдат, ибо ему стало известно, что агенты противной стороны весьма энергично действуют в Чешире и Ланкашире, отчего многие из джентри в этих людных графствах приняли сторону Парламента, а защитники правого дела совсем пали духом. Сам же король, оставив двор и армию в Шрузбери, а с собой взяв лишь отряд гвардии, лично направился в Честер в надежде, что его присутствие произведет там такое же действие, какое имело оно во всех других местах, — рассеет страхи и опасения честных людей, остальных же заставит убраться прочь. Так и случилось: город Честер встретил короля живейшими знаками верноподданнических чувств, главные пособники Парламента поспешили скрыться, знать и джентри, как, впрочем, и простой народ, стекались к нему толпами; первые — в превосходном боевом снаряжении, последние — шумно изъявляя преданность и любовь. Однако в Нантвиче, графство Чешир, и в Манчестере, графство Ланкашир, обнаружилось нечто похожее на бунт и сопротивление — там возводились укрепления, звучали мятежные речи, и именно туда бежали крамольники из Честера. К Нантвичу послан был лорд Грандисон с полком кавалерии и небольшим отрядом драгун; он искусно воспользовался смятением горожан, захваченных врасплох и не успевших решить, что им теперь делать, и нагнал на них такого страху, что те, дав один-единственный беспорядочный залп, быстро побросали оружие. Грандисон вошел в город, принял у раскаявшихся жителей присягу в их будущем повиновении королю и, приказав снести укрепления, а все оружие и боевые припасы отослать в Шрузбери, возвратился к Его Величеству. Что же до Манчестера, то лорд Стрендж пообещал быстро привести этот город к покорности собственными силами, не отвлекая на север войска Его Величества (исполнив это с меньшим успехом, чем Грандисон, ибо действовал он не столь решительно), а затем отправить к королю в Шрузбери отряд пехоты. А потому Его Величество, оставив за спиной край вполне благонадежный и заявлявший о своей верности, прошел через северные области Уэльса (где народ встречал его с искренней любовью и готовился с оружием в руках защищать его дело) и неделю спустя возвратился в Шрузбери. В каждом графстве, через которое проезжал король, он обыкновенно приказывал шерифу созвать всех джентльменов и самых влиятельных жителей тех мест и (помимо чрезвычайно любезных, дружеских и сердечных бесед, каковые имел он с наиболее видными джентльменами по отдельности) обращался к ним публично с речами (впоследствии печатавшимися). Король говорил им, что «преследовавшие его до сих пор несчастья и дерзкие оскорбления обернулись теперь великим благом, ибо привели его в столь чудесный край, к столь преданным людям; и он надеется, что ни им, ни ему не придется пожалеть о нынешней встрече. Со своей стороны, он сделает все, чтобы этого не случилось; на их же верность он твердо рассчитывал еще до того, как сюда прибыл. Соседство с солдатами, где бы те ни стояли, бывает обыкновенно не слишком приятным для обывателей, его же армия способна внушить на сей счет еще больше опасений, ведь — поскольку сам он безжалостно ограблен и лишен всего, по праву ему принадлежащего, а враги его всячески запугивают и устрашают народ, дабы тот не посмел чем-либо поддержать своего государя, — теперь, как можно подумать, он вынужден будет жить лишь на те средства, какие доставят ему помощь и содействие подданных. Он, однако, настоятельно просит их не поддаваться страху и молит Бога, чтобы от дерзостей и бесчинств выставленной против него армии (хотя она в изобилии обеспечена всем необходимым) бедные его подданные пострадали не больше, чем от его солдат.

К несчастью, он не вполне уверен, что сумеет предотвратить любые беспорядки, но приложит для того величайшие усилия и обещает сделать все, чтобы ни единый человек не претерпел ущерба по его вине. Он уже вызвал к себе служащих монетного двора, а сверх того, желая, сколь возможно, облегчить тяготы своего народа, намерен переплавить все свое серебро, продать или заложить все коронные земли. Тем не менее он призывает их сделать для него и для самих себя — ради защиты своей религии и законов страны (на которых основывается их право владеть всем, что у них есть) — то, что другие делают во вред религии и законам. Они не должны допустить, продолжал король, чтобы столь доброе дело потерпело неудачу из-за их нежелания обеспечить его тем, что в противном случае отнимут у них силой люди, преследующие их государя с таким ожесточением; и коль скоро злонамеренные особы не жалеют наличных денег и столового серебра, равно как и величайших усилий, чтобы погубить государство, то им следует выказать не меньшую щедрость ради его спасения. Пусть каждый из них твердо знает, что если Господу будет угодно даровать ему победу, то он, король, не забудет ни единого из тех, кто пришел ему на помощь. И какой бы яростью ни были охвачены человеческие сердца ныне, они еще будут с радостью и гордостью вспоминать о том, как, приняв на себя известные расходы и труды, они с честью исполнили свой долг — поддержали короля и спасли королевство».

Его Величество всегда со вниманием выслушивал любые просьбы и обращения, которые, по своему касательству к общественным или частным интересам, могли иметь значение для этих людей, и давал на них ясные ответы. Столь милостивым и любезным, подлинно царственным обхождением он с поистине невероятным успехом покорял сердца подданных, так что армия его ежедневно пополнялась добровольцами (ни единый не был взят на службу насильно), серебро же и деньги народ жертвовал в таких количествах, что жалованье солдатам теперь платили сполна и без задержек. В Шрузбери король устроил монетный двор (скорее для славы, чем для пользы, ведь по недостатку работников и инструментов там не чеканили и тысячи фунтов в неделю) и, велев отправить туда всю свою драгоценную посуду, внушил другим людям мысль, что их столового серебра уж тем более не стоит жалеть.

Вскоре после своего прибытия в Вустер граф Эссекс послал в Шрузбери одного джентльмена (Флитвуда — того самого, который впоследствии добился огромного влияния в армии, а в ту пору — простого кавалериста в личной гвардии графа Эссекса) — без трубача или каких-либо иных формальностей и церемоний — а лишь с письмом к графу Дорсету, в коем сообщалось, что Парламент поручил ему представить Его Величеству петицию, ныне находящуюся в его, графа Эссекса, руках; а потому он просит его светлость узнать волю Его Величества и выяснить, когда королю благоугодно будет принять означенную петицию от тех особ, которых он с ней отправит. Когда в королевском совете обсудили, как следует отвечать на это письмо, граф Дорсет, по приказу Его Величества, письменно уведомил Эссекса, что король всегда изъявлял готовность и по-прежнему готов принять от обеих Палат своего Парламента любую петицию, и буде его светлость, имея таковую представить, отправит ее с людьми, не входящими в число лиц, поименно обвиненных в государственной измене и изъятых из обещанной Его Величеством амнистии, то король охотно примет этого человека и даст на петицию ответ, согласный с честью и справедливостью. Возбудила ли неудовольствие Парламента оговорка касательно посланников (ведь впоследствии утверждали, что вручить петицию было поручено лорду Мандевиллу и м-ру Гемпдену, которые, по мнению Палат, сумели бы внушить нужные мысли находившимся при Его Величестве особам, а так как упомянутые оговорка и изъятие разрушили надежду на такое общение, то посылать кого-то другого Парламент не пожелал) или по каким-то другим причинам, но ни об этой петиции, ни об иных обращениях такого рода король не слыхал до тех пор, пока из вновь напечатанных постановлений и деклараций Парламента ему не стало известно, что он повинен в еще одном нарушении привилегий Палат, а именно в нежелании принимать их петицию, ее подают не так, как он сам предписал — между тем, заявляли Палаты, лишь они и никто другой вправе решать, каким образом и через каких лиц им следует представлять собственные петиции, король же обязан их принимать в любом случае. В общем, упомянутая петиция, изложенная нами выше в тех самых выражениях, в которых приняли ее обе Палаты, так и не была вручена Его Величеству.