История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Со своей стороны, граф Бедфорд, полагая, что тревожиться из-за этой жалкой горстки беглецов нет нужды, ибо их без труда переловят местные комитеты милиции, в Девоншире и Корнуолле весьма могущественные, удовлетворился тем, что изгнал маркиза, разрушив таким образом все надежды неприятеля на создание в западных графствах армии для короля. Он повернул свои войска назад и двинулся на соединение с графом Эссексом; туда же из Портсмута шел сэр Уильям Уоллер. Никто не верил, что отряды, находившиеся при Его Величестве, сумеют защитить его от столь грозной армии; никто не знал, откуда войска короля могли бы получить хоть какое-то пополнение. Ибо всякий раз, когда его враги обнаруживали человека, занимавшего видное положение в обществе и сочувствовавшего делу короля или хотя бы не сочувствовавшего им, они немедленно брали его под стражу и с великим торжеством отсылали в руки Парламента, а тот, не зная пределов собственной жестокости и бесчеловечию, бросал несчастного в тюрьму.

Так, они схватили в его собственном доме в Нортгемптоншире лорда Монтегю из Боутона, почтенного человека незапятнанной репутации и восьмидесяти лет от роду, за то, что он посмел выразить недовольство их изменническим и противным всякому долгу обращением с королем; и хотя у лорда Монтегю имелись брат — член Палаты пэров и лорд Малой государственной печати, а также племянник — лорд Мандевилл, никому не уступавший в этом совете своим влиянием, и наконец, сын — член Палаты общин (совсем, впрочем, не похожий на отца) — несмотря на все это, его светлость подвергли строгому заключению в Тауэре, и хотя впоследствии его стали чаще выпускать из камеры, он так и умер в тюрьме.

Так, они схватили в Оксфордшире графа Беркшира, вместе с тремя или четырьмя виднейшими джентльменами графства, и заключили их в Тауэр лишь за то, что они желали добра королю, хотя и не обнаружили своего расположения к монарху каким-либо прямым действием. Равным образом они схватили в Девоншире графа Бата, который не оказал королю ни малейшей услуги и даже в мыслях не имел этого делать, но, единственно лишь по угрюмости собственного нрава, выражал когда-то в Палате несогласие с их мнениями. Графа, а с ним и многих других джентльменов из Девоншира и Сомерсетшира, доставили под сильным конным конвоем в Лондон, где, после того, как они подверглись оскорблениям и поношениям со стороны грубой черни, бранившей их «мятежниками» и «изменниками Парламенту» и обращавшейся с ними так, словно это были гнуснейшие из злодеев, и всех бросили в тюрьмы — даже не допросив и не предъявив обвинения в каком-либо преступлении. Так все лондонские темницы быстро заполнились достойными и добродетельными людьми, пользовавшимися у себя в графствах превосходной репутацией за честный нрав и здравый ум. Вскоре пришлось устраивать новые тюрьмы, а к тому же — изобретение неслыханное и поистине варварское — многих особ высокого звания, как духовных, так и светских, держали в неволе в трюмах стоявших на Темзе судов, не допуская к ним родственников и друзей, отчего немалое их число погибло. Лишением свободы кара не ограничивалась, ибо — и лишь немногие избегли подобной участи — подвергнув кого-либо тюремному заключению как отъявленного злодея-малигнанта, враги короля имели обыкновение конфисковывать его имущество на основании приказа Палаты общин или же попросту отдавать его на поток и разграбление солдатам, которые, двигаясь походным порядком по стране, забирали с собой, как законные трофеи, добро всех папистов и видных малигнантов, или буйной и свирепой черни, которая в дикой своей ярости против знати и дворянства (именовавшихся теперь «кавалерами») доходила всюду до таких бесчинств, что людям, не замеченным в пылкой приверженности к Парламенту, стало небезопасно жить в своих домах.

