История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Хотя прежде Парламент выставлял общую волю королевства в качестве причины и оправдания для всех своих мер и лишь предлагал англичанам добровольно жертвовать для удовлетворения текущих его нужд столько, сколько они сами сочтут возможным; однако теперь, вознамерившись показать, что он не ожидает и не опасается измены и мятежа со стороны народа, Парламент взялся не только за тех, кто открыто противился его действиям или тайно отговаривал других от сотрудничества с ним, но и за тех, кто из страха, из скупости или по обеим причинам не сделал в его пользу никаких пожертвований. Палаты приняли дерзкую резолюцию (долженствовавшую иметь для народа силу закона или даже еще больший авторитет), в коей объявлялось, что «все лица, отказывающиеся помочь государству своими средствами в час столь грозной опасности, должны быть разоружены и взяты под стражу». А чтобы нагнать своим постановлением еще больше страху, они в тот же день приказали лорд-мэру и лондонским шерифам обыскать дома и конфисковать оружие у нескольких олдерменов и других видных и состоятельных лондонских граждан, поименно в их распоряжении перечисленных, поскольку-де «из донесения их комитета явствовало, что эти люди не сделали должных пожертвований на покрытие издержек государства».

Таким образом беднейших людей самого низкого звания превратили в доносчиков на богатых и именитых; следствием же обысков жилищ и конфискации оружия явилось изъятие столового серебра и дорогих вещей, а часто — прямой грабеж и расхищение всего, что представляло какую-то ценность. Затем Палаты распорядились секвестровать и употребить в пользу государства файны, ренты и доходы архиепископов, епископов, деканов, церковных капитулов, а также всех делинквентов, поднявших оружие против Парламента или набиравших ополчение для короля. А чтобы обречь короля на такую же нужду, как и его сторонников, они велели направлять его доходы, состоявшие из рент, судебных штрафов и платежей, в Палату по делам опеки, а также все прочие статьи туда, куда эти средства поступали прежде, но запретили их кому-либо отпускать и выдавать вплоть до особого постановления обеих Палат Парламента, не соизволив выделить королю из принадлежавших ему по закону сумм даже того, что требовалось на содержание его особы.

Столь грубое посягательство на собственность англичан, коих силой принуждали расставаться с самым ценным своим имуществом, многие сочли мерой безрассудной и неполитичной со стороны Палат, которые, едва добившись всевластия, рисковали таким образом возбудить крайнее недовольство у своих новых подданных. Но вожди Парламента ясно понимали, что их владычество уже теперь основывается скорее на страхе, чем на любви народа, и что продолжать войну они смогут, лишь располагая достаточными средствами для выплаты жалованья солдатам; пока же такие деньги у них будут в наличии, им не придется сетовать на нехватку пополнения для своей армии при каких-либо затруднительных обстоятельствах.

Невозможно себе представить, сколь великую выгоду принесли королю отклонение Парламентом его мирных предложений и то, каким образом Палаты это сделали. Королевские послания, равно как и ответы на них, были оглашены во всех церквах, и теперь вся страна громко возмущалась действиями Парламента. Те, кто не могли служить Его Величеству сами, придумывали различные способы, чтобы снабдить его денежными средствами. Так, видные университетские люди дали знать королю, что во всех колледжах в изобилии имеется столовое серебро, которое стоит немалых денег и теперь безо всякой пользы лежит в их сокровищницах (для собственных нужд у них есть достаточно серебра и помимо этого); и что как только Его Величество сочтет нужным затребовать указанные богатства, их, вне всякого сомнения, тотчас же ему отправят. Король и сам давно об этом думал, и в печальную пору его пребывания в Ноттингеме два джентльмена были отряжены в Оксфорд и еще двое — в Кембридж с письмами к вице-канцлерам, в коих тех просили убедить глав тамошних колледжей и холлов отослать свое столовое серебро королю. Еще раньше об этом плане тайно известили надежных людей, дабы они расположили и настроили в его пользу тех, без чьего согласия оказать королю эту услугу было бы невозможно.

Весь этот замысел был осуществлен в столь глубокой тайне и с такой осторожностью, что королевские гонцы вернулись из университетов очень скоро, затратив ровно столько времени, сколько требовалось для самой поездки; и привезли с собой все или почти все университетское серебро вместе с крупной суммой денег, которую из собственной казны послали королю в качестве дара главы нескольких колледжей. С ними явились и некоторые студенты, помогавшие достать лошадей и повозки. Все это благополучно прибыло в Ноттингем, когда там уже оставили надежду на переговоры, и впавшие в уныние сторонники короля заметно воспрянули духом. Серебро тотчас же взвесили и некоторую его долю передали как платежное средство офицерам, коим было поручено набирать солдат в королевскую пехоту и кавалерию. Остальную его часть, подлежавшую тщательному хранению, король должен был взять с собой при оставлении Ноттингема; служащим же монетного двора послали тайный приказ быть в готовности явиться к Его Величеству по первому его требованию — сделать это король предполагал, как только сам окажется в удобном и безопасном месте. Жалобы и ропот совершенно умолкли; некоторые джентльмены вызвались набрать для короля солдат, опираясь на собственное влияние и авторитет; другие же добровольно послали ему деньги.

При дворе в ту пору живо обсуждали одну любопытную и довольно забавную историю. Неподалеку от Ноттингема жили тогда два аристократа, люди очень богатые, чрезвычайно скаредные и, как всякому было известно, располагавшие крупными суммами наличных денег, — Перпойнт, граф Кингстон, и Лик, лорд Дейнкорт. К первому из них отправили лорда Кейпла, ко второму — Джона Ашбурнема, постельничего Его Величества, пользовавшегося совершенным доверием своего господина. Каждый из них вез с собою письмо, от начала до конца написанное собственной рукой короля, который настоятельно просил адресатов ссудить его пятью или десятью тысячами фунтов. Граф принял Кейпла с превеликой любезностью и оказал ему такое гостеприимство, какого только можно было ожидать в его убогом доме и при его образе жизни. На редкость учтиво выразив свои верноподданнические чувства, граф посетовал на то, что невозможность исполнить волю Его Величества повергает его в глубокую печаль. Всякому известно, продолжал он, что денег у него нет и не может быть, ибо последние десять или двенадцать лет он ежегодно приобретал земельные участки стоимостью в тысячу фунтов каждый, а потому где же ему теперь взять наличность, которую, кстати говоря, он никогда и не любил копить? Однако, заметил граф, в нескольких милях от него жительствует сосед, лорд Дейнкорт — человек совершенно ничтожный, который живет, как свинья, отказывает себе в самом необходимом, зато в жалком своем домишке держит, самое меньшее, двадцать тысяч фунтов. Туда-то он и присоветовал направиться его светлости, поскольку-де отпираться в том, что деньги у него есть, Дейнкорт не посмеет. Речь свою граф заключил пылкими заверениями в преданности королю и в ненависти к Парламенту, как будто даже пообещав еще раз поразмыслить об этом деле и, если сможет, наскрести немного денег для Его Величества; и хотя прислать обещанное граф как-то запамятовал, его верноподданнические чувства были вполне искренними, и впоследствии он погиб, сражаясь за короля.

Ашбурнем раздобыл не больше денег, чем Кейпл, но не услышал и половины тех любезных слов, коими встретили последнего. В прежние времена лорд Дейнкорт так редко имел дело с двором, что никогда не слышал имени Ашбурнема, и когда ему прочли королевское послание, спросил, кто его автор. Когда же ему сообщили, что письмо от короля, Дейнкорт ответствовал, что он не настолько глуп, чтобы в это поверить, ибо ему уже случалось получать письма как от нынешнего короля, так и от его родителя. Затем он выбежал из комнаты, а воротясь вскорости с полдесятком писем в руке, объявил, что они всегда начинались словами Нашему преданнейшему и возлюбленному, а имя короля стояло вверху; тогда как это письмо открывается обращением Дейнкорт, а заканчивается выражением Ваш любящий друг, С. R., а значит, написано оно, как он твердо убежден, отнюдь не королевской рукою. С Ашбурнемом поступили так же, как и с доставленным им посланием: после скверного ужина ему отвели убогую постель, к разговору же о деле его светлость обещал вернуться на другое утро. Затем лорд Дейнкорт отправил слугу с письмом к лорду Фолкленду, племяннику своей жены, который, впрочем, не часто виделся с дядей. Слуга прибыл в Ноттингем около полуночи и нашел лорда Фолкленда уже в постели. В письме Дейнкорта говорилось, что у него сейчас находится некто Ашбурнем, доставивший ему послание, как он сам утверждает, от короля; однако ему, Дейнкорту, известно, что это неправда, а потому он хочет знать, что это за человек, которого он намерен задержать в своем доме до возвращения посыльного. Лорд Фолкленд не смог удержаться от смеха, но затем поспешил сообщить слуге звание и состояние королевского посланника и заверить, что письмо действительно написано собственной рукой короля — честь, коей Его Величество удостаивал немногих. На следующее утро, когда посыльный уже вернулся, его светлость начал обращаться с м-ром Ашбурнемом совсем по-другому, с таким почтением, что последний, не зная о причине подобной перемены, вообразил, что теперь-то он уж точно привезет королю столько денег, сколько тот желает получить. Вскоре, однако, Ашбурнема вывели из заблуждения. Лорд Дейнкорт, сделав, как мог, веселое лицо (а наружность у него, надо сказать, была чрезвычайно странная и даже весьма неприятная), объявил, что хотя сам он денег не имеет, а напротив, сильно в них нуждается, однако готов сообщить, где Ашбурнем сможет их найти в достаточном количестве. Милях в четырех-пяти от него, объяснил Дейнкорт, живет сосед — граф Кингстон, который любит одного лишь себя и в жизни своей не сделал ничего доброго ни единому человеку на свете. Денег у него уйма, и он в силах дать королю столько, сколько потребуется Его Величеству. Буде же граф посмеет это отрицать, когда король пошлет к нему своих гонцов, то он, лорд Дейнкорт, отлично зная, где у него стоит сундук, доверху набитый деньгами, охотно об этом расскажет. Люди его терпеть не могут, друзей у графа нет, так что, как бы король с ним ни обошелся, никого это не обеспокоит. Сей добрый совет оказался тем единственным, чего сумел добиться Ашбурнем от его светлости; и однако, жалкий этот человек был настолько далек от симпатий к Парламенту, что когда последний взял верх и подчинил себе все королевство, включая Ноттингемшир, лорд Дейнкорт не пожелал отдать ему ни единого пенни и вносить штраф за свое делинквентство, коим было признано его пребывание на территории, занятой войсками короля, но предпочел, чтобы его имение было секвестровано. Он жил в крайней нужде, единственно лишь тем, что удавалось ему вырвать у своих держателей, которых, хотя теперь им приходилось платить ренты Парламенту, ярость и угрозы лорда Дейнкорта вынуждали отдавать ему то, что и позволило ему дожить до самой смерти в том положении, которое он сам для себя избрал: голос совести заставил лорда Дейнкорта отказать во всем самому себе, хотя прежде и не сумел склонить его к пожертвованиям в пользу короля. Оба посыльных возвратились к королю почти одновременно, так что первый еще не успел завершить свой рассказ, как уже явился другой.