История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Нашелся проповедник, который, ссылаясь на 48-ю главу пророка Иеремии, стих 10: «Проклят, кто удерживает меч Его от крови», осуждал тех, кто давал пощаду солдатам короля. Другой же, приведя 5-й стих из 25-й главы Притчей, «Удали неправедных от царя, и престол его утвердится правдою», доказывал, что насильственное удаление от особы короля злых советников есть для нас точно такой же долг совести, как и исполнение любой иной обязанности, предписанной нам христианской религией (дерзко при этом намекая, что сила может быть употреблена и по отношению к самому королю, буде он не позволит их удалить). Чтобы вместить все нечестивые безумства такого рода, понадобился бы целый том, так что негодующие слова пророка Иезекииля придутся здесь как нельзя более кстати: «Заговор пророков ее среди нее — как лев рыкающий, терзающий добычу, съедают души, обирают имущество и драгоценности и умножают число вдов» [Иез. 22:25]

Жалуясь на современное ему духовенство, Эразм говорит, что когда государи склоняются к войне, «виной тому, как правило, является духовенство...». И действительно, ни один добрый христианин не может без ужаса помыслить о тех служителях Церкви, которые, будучи по своему призванию вестниками мира, обратились, однако, в глашатаев войны и поджигателей мятежа. Насколько же больше, чем эти люди, явила христианского духа, и насколько же выше, чем они, должна подняться в нашем мнении та афинская монахиня, которая, когда государственный суд признал Алкивиада виновным, и был принят указ, повелевавший всем жрецами и жрицам предать его проклятию и отлучить от алтарей, решительно отказалась исполнить это распоряжение, заявив: «Я приняла религиозные обеты, чтобы молиться и благословлять, а не проклинать и отлучать». И если звание преступника и место преступления способны облегчить или отягчить вину (а это, без сомнения, так, и перед Богом, и перед людьми), то мне кажется, что проповедь измены и мятежа с церковной кафедры настолько же гнуснее подстрекательства к ним где-нибудь на рынке, насколько отравление человека при совершении святого причастия было бы ужаснее убийства его в таверне. И, быть может, ни единый из всего каталога прегрешений нельзя с большим правом назвать тем грехом, который рвение иных людей сочло грехом против Святого Духа, нежели превращение служителя Христа в мятежника против государя (что, как всякому известно, является самым вопиющим отступничеством от богоустановленного порядка) и проповедование народу мятежа под видом Христова учения, каковая проповедь, прибавляя к вероотступничеству богохульство и непокорство, имеет все признаки, по которым людей благомыслящих учат отличать грех против Святого Духа.

Три или четыре дня спустя по оставлении королем Ноттингема граф Эссекс со всей своей армией выступил из Нортгемптона и двинулся на Вустер. Известясь об этом, Его Величество тотчас же приказал принцу Руперту переправиться с большей частью кавалерии через Северн и идти к названному городу, с тем чтобы следить за передвижениями неприятеля и подать всю возможную помощь вустерским гражданам, которые изъявили готовность поддержать его дело. Сверх того принцу велено было прикрыть отступление джентльменов, набиравших в тех краях солдат для королевской армии, и в первую очередь — соединиться с сэром Джоном Байроном, которого Его Величество послал в конце августа в Оксфорд с поручением доставить ему денежные суммы, ранее тайно перевезенные туда из Лондона. После ряда мелких неприятностей и затруднений, причиненных сельскими жителями, коих усердно подстрекали к бунту агенты Парламента и поддерживали офицеры милиции, принц благополучно прибыл в Вустер. Но не успел он провести там и нескольких часов, как сильный отряд кавалерии и драгун, посланный графом Эссексом и находившийся под начальством Натаниэля Финнза (сына лорда Сэя), явился с намерением внезапно захватить город. Последний был плохо укреплен, и проникнуть в него можно было во многих местах, хотя кое-где Вустер окружали старые, полуразрушенные стены, а там, где граждане всего чаще входили в свой город и выходили из него, имелись ворота, впрочем, ветхие и негодные, без запоров и засовов.

Но хотя сей доблестный командир прибыл туда рано утром (когда стоявший на часах немногочисленный караул, полагая, что вокруг все спокойно, отправился отдыхать) и, пока его не заметили, успел подойти на расстояние мушкетного выстрела к воротам; однако, найдя эту слабую преграду запертой или, лучше сказать, затворенной, и не обнаружив поблизости сторонников Парламента (каковые, по его расчетам, должны были мгновенно объявиться в городе), Финнз, не причинив ни малейшего ущерба неприятелю, отступил в великом беспорядке и с такой поспешностью, что посланные за ним в погоню усталые кавалеристы Руперта так никого и не настигли. Когда принц прибыл в Вустер, ни он, ни его люди не предполагали встретить поблизости сколько-нибудь значительные вражеские силы, и все же его высочество решил отступить, как только будут получены точные сведения о местонахождении и движениях неприятеля. Расположившись на отдых в поле неподалеку от города (с ним в тот момент были его брат принц Мориц, лорд Дигби, старшие офицеры и некоторые из утомленных долгим походом солдат), Руперт вдруг заметил на расстоянии мушкетного выстрела крупный отряд примерно в пятьсот всадников, приближавшийся в превосходном порядке к Вустеру по дороге между изгородями. В последовавшей суматохе принц и его офицеры едва успели вскочить на коней; держать военный совет или возвращаться к своим подчиненным времени у них не было. И, пожалуй, хорошо, что не было, ведь если бы все эти офицеры находились во главе своих подразделений, дело, весьма вероятно, приняло бы скверный оборот. А так принц объявил, что намерен тотчас же атаковать врага; его брат, лорд Дигби, генерал Уилмот, сэр Джон Байрон, сэр Льюис Дайвс и все те офицеры, чьи солдаты были далеко или еще не подготовились к бою, ринулись за ним, после чего к месту схватки прибыли и остальные утомленные эскадроны.

В общем, как только неприятель стал перестраиваться из походного порядка, принц пошел в атаку с горсткой своих храбрых бойцов, и хотя мятежники, доблестно руководимые полковником Сендисом, сыном достойного отца, и имевшие полное вооружение, как защитное, так и наступательное, поначалу держались стойко, вскоре многие из лучших бойцов у них были убиты, сам полковник Сендис ранен, а весь отряд разгромлен и обращен в бегство, причем победители преследовали их более мили. Впрочем, число погибших оказалось не таким уж значительным — не более сорока-пятидесяти человек, преимущественно офицеров, ведь убить их в бою было не так уж легко — слишком прочные носили мятежники доспехи; а поразить в ходе преследования и вовсе невозможно — столь добрые были у них кони. В плен были взяты полковник Сендис, вскоре скончавшийся от ран, капитан Уингейт, член Палаты общин и потому человек более известный (он отличился в этой схватке своей храбростью), а с ними два или три офицера-шотландца. Королевский же отряд не потерял убитыми и даже тяжелоранеными ни одного человека с именем; генерал Уилмот был поражен мечом в бок, а сэр Льюис Дайвс — в плечо, ранения получили еще несколько младших офицеров, однако все они остались живы, что тем более удивительно, если вспомнить, что люди принца Руперта, не ожидавшие в тот день встречи с неприятелем, не облачились в латы, и лишь немногие из них имели с собой пистолеты, так что наибольший урон врагу был нанесен холодным оружием. У неприятеля были взяты шесть или семь корнетов, много отличных лошадей и некоторое количество вооружения, ибо те, кто бежал с поля боя, постарались, насколько возможно, избавить себя от лишней тяжести.

Исход этого столкновения принес королю громадные выгоды и преимущества. Так как это был первый бой, в котором участвовала его кавалерия, и сражалась она с лучшими, отборнейшими частями неприятеля, то победа в нем воодушевила королевскую армию, сделала имя принца Руперта страшным для врагов и привела последних в истинный ужас — настолько, что Парламент надолго утратил веру в свою конницу, и самая ее численность сильно уменьшилась. Ибо, хотя потери в бою были невелики, очень многие после него так и не вернулись в свои части и (что еще хуже), оправдывая собственное поведение, всюду наперебой рассказывали о невероятной отваге принца Руперта и прямо-таки неодолимой мощи королевской кавалерии. С этого времени членов Парламента стали посещать тревожные предчувствия, что завершить свое дело так же легко, как оно было начато, им едва ли удастся и что они не сумеют возвратить короля Парламенту одной лишь силой собственных постановлений. Но как бы слабо ни бился пульс у иных (а ведь многие из тех, кто шумел в Палатах громче всего, теперь уж точно не отказались бы от возможности вновь сделать свой выбор), с виду у них нисколько не поубавилось прыти — напротив, желая рассеять всякую мысль о том, что его можно склонить или принудить к переговорам, и стремясь показать, сколь далек он от малейших опасений на счет твердости и преданности народа, Парламент обратился к мерам еще более дерзким и решительным.