Так, в Эссексе толпа простонародья (явно по наущению особ более высокого звания) внезапно окружила дом сэра Джона Лукаса, одного из достойнейших джентльменов этого графства, джентльмена Личной палаты принца Уэльского, человека, искренне преданного Его Величеству, и под тем предлогом, что сэр Джон хотел присоединиться к королю, завладела всем его оружием и лошадьми, схватила его самого, подвергла всем мыслимым оскорблениям и даже грозилась убить его на месте. Когда же мэр Колчестера, к которому привели сэра Джона, выказав более человечности, нежели прочие, изъявил готовность держать его под арестом в собственном доме, пока не станет известна воля Парламента, мэра вынудили (или он сам был не прочь оказаться вынужденным) отправить его в обычную тюрьму, где Лукас и оставался, весьма довольный даже такой безопасностью, пока Палата общин, даже не предъявив ему обвинения, перевела его в другое узилище. Всех лошадей сэра Джона отправили в армию графа Эссекса.

Тогда же та же самая толпа ворвалась в дом графини Риверс — только потому, что та была паписткой. За несколько часов погромщики уничтожили или унесли всю обстановку, собиравшуюся с великим тщанием много лет и стоившую не менее сорока тысяч фунтов. Сама графиня, претерпев жестокие оскорбления, едва спаслась; возместить причиненный ей ущерб Парламент отказался. Эти и многие другие подобные происшествия в Лондоне и его окрестностях ясно показывали всем людям, желавшим сохранить свою честь и верность королю, что сохранить что-либо еще им уже не позволят.

Я не вправе забывать — хотя об этом невозможно вспомнить без ужаса и омерзения — что охвативший страну гибельный пожар с наибольшим усердием и неистовством разжигали не члены Парламента, но лица духовные, которые и подносили топливо, и раздували угли в Палатах. Именно они, пробравшись вначале на церковные кафедры сами, а затем согнав оттуда всех ученых и правоверных священников, со времени созыва настоящего Парламента, под благовидным предлогом реформации и искоренения папизма, подстрекали народ к мятежным покушениям на существующее церковное устройство, не забывая при этом извергать брань и клевету и на власть светскую. Когда же Парламент обзавелся собственной армией и отклонил последние мирные предложения короля, проповедники разнуздались вконец и стали поносить особу Его Величества без всякого стеснения, с такой вольностью в речах, с какой прежде обрушивались на отъявленных злодеев-малигнантов; а чтобы поднять доведенный ими до бешенства народ против столь доброго и милостивого государя, они бесстыдно и богохульно относили на счет короля все, сказанное и предреченное в Писании самим Господом и пророками Его против самых злых и нечестивых царей.

В напечатанных тогда мятежных проповедях, а также в воспоминаниях, изданных и неизданных, сохранилось достаточно свидетельств столь грубых искажений и извращений, коим подвергали Писание в угоду своим гнусным целям проповедники, что люди благочестивые уже не могут перелистывать их без душевного содрогания. Один берет темой своей проповеди Моисеевы слова из 32-й главы книги Исход, стих 29-й: «Сегодня посвятите руки ваши Господу, каждый в сыне своем и брате своем, да ниспошлет Он вам сегодня благословение» — и, ссылаясь на этот текст, подстрекает своих слушателей безжалостно преследовать, невзирая на любые узы родства, соседства или верности, всех несогласных с предложенными Парламентом реформами. Другой столь же дерзко и бесстыдно трактует Давидовы слова из 1 Пар., главы 22, стих 16: «Начни и делай» — и отсюда с уверенностью заключает, что простого благорасположения к Парламенту уже не довольно, и если его слушатели не отдадут в распоряжение Палат не только свои молитвы, но и кошельки, не только сердца, но и руки, то предписанный в тексте долг останется не исполненным. Не один м-р Маршал, ссылаясь на 23-й стих 5-й главы книги Судей — «Прокляните Мероз, говорит Ангел Господень, прокляните, прокляните жителей его за то, что не пришли на помощь Господу, на помощь Господу с храбрыми» — имел дерзость обрушиться с поношениями и даже прямо призвать Божье проклятие на каждого, кто не изъявил полной готовности употребить все свои силы, дабы истребить всех до единого малигнантов, хоть в чем-то противившихся Парламенту